Я прислонилась лбом к поверхности стола и закрыла глаза, пытаясь настроить себя на неизбежное, убедить в необходимости и правильности столь омерзительного решения. И скатывалась в слезливый минор сожалений о непоправимости собственных поступков, о безвозвратно прожитом отрезке жизни, о себе и ребенке, которому не суждено родиться, о Сереже, который никогда не узнает, что мог стать отцом, об Алеше, об Андрее.
И хоть я понимала, что предложение Оли спасало не только меня от неприятностей и, возможно, смерти, как однозначно спасало моих братьев от черноты одиночества и горя, и все же мысль о расставании с малышом была невыносимой. Да, он слабое звено, досадное и опасное в данном раскладе, и потому должен исчезнуть, сгинуть из нашей жизни. Но его убийство было для меня равносильно самоубийству. Я не представляла, как буду жить без него, как смогу забыть, что он был, жил, рос и креп во мне. Как смогу свыкнуться с мыслью, что убила его, сама, фактически - собственноручно. Безжалостно вытравила, по сути, часть себя. Как я буду жить с этим дальше, смогу ли?
Но если оставить все, как есть, то я обреку ребенка на страдания, передав ему цепь генетических отклонений. Буду мучить его, а он - нас…
Что то, что другое - жуткий, невозможный выбор, глобальный и разрушительный в последствиях любого исхода.
И почему моя жизнь похожа на сплошной непрекращающийся кошмар?
Кто в этом виноват?
- Как говорят в Одессе: "жизнь меня имеет, но что с того имею я?" - вздохнула Ольга, вплывая на кухню, и зависла надо мной, разглядывая сверху вниз. - Деньги есть?
- Зачем? Нет, есть, но я же не знаю, сколько тебе надо?
- Тебе. Я договорилась. Сейчас съездим, она тебя посмотрит анализы возьмет и назначит. Дело это требует значительных расходов. Сама знаешь, медицина у нас бесплатная только до кабинета врача, не дальше.
- У меня около двух тысяч с собой.
- Хватит, - кивнула Кравцова со знанием дела и села. - Собирайся.
- Куда? - растерялась я. - Сейчас?
- Ага. А что ждать? Коньячку для храбрости внутрь и вперед, - пододвинула ко мне рюмку. - Принимай, надо. За то, чтобы хорошо прошло и без последствий. Не бойся - я с тобой.
Выпила залпом и протянула задумчиво, разглядывая рюмку с янтарной капелькой на дне:
- А вот кто со мной - вопрос…
- Оля, а что за больница? - спросила я, опомнившись, уже на улице. Меньше всего мне хотелось встретить Алешу и выслушать массу закономерных вопросов.
- Центральный роддом, - бросила та, занимая позицию ловли такси: элегантный взмах руки и чуть отставленная в сторону ножка в изящном сапожке так, чтоб пола шубки распахнулась и открыла обозрению водителей заманчивый изгиб обтянутой черными чулками конечности.
Обычно подобная система ловли срабатывала мгновенно - ножки у Оли были мечтой любого, самого придирчивого эстета, и лицо соответствовало, искусно загримированное подругой под штучный экземпляр. Но сегодня на нем была маска хмурой мадам блеклой наружности, поэтому работали лишь ножки, и мы простояли минут пять, прежде чем, загрузиться в салон.
Всю дорогу я смотрела в окно и пыталась вспомнить - курирует ли Алеша центральный роддом и как часто там бывает, бывает ли вообще? Но так и не вспомнила: вроде - да, а вроде - нет. Чуть затуманенный коньяком и значительно придавленный переживаниями мозг отказывался работать активно и вяло выдал: если - нет, значит - нет. Если - да, скажешь - у Оли проблемы.
Я вздохнула: еще один нелицеприятный поступок.
Интересно, когда-нибудь придет черед благородных?
"Да, как только ситуация разъясниться", - успокоила себя я. Но совесть не поверила и принялась возмущаться и вразумлять. Я придавила ее аргументами безысходности ситуации, она в ответ выдала список моих проступков протяженностью с китайскую стену. Я принялась с мастерством адвоката оправдывать себя по каждому пункту. Но к консенсусу мы так и не пришли. Потому что такси остановилось у ворот больницы. Путь к "эшафоту" оказался короче, чем мне хотелось.
- Приехали, - вздохнула Оля, покидая салон, и придирчиво оглядела меня. - Бледна ты, конечно, до противоестественности. Как бы вопросы лишние не возникли…Ладно, пойдем.
- Авось, - кивнула я и, умиляясь собственной смелости, двинулась за подругой. - Оль, а кто нас в роддом пустит?
- Мы в гинекологию, роддом - левое крыло. Видишь, вон стада счастливых отцов пасутся? - пояснила она, не сбавляя темп движения.
Вскоре мы уже шли по коридору в поисках четырнадцатого кабинета. Он располагался в самом центре коридорных изветвлений, из которых я не мечтала выбраться в одиночку.
