Ваня очнулся, разом вспомнил все, встрепенулся и опять мысли заметались в голове – боязно, ой, как боязно поручить заботу о младшем брате незнакомой женщине! Наконец он произнес:
– Ладно, тетя Варя, везите Лешку к Мише.
Он достал из котомки лист бумаги, разорвал его надвое и на одном листке написал карандашом имя и фамилию Леши, адреса Миши и Нади, а на другом – фамилию женщины.
– Тетя Варя, – попросил. – А вы можете мне еще разок дать ваш паспорт?
– Могу, на-кась, бери.
Ваня старательно списал все с паспорта и справок, ежеминутно слюнявя карандаш, от чего язык его стал синий, а Никулина весело наблюдала за Ваней.
– Ой, какой ты недоверчивый парнишка, а и разумный, словно лешачонок. Все, гляди-кась, списал с документа-то.
Ваня спрятал одну бумагу в карман, а другую – в карман Лешиной курточки.
– Вот, тетя Варя, – Ваня похлопал рукой по котомке, – тут еды немного. Еще нам в дорогу Миша пять рублей дал, возьмите их, вам нужнее с ребятами, а я обойдусь.
– А как же ты, Ваня?
– Доберусь и так, а вам еда нужнее и деньги тоже. Все равно мне этих денег на билет не хватит.
Вдали загудел паровоз. Ваня растолкал брата. Лешка смешно таращил сонные глаза, не понимая, где он находится.
– Леша, сказал Ваня, – это тетя Варя, ты с ней поедешь обратно к Мише. А я – в Смирновку. Понял?
Братишка заплакал, а Никулина притянула к себе плачущего Лешку, погладила, словно мать, по голове. Брат затих под этой ласковой рукой. А та шептала ему на ухо:
– Не плачь, сынок, довезу я тебя к братику, а Ваня пусть далее один едет, – и кивнула Ване. – Беги, Ванюша, может, проскочишь в вагон.
Ваня крепко обнял брата:
– В кармане у тебя записка про тебя и деньги, что Миша дал. Еду тоже тебе оставляю. Я найду вас, не бойся. А ты не балуй, слушайся тетю Варю, понял? Где Миша живет, помнишь?
– Ком-мм-паннейский по-ссе-лок… – заикаясь, ответил Леша.
– Ну вот, молодец. Вам, тетя Варя, я очень верю, – и Ваня, наклонившись, неловко ткнулся носом в ее щеку и выскочил вслед за сонным железнодорожником в утренний холод.
К полустанку подъезжал, грохоча колесами и дымя трубой, паровоз, который звался «Максим Горький». За ним тянулся обычный состав из теплушек, набитый людьми. Ваня бросился вдоль состава, остановился на миг у вагона, где сидели красноармейцы, попросил:
– Дяденьки, возьмите меня с собой! Мне в Сталинград надо! Вы не туда?
– Нет, – ответил за всех степенный пожилой красноармеец, сидевший с краю, свесив ноги. – Мы не туда, но до Уфы довезем. Хочешь?
Ваня радостно закивал.
– Ну тогда сигай сюда, парень.
Ваня ухватился за протянутые руки, вскочил в теплушку, оглянулся на перрон, где стояли только женщина с малышом на руках и крепко схвативший ее за руку мальчик в рваном пальтишке. Ваня спрятался за спины красноармейцев, чтобы выдержать и не соскочить обратно к брату. Тяжесть была на сердце Вани: бросил брата на чужие руки, вроде как предал. Поезд, не постояв на станции и пяти минут, тронулся. Вагон, в котором был Ваня, медленно поплыл мимо замурзанного кривобокого вокзальчика.
– До свидания, Леша!!! – крикнул Ваня, на миг высунув голову в открытые двери теплушки. – Я найду тебя!…
– Товарищ командир! – Иван вздрогнул от легкого прикосновения к плечу. – Бойцы устроились, дозор выставлен. Начата набивка лент. Надо, наверное, больше лент набить, пока спокойно. Как вы думаете? – деликатно спросил старшина.
Иван тряхнул головой, отгоняя воспоминания, глянул в последний раз на яркую звездочку, висевшую над лесом, повернулся к Старуну:
– Да-да, товарищ старшина, я согласен с вами.
Всю ночь небольшой гарнизон не смыкал глаз. Один человек дежурил у амбразуры, другой стоял на наружном посту, третий спал, а двое набивали без передышки пулеметные ленты. Через час менялись, и таким образом к утру все смогли немного вздремнуть. Вместе с бойцами работал и Жидков. Солдаты были старослужащими, осенью всем предстояла демобилизация.