Все, чего папа достиг в жизни, – это результат огромного напряжения сил и постоянного, настойчивого самообразования. Папе не исполнилось еще и 17 лет, когда он стал членом РСДРП. Участник октябрьских боев в Москве. Когда в 1919 году организовалась ВЧК, его направили туда работать. В 1924 году ему, еще очень молодому чекисту, одному из первых была вручена награда – Знак почетного чекиста (№ 106), грамота к которому подписана лично Дзержинским. В том же году его наградили орденом Боевого Красного Знамени. В последующие годы отец дважды награждался именным оружием. Само оружие изъяли во время ареста и не вернули. Остались мне на память серебряные пластинки, которые при награждении прикреплялись на оружии как подтверждение того, что человек награжден за определенные заслуги. В органах внутренних дел отец проработал двадцать лет, вплоть до ареста в 1939 году.
В последний путь его провожали сотни жителей города, знавших его как человека необыкновенно чуткого и внимательного к нуждам людей. И вот ведь такая судьба: отец, коренной москвич, похоронен в Уральске, а мама, родившаяся в Уральске и прожившая там большую часть жизни, покоится на Даниловском кладбище в Москве…
Да, наша семья пережила тяжелую трагедию. Но никто не озлобился, никто никогда не пытался найти виновных в постигшей нас беде. Поправить уже ничего нельзя было, а жить, постоянно возвращаясь памятью к тем трагическим событиям, тоже было невозможно. Поэтому мои родители избегали разговоров на эту тему, как бы вычеркнув из жизни все, что произошло в 1939 году. Думаю, что это было мудро.
Понимаю, что не всем по душе подобная позиция. Однако наша семья жила по таким правилам. Вероятно, поэтому я никогда не страдала какими бы то ни было комплексами, связанными с арестом отца, как это часто случалось с другими. Я не мучилась такими унижающими человека чувствами, как страх, обида, подозрительность. Родители сумели оградить меня от всего этого.
Проблема репрессий – одна из самых острых и болезненных в нашем обществе уже на протяжении многих лет. Мне кажется, что нельзя и дальше спекулировать на этой теме, оценивать ее с чисто эмоциональных позиций и очень вольно определять число пострадавших от репрессий, как это происходит до сих пор. Посмотришь иногда на цифры, появляющиеся время от времени в печати, и думаешь: а кто же воевал на фронте, кто восстанавливал страну после войны? Пора уже, мне кажется, провести серьезные исследования этой проблемы, чтобы специалисты установили, насколько это возможно, истину и дали обществу достоверную информацию, как бы горька она ни была. Иначе страсти в обществе никогда не утихнут.
Глава 4 НЕОБЫЧНАЯ ДРУЖБА
…Перед отправлением на фронт – медицинская комиссия. Правда, говорили, что дело это формальное, что почти всех признавали годными, только одних – к строевой, а других – к нестроевой службе. Все-таки я очень волновалась, ведь порок сердца – это не пустяк. А вдруг признают годной к нестроевой службе? Идти в прачки, поварихи, уборщицы в каком-нибудь госпитале? Все это тоже, конечно, важно, но я хотела только в строевую часть и только на фронт.
И вот комиссия. Все мы знали, что решающее слово за терапевтом, поэтому других врачей не боялись. Спокойно всех обошла, иду к терапевту. И надо же такому случиться! Она оказалась тем врачом, в палате которой лежала я с тифом в 1941 году! Только бы не вспомнила, не узнала меня! А она, как нарочно, внимательно всматривается в меня, говорит, что лицо мое ей знакомо. Горячо уверяю ее, что мы просто не могли нигде встретиться, что я ее не знаю. В общем, все закончилось благополучно, но переволновалась я изрядно. Подумалось тогда, что, если бы не сменила я к тому времени мою прежнюю фамилию на фамилию отчима, врач могла бы и вспомнить ту девчонку, что умирала у нее в палате от тифа.
Итак, документы оформлены.