- Да, вы правы, я, возможно, с вами согласен, но вы не так беретесь за дело, то есть неверно выбираете место действия. Где Шекспир показывает могильщиков? За работой, стоящими в могиле, с черепом в руке, а не в таверне виноторговца Йогена, куда первый могильщик посылает второго за шкаликом. Вы хотите заняться поэзией? Влюбитесь и гуляйте по лесу. Хотите заняться театром? Ступайте в свет, будьте там до полуночи, потом изучайте Мольера и Шекспира до двух часов ночи, а затем ложитесь в постель и спите не меньше шести часов; соедините свои воспоминания с тем, что вы прочли, и работайте с девяти утра до обеда. Хотите написать роман? Возьмите Лесажа, Вальтера Скотта и Купера - иными словами, бытописателя, знатока характеров и мастера пейзажа. Изучайте человека в его среде: художника - в мастерской, торговца - в конторе, министра - в кабинете, короля - на троне, сапожника - в мастерской, но не в кабаке, куда он приходит изможденный, откуда уходит хмельной! На кабаках следовало бы вывесить слова Данте: "Lasciate ogni speranza". И потом, какую неудачную ночь вы избрали: карнавальную ночь, когда все эти люди перестают быть сами собой, когда все у них чужое - от штанов до соломенного тюфяка, лишь бы вырядиться почуднее; в эту ночь они корчат из себя богачей, они готовы быть кем угодно, только бы не быть похожими на себя! Нет, в самом деле, господин наблюдатель, - пожимая плечами, закончил Сальватор, - странная у вас манера делать наблюдения!
- Продолжайте! Продолжайте! - попросил Жан Робер. - Я вас слушаю.
- Что вы сказали бы о человеке, который отправляется изучать человеческую душу в сумасшедший дом? Вы сочли бы сумасшедшим его самого, верно? Что же вы-то сами делаете здесь в этот час? Послушайте меня, господин Жан Робер, нас свел случай, скоро мы расстанемся; может быть, нам не суждено увидеться… Позвольте дать вам совет. Вы полагаете, что я слишком дерзок?
- Отнюдь нет, клянусь вам.
- Чего ж вы хотите? Я ведь тоже пишу роман.
- Вы?
- Да, но не из тех, что издаются; не беспокойтесь, я не составлю вам конкуренции. Я говорю это только затем, чтобы вы знали: я тоже претендую на звание наблюдателя. Романы, о поэт, пишет общество. Покопайтесь в собственной голове, пошарьте в своем воображении, поковыряйтесь в собственном мозгу - вы и в три месяца, в полгода, во весь год не найдете такого, что случай, рок или Провидение - как вам будет угодно - начнет и завершит в одну ночь в таком городе, как Париж! Выбрали ли вы сюжет для своего романа?
- Нет еще. Когда я работаю для театра, я чувствую себя гораздо свободнее: он меня не пугает; но роман со всеми своими ответвлениями, эпизодами, перипетиями, со ступенями, которые ведут на самые верхи общества, с крутыми лестницами, которые спускают в самые глубокие его пропасти, роман, в котором будуар принцессы соседствует с мансардой белошвейки, Тюильри - с притоном вроде этого, а собор Парижской Богоматери - с Гревской площадью, - признаюсь вам, вызывает во мне трепет: я отступаю, я страшусь непосильного бремени, мне кажется, романисту приходится взваливать на свои плечи не просто ношу, а целый мир!
- Я думаю, вы ошибаетесь, - возразил Сальватор.
- Ошибаюсь?
- Да.
- В чем же моя ошибка?
- Вы хотите действовать.
- Ну, разумеется.
- Вот в этом ваша ошибка: не пытайтесь действовать сами, а только не мешайте действовать другим.
- Не понимаю.
- Как поступал Асмодей, хромой бес?
- Приподнимал крыши домов и говорил дону Клеофасу: "Смотри!"
- Вы располагаете властью Асмодея? Нет. И потому я вам говорю: поступите еще проще; выйдите из этого притона, ступайте вслед за первым же мужчиной или за первой женщиной, которых встретите на улице, на перекрестке, на набережной; вряд ли эти мужчина или женщина будут героем или героиней истории, но они станут одной из нитей великого человеческого романа, который сочиняет сам Бог. С какой целью? Одному Богу это известно! Сделайтесь всего-навсего его помощником - и с первых же шагов можете быть уверены, что нападете на след какого-нибудь трагического или комического происшествия.
- Да ведь сейчас ночь!
- Тем лучше! Ночь создана для поэтов, влюбленных, патрулей, воров и романистов.
- Значит, вы советуете мне начать роман прямо сейчас?
- Он уже начат.
- Неужели?
- Вне всякого сомнения.
- С какого времени?
- С той минуты, как ваши друзья сказали: "Идем ужинать на Рынок".
- Вы шутите?
- Нисколько, клянусь честью! Стоит вам только захотеть, и Жан Бык, Фрикасе, Туссен-Лувертюр, Кирпич, Багор станут персонажами вашего романа; двое ваших друзей, которые спят себе и не подозревают, что мы распределяем роли, тоже будут вашими персонажами; да и я сам сыграю в вашем романе роль, если вы сочтете меня достойным этой чести… Только не бросайте его на экспозиции.