- Зовут Татьяна Леонидовна. Запомнишь? Скажешь от меня, - напутствовала Оля у кабинета.
- А ты не поздороваешься?
- Нет, видеть ее не очень хочется. Нет, она очень хорошая, внимательная и специалист классный, но память, знаешь… Ладно, иди, я здесь, подожду.
Моложавая, приятной внешности женщина с огромными, уставшими до равнодушия глазами, услышав дежурную фразу всех протеже: я от… милостиво кивнула, приглашая пройти и сесть. Я не знала, как себя вести и с чего начинать разговор, оттого первое, что сделала, положила на стол деньги. Женщина поджала губы, но на том ее недовольство и кончилось. Пухлая ладонь проворно смахнула купюру в ящик стола, и в глазах доктора появилось почти материнское внимание и тепло:
- Слушаю вас, - проникновенно протянула приятным, грудным голосом. Я, немного смущаясь, поведала причину нашей с ней встречи, опустив шокирующие подробности и еще надеясь на то, что она меня отговорит и заверит, что рожать можно и нужно. Но в ответ услышала лишь равнодушное: раздевайтесь и проходите за ширму. Пришлось подчиниться.
- Что ж так долго тянули? - сухо спросила Татьяна Леонидовна после осмотра, - недель 8-10.
- Почему так много? - удивилась я.
- А по вашим подсчетам? - спросила, открыв ящик стола.
- 8–9.
- А я вам сколько ставлю? - возмутилась, и тут же смягчилась, увидев полученный гонорар. Вытащила чистые листы истории болезни. - Неважно. Анализы я взяла, но на СПИД и RW сдавать придется самостоятельно. Могу устроить у нас в лаборатории.
- А если есть? Я сдавала первого февраля.
- Тогда не надо повторно, только не забудьте бланк, иначе не возьму на аборт. В понедельник звоните мне на счет анализов, если они в норме, то… вторник устроит? К десяти. С собой иметь халат, белье, тапочки, полотенце, - и спросила без перехода, приготовившись заполнять историю болезни. - Ваша фамилия, имя, отчество?
- Кустовская Анна Дмитриевна.
- Дата рождения? Адрес?
Это были самые простые вопросы, но я ждала других, более каверзных и дождалась:
- Хронические заболевания?
Вот и все. Скажи правду, и меня пошлют вон из кабинета, а солги и… А впрочем, что будет? И я солгала:
- Нет.
- Гепатит, туберкулез, вензаболевания?
- Нет.
- Переливания крови делали?
- Нет, - опять пришлось лгать. Естественно. Ответь иначе, и возникнет масса попутных вопросов, которые неумолимо приведут к разоблачению и варианту - "до свидания".
- Прекрасно. Что ж, жду звонка в понедельник. Вы свободны, - милостиво кивнула Татьяна Леонидовна и, вспомнив, что перед ней платный пациент, присовокупила к сухому прощанию вялую улыбку и столь же вялое напутствие. - С воскресенья пейте аммоксициклин по две таблетки два раза в день, чтобы избежать осложнений. Бывают воспаления…
Я выскочила из кабинета, забыв чинно раскланяться и одарить добрую тетеньку врача ответной улыбкой. Мне хотелось топнуть ногой и поведать ей о том, что она занимается коммерческой деятельностью в тайне от государства, берет на аборт женщину, совершенно не желающую того, больную столь неприятно, что ей лучше и не знать.
Только кому нужна правда?
Ольга нагнала меня уже у ворот и, не сказав, слова в упрек за вынужденный кросс, потащила к себе, за минуту, поймав такси испытанным способом. И до вечера занималась мной, применяя психологические методики, вызволяя сознание из оков стресса, страха и острой жалости к себе самой. И надо отдать ей должное - преуспела. Когда за мной приехал Сергей, я была уже вполне адекватна и даже смогла улыбнуться ему. В субботу встретила Андрея и активно учувствовала в разговоре с ним, внимательно выслушала докладную о проведенном отпуске и поведала о том, как провела время без него, смеялась над шутками и радовалась подаркам, посетила кафе-мороженное…
Но в воскресенье состояние нервного дребезжания каждой клеточки организма, вернулось вновь. И слезливость, и желание покаяться, и проститься…
Я с тоской смотрела на братьев и родителей, запоминала каждый вздох, каждый их жест.
Андрей, неотразимый в строгом сером костюме и серебристой шелковой рубашке с изящными брильянтовыми запонками. Его глаза загадочно блестят, почти как вино в высоком фужере. Он поднимает его и произносит тост, желая отцу здоровья и долгих счастливых лет жизни. Папа, чуть постаревший, но по-прежнему, полный сил, вальяжно кивает, улыбается, оглядывая свое потомство критическим взглядом, и переглядывается с мамой, словно говорит ей - смотри, какие у нас чудесные, заботливые и внимательные дети!