– Дорогую игрушку она себе купила, – отметила одна из дам, сверкавшая, как витрина ювелира.
– Говорят, у всех остальных не было надежд. Только ему удалось удовлетворить ее аппетиты, – не без зависти намекнула другая.
Клодин вела себя на публике как неприступная девственница, но ничего не предпринимала, чтобы опровергнуть скандальные слухи о своих беспорядочных сексуальных связях. С тех пор как распространилась весть о ее официальной помолвке с Бруно Брайаном, рефлекторы освещали каждый ее шаг.
– Это невеста Барона, – повсюду шептали ей вслед.
Популярность Барона в избранных кругах высшего света затмевала даже престиж ее семьи. Самолюбию Клодин льстило всеобщее внимание, но ее возмущало, что имя Барона идет первым в афише спектакля, который они разыгрывали вместе. Мысль о том, что приходится сиять отраженным светом, вызывала у нее глухое раздражение, и никакая влюбленность не могла его заглушить.
Подарки, приготовленные для гостей, тоже несли на себе печать баронов Монреале. Мужчинам были преподнесены золотые брелоки для ключей работы Картье в виде трилистника, а дамам – подвески той же формы.
Клодин и Бруно прибыли в ресторан "У Регины" с некоторым опозданием. Герои спектакля завладели вниманием публики и удерживали его с большим искусством, однако зоркие глаза наблюдателей подметили на безупречно накрашенном личике прелестной невесты следы недовольства.
Все дело было в том, что, пока шла подготовка к празднику, ей позвонила одна из ее коварных подружек.
– Дорогая, ты видела заметку во "Франс суар"?
Морис, ее личный парикмахер, ученик Кариты, наводил последний блеск на ее черные кудри.
– Ты что, считаешь, что во всей этой кутерьме у меня было время читать газеты?
Клодин говорила правду. Для обладательниц состояний в миллиард и выше каждое появление в свете сопровождается сложным подготовительным ритуалом, напоминающим одевание тореадоров и оперных примадонн.
– Хочешь, я тебе прочту?
Она продала бы собственную мать, лишь бы подпортить настроение любимой подруге в день ее торжества.
– Ну, если ты настаиваешь… – Клодин решила, что легче уступить, чем спорить.
– Вот послушай, – с наигранным сочувствием начала приятельница, – они тут выставляют тебя какой-то Золушкой…
– Ладно, Жозетт, хватит, – попыталась остановить ее Клодин.
Но коварство глухо к мольбам, и подруга в упоении продолжала:
– "Барон Монреале представит тремстам приглашенным свою маленькую швейцарскую миллиардершу. Дочь банкира, золотая Золушка, нашла своего прекрасного принца".
– Это издержки демократии, Жозетт, – серебристым голоском прощебетала Клодин, прежде чем повесить трубку, оставив собеседницу в мучительном недоумении.
Несколько секунд она сидела неподвижно, потом взвилась как ужаленная, набросилась на Мориса, нежными уговорами и лаской пытавшегося ее образумить, и, истошно рыдая, разодрала в клочья платье от Ива Сен-Лорана.
Затем она позвонила Бруно.
– Ты читал газеты?
Это был идиотский вопрос, предвещавший начало новой сцены по никчемному поводу.
– Газет много, – ему не хотелось ссориться.
– Ты читал "Франс суар"? – не отставала она.
– Нет. Но раз ты настаиваешь, могу прочесть, – Бруно был готов на все.
– Они назвали меня Золушкой. – Она рыдала в голос. – Ты должен вмешаться!
Просьба была еще более идиотской, чем вопрос.
– Написанного назад не вернешь. – Это замечание показалось ему самому вполне разумным. – И потом я не вижу здесь ничего обидного.
– Тогда никакой помолвки не будет, – отрезала Клодин.
– Возмездие, вполне адекватное нанесенному оскорблению, – усмехнулся Бруно. Он не был без ума от Клодин, решение жениться было отчасти продиктовано стремлением перехватить инициативу в сделке с Бурхваной, тем не менее он был готов сдержать данное слово. Альфонс де Мартиньи доверил ему посредничество, оттеснив Акмаля, и сделка была заключена. Однако, если Клодин решила разорвать помолвку, он не собирался лезть из кожи вон, чтобы ей помешать.
– И это все, что ты можешь мне сказать? – истерически всхлипывала она.
– Постарайся прийти в себя, а потом перезвони, – спокойно ответил он.
Вместо этого ему перезвонил сам Альфонс де Мартиньи с просьбой вмешаться.
Приехав в парижский особняк де Мартиньи на авеню Маршала Нея у площади Этуаль, Бруно застал Клодин в плачевном состоянии. Сделав над собой усилие, он попытался улыбнуться этой пустой и тщеславной девчонке, глупой, испорченной, самовлюбленной, неспособной взглянуть в глаза реальности.
– Ты! Ты! Всегда и всюду только ты! – накинулась она на него. – Барон Монреале! А я? Меня нет. Я не существую. Я всего лишь швейцарская молочница, недостойная целовать землю, по которой ты ступаешь. Я не стану жить в тени полубога. Я этого не потерплю!