- Клянусь, вы правы! И я ничего так не желаю, как продолжать его.
- В таком случае, уясните себе следующее: вы перестали быть автором, придумывающим ситуации, оценивающим события, подготавливающим перипетии. Теперь вы тоже актер этой великой человеческой драмы, театр которой - мир, декорации - города, леса, реки, океаны; кажется, что в ней каждый действует, сообразуясь со своими интересом, капризом, фантазией, а в действительности все подчинено невидимой и всемогущей деснице судьбы; слезы будут настоящими, кровь будет настоящей, ваши собственные слезы и кровь смешаются со слезами и кровью других…
- Разве могут испугать поэта страдания, если от этого выиграет искусство?!
- Я вижу, вы не обманули моих ожиданий. Смотрите: время словно остановилось, ночь прекрасная, все освещено волшебным лунным светом; давайте выйдем отсюда и отправимся на поиски продолжения истории, первые главы которой мы только что если не написали, то сыграли.
- Но я не могу бросить друзей.
- Почему?
- А вдруг с ними произойдет несчастье?
- Им ничто не угрожает: я шепну словечко лакею, и все будут знать, что они под моим покровительством. Тогда даже самый отчаянный бродяга из этого притона не посмеет и пальцем их тронуть.
- Не возражаю! - согласился Жан Робер. - Только будьте добры, отдайте это приказание при мне.
- Охотно.
Сальватор подошел к лестнице и свистнул. Вероятно, это был условный знак, напоминавший одновременно и свисток машиниста, и свисток боцмана.
По-видимому, г-на Сальватора никогда не заставляли ждать: не успело затихнуть эхо на лестнице, как явился лакей.
- Вы звали, господин Сальватор? - спросил он.
- Да.
Он указал на двух спящих:
- Эти господа - мои друзья, метр Бабила, ты понял?
- Да, господин Сальватор, - коротко отвечал лакей.
- Идемте! - пригласил молодой человек поэта.
И он вышел первым.
Поотстав, Жан Робер спросил у лакея счет.
Прибавив пять франков чаевых, он спросил:
- Друг мой! Доставьте мне удовольствие, скажите, кто этот господин, только что поручивший вам моих друзей.
- Это не просто господин, это господин Сальватор.
- Но кто же он, наконец, этот господин Сальватор?
- Вы его не знаете?
- Нет, раз спрашиваю, кто он такой.
- Да это же комиссионер с Железной улицы!
- Как?
- Говорю вам, комиссионер с Железной улицы.
Лакей проговорил это так серьезно, что не приходилось сомневаться в его словах.
- Похоже, господин Сальватор сказал правду, - прошептал Жан Робер, - мы начинаем роман, каких еще не видывал свет.
IX
ДВА ДРУГА САЛЬВАТОРА
Как справедливо заметил комиссионер с Железной улицы, стояла дивная лунная ночь.
Часы на Суконном рынке показывали два часа.
Фонтан Избиенных младенцев - шедевр Жана Гужона, единственного в своем роде архитектора-скульптора, явился по правую руку взорам двух молодых людей, когда они вышли из кабака. Фонтан восхитительно освещался луной, словно нарочно подвешенной Божьей десницей на небосводе; его изящные полуштабные пилястры, чудо коринфской архитектуры, вырисовывались под волшебным светом во всей своей безупречной чистоте; прекрасные наяды, эти капли воды, превращенные в женщин и восхищавшие кавалера Бернини, казалось, приподнимают одежды, спускаясь в бассейн, чтобы омыть в его воде белоснежные ножки.
Двое молодых людей, несмотря на кажущуюся разницу в их общественном положении, взялись под руку и зашагали по улице Сен-Дени, в сторону Дворца правосудия. Выйдя на площадь Шатле, они остановились. У их ног бежала река, перед ними возвышался собор Парижской Богоматери, неподвижный и величавый; Сент-Шапель возносила над домами свой зубчатый гребень, словно Левиафан, вздымающийся над волнами. Можно было подумать, что находишься в Париже XV века.
Это обманчивое впечатление усиливалось благодаря кучке людей, одетых в наряды времен Карла VI; они шли по набережной Жевр и кричали изо всех сил:
- Два часа четырнадцать минут! Все спокойно! Спите, парижане!
Их вполне можно было принять за недовольных, которых община буржуа, владевшая парижской бойней, направляла время от времени к королю Карлу VI с требованиями новых уступок. Это были те же самые Гуа, Тиберы, Люилье, Мелотты во главе с Кабошем, наводящим ужас живодером.
Они преспокойно разгуливали. Казалось, они вот-вот начнут бесчинства и только выжидают, когда спрячется луна или проснется король.
Сальватор и Жан Робер пропустили маскарадное шествие, торопливо перешли через мост Менял и очутились на небольшой площади, расположенной между мостом Сен-Мишель и улицей Лагарп.