– Ты куда столько мяса навалил? А ну давай сюда таз.
Таз был уже наготове, его и приносить не надо было. Дастуридзе прошелся вдоль стола, из каждой миски вынимал по Куску мяса, бросал в таз и бормотал:
– Сколько мяса выбросить! Кто съест столько мяса? Погубить меня хотите? По миру пустить?.. Куда столько?.. Кому?., Судомойка вытирала тарелки. Повар стоял позевывая, будто не слышал. Дастуридзе заглянул в последнюю и снова завел:
– И куда столько? Чистый шашлык! Поставь на лед! Разорить меня хотите? – Он уже остыл, только бормотал себе под юс с явным, как я заметил, удовольствием и уже повернулся 'Ходить, как я крикнул:
– Коста, давай сюда, дело у меня к тебе! Он подошел к окну и оглядел меня с головы до ног. То ли ему не понравился, то ли еще что, но он повернулся ко мне Шиной.
– Плесни-ка этому мясного бульону, да побольше,– бросил к повару. – И хлеба дай!
– Дело у меня к тебе! – крикнул я ему в спину. – Нужен не твой бульон...
Он оглянулся, долго так разглядывал меня и ушел, не сказав ни слова. Повар поставил на подоконник полную миску и принес хлеб и ложку.
– Поди поешь! Вот туда,– он показал на скамейку, где сидел Дата.
Я чуть было не протянул руку к миске, но спохватился, потому что заговорила баба:
– Господи! Он каждый день долбит нам, что мы его разорить хотим. А ты хоть раз возьми и разложи этого чертова мяса ровно столечко, чтобы и вынуть уже было нечего...
– Помолчи лучше. Пробовал я... В прошлом году... Тебя здесь не было, не знаешь...
– Ну и что было?
– Еще больше озлился.
– И что же ты? Прибавил?
– А что мне было делать?
– Ну, а он?
– Он добавку обратно вытащил... – Тут повар заметил, что я еще не ушел. – Ступай, ступай, только смотри, чтоб у миски ноги не выросли, а то пропавшие миски тоже на меня вешают.
– Он, видишь,– повар уже забыл про меня,– любит от всего хоть кусок оторвать, чтобы поменьше оставалось. Прямо страсть какая-то...
– Да зачем ему это?
– Ладно, баба! Помолчи... Все равно не поймешь.
Вот он каков, этот Дастуридзе. С какого боку к нему подъехать?– соображал я и не мог ничего придумать. А он, бог милостив, вдруг входит и прямо к окну. Поглядел на миску, ложку и хлеб, потом на меля... Тянуть дальше было нельзя.
– Обезьяна меня прислал. Дело есть,– сказал я.
У Дастуридзе слегка дернулась бровь, и такое удивленно разлилось по лицу, что меня взяло сомнение – Дастуридзе ли это? А если и он, дело-то известно ли ему?
– Что?.. Кто?
– Обезьяна!!!
– Не знаю я такого... Знать не знаю... Слыхом не слыхал,– зачастил он сердито и негромко.
– Не знаешь, говоришь?
– Не знаю и знать не хочу! – сказал Коста, только потише и позлей.
– Эй, Кола,– крикнул он повару,– забери посуду с окна, бульону ему... многого захотел.
– Дело, конечно, хозяйское,– сказал я,– но только и Обезьяна тебя давно знает, и Яшка сурамский тоже привет тебе посылал.
– Никого из них не знаю. Что-то ты напутал! – выпалил Дастуридзе совсем почти неслышно и вдруг схватил ложку, зачерпнул бульону и заорал повару: – Ты что, Кола, соли жалеешь? Какой преснятины налил, а ну давай соль!
– Это где же видано, чтобы бульон солили? Соль на столе, соли на свой вкус. Соли, значит, мало,– веселился я. – Забирай свою бурду, и пусть твой Кола посолит ее покруче и клизму себе поставит!.. А сам вали отсюда, гусиный помет, сказано тебе, дело есть!
– Уже иду,– промямлил он, едва ворочая языком, и пошел к дверям.
Пока Дастуридзе притащился, я устроился на одной из лавочек. Он плюхнулся рядом со мной, и я еще рта открыть не успел, как он затарабанил:
– Чего надо! Чего пристал?.. Откуда взялся? Прилип, как к маленькому... Думаешь, на дурака напал? Наплел черт знает что... С каким-то чертом лысым перепутал, а теперь лезет и лезет, скажи на милость...
И пошел, и пошел... Быстро, без передыху, слова путаются, брызжет.