– Никто тебе не мешает объявить о расторжении нашей помолвки, – предложил он. – Ты прославишься как женщина, которая выставила за дверь великого покорителя сердец. Я готов сыграть роль соблазненного и покинутого, но больше ни о чем меня не проси.
Она судорожно ухватилась за спинку стула.
– И больше ты ничего не можешь мне предложить? – Ее губы вздрагивали, глаза полыхали ненавистью.
– Довольно! – властно вмешался Альфонс де Мартиньи, чем буквально потряс дочь, привыкшую к его снисходительности и терпению. – Ты поедешь на этот треклятый прием. Ты сама его устроила. И будешь вести себя, как подобает дочери де Мартиньи.
Профессорам школы злословия, собравшимся "У Регины", хватило одного беглого взгляда, чтобы понять, что между женихом и его суженой пронеслась буря. Но как бы то ни было, чье-то дурное расположение духа или семейная ссора не могли остановить запущенный в ход сложный механизм официального праздника.
Церемониал соблюдался неукоснительно. Ракетой первой ступени стало шампанское: под его опьяняющим воздействием разговор оживился, злые языки заработали вовсю, оркестр нашел нужный ритм, начались танцы. Бруно, помнивший, как его дед танцевал вальс в салонах виллы Сан-Лоренцо, терпеть не мог современной марионеточной трясучки, лишенной достоинства и грации, Клодин же, напротив, во что бы то ни стало хотела танцевать, тем более что партнеров, готовых подергаться в паре с мадемуазель Денежный Мешок, было в избытке. Будучи прекрасным актером, Бруно делал вид, что следит за ходом событий с неослабевающим вниманием, и вежливо отвечал на все обращенные к нему вопросы. Он сидел в кресле, отодвинувшись от танцующих, курил сигарету за сигаретой и пил виски.
– Почему вы так упорно здесь сидите, вам ведь очень хочется уйти? – раздался голос у него за спиной. Это был голос сирены: грудной, музыкальный, как звук виолончели.
Пораженный чарующим напевом, Бруно боялся обернуться: а вдруг это слуховая галлюцинация?
– Кто вы? Живое существо или потустороннее явление? – спросил он, сохраняя неподвижность.
– Решайте сами. – Женщина предстала перед ним: высокая стройная негритянка, ослепительная и знойная, как августовская ночь.
– Мы знакомы? – Более глупого вопроса ему в жизни не приходилось задавать: такую женщину, раз увидев, невозможно было забыть.
– Я вас знаю. – Ее губы приоткрылись в светлой улыбке, а в янтарных глазах вспыхнуло восхищение.
– Это нелепо. – К нему понемногу возвращалась его обычная живость.
– Что именно? То, что я вас знаю?
– Нелепо то, что я вас не знаю. – Он поднялся и поцеловал ей руку.
– Клодин месяцами только о вас и говорит.
– Стало быть, вы знакомы с Клодин, – с грустью вздохнул он, вспомнив о своей невесте.
– Клодин знакома со мной, – уточнила незнакомка. – Если бы не моя скромность, я бы представилась вам как самая популярная фотомодель в Париже. Меня зовут Маари.
– Мне очень стыдно, – принялся оправдываться Бруно, – но, к сожалению, этот мир мне незнаком.
– Мир фотомоделей?
– Мир моды вообще и в частности мир фотомоделей. И все же я теперь припоминаю… – Он вспомнил фотографии, случайно увиденные в журналах. Они, безусловно, были бледнее оригинала.
– Вот видите, значит, в каком-то смысле вы тоже меня знаете! – У нее в ушах на длинных золотых цепочках раскачивались чистейшей воды бриллианты, сверкающие капли света. – Что-то вы не похожи на счастливого жениха. Мне кажется, вам тут очень одиноко.
– Хотите составить мне компанию? – спросил он с воодушевлением.
– Ну, раз вы просите, да еще таким тоном. – У нее была такая пленительная улыбка, такой певучий голос, такие волнующие духи, что Бруно позабыл обо всем на свете, очарованный этой сказочной красотой.
Барон пригласил ее сесть.
– Нет, спасибо. – Она грациозно покачала головой. Волосы у нее были короткие, мелко вьющиеся до самых корней и необыкновенно мягкие.
– Знаете, чего мне хотелось бы больше всего на свете? – сказал Барон.
– Готова выслушать самое непристойное признание, – приняла вызов Маари.
– Мне хотелось бы провести рукой по вашим волосам, – откровенно признался он.
– Можете это сделать, если хотите. – Она не сводила с него своих удивительных глаз, и в них светилось нечто большее, чем простое дружелюбие. – Но вам придется поторопиться. Я собираюсь уходить.
– Я тоже хотел бы уйти с этого дурацкого спектакля, – ответил он, – но боюсь, что для помолвки требуются по меньшей мере двое, и я – один из этих двоих.
– У вас, по-моему, нет ни малейшего желания доиграть спектакль до конца. – Она читала его мысли.
– Это правда, – признался он.
– Опасаетесь скандала? – Маари явно искушала его.
– Я связан словом, – напомнил он.
– Но не чувством, – уточнила она.