Она подумала, что разбуженная горничная вот-вот придет, чтобы помочь ей улечься в постель. Она еще не привыкла, чтобы ей прислуживали, не привыкла чувствовать подле себя слуг, они казались ей назойливыми, будто вторгались в ее жизнь, выслеживали, подглядывали в надежде поймать на каком-нибудь промахе, нарушении этикета.
Быстрым жестом она скинула платье, освободилась от тончайшего белья и увидела свое обнаженное тело. Не без удовлетворения оглядела себя всю, с головы до ног. И отражение в зеркале этого тела вновь заставило ее вспомнить о Жаке.
"Если бы он знал… - пронеслось в голове, - интересно, что бы он подумал?"
И в тот самый момент, когда она мечтала о Жаке, призывала его всей душой, всем сердцем, всем телом, легкий скрип двери заставил ее вздрогнуть от неожиданности. И вместо образа Жака в мыслях возник образ Сент-Андре.
- Ах, Боже мой! - вдруг очнувшись от грез, в смятении пробормотала она вслух. - Бедный Жак! Рассердится ли он, когда узнает все? Причинит ли ему это боль?
Она прислушалась, но, поскольку никакие шорохи более не нарушали тишины, как была голая, бросилась к кровати, легла и зарылась под покрывало.
Она долго ждала, боясь, что в любую минуту перед нею может появиться старик, она уже заранее мысленно видела перед собой его седую грудь, чувствовала прикосновение дряблых мускулов, липкой, холодной кожи…
Сент-Андре!.. Как могло случиться, что она раньше не чувствовала к нему такого отвращения? Не потому ли, что думала, будто Жак для нее потерян навеки? Неужели они так близки, так подходят друг другу, что один вид его мог вызвать в ней такую бурю желаний, которые она уже считала угасшими?
Она пыталась вспомнить, как произошло, что Сент-Адре превратил ее в свою собственность, свою вещь. А ведь она теперь именно его вещь, стала его вещью. Подумать только, как до этого момента она во всем подчинялась его воле! Он был так строг, так суров, с такими величавыми манерами. Однажды, когда Боннара не было дома, он заявился к ней. Дверь была открыта. Он вошел, на губах играла вкрадчивая улыбка.
Позвал ее:
- Мари!
Таким голосом, что она сразу догадалась, что у него на уме. Потом весь побагровел, жилы на шее вздулись, будто вот-вот лопнут. И как-то резко, отрывисто продолжил:
- Никогда более, Мари, не явитесь вы ко двору в этаких нарядах… Посмотрите, что я вам принес!
И вынул из кармана то самое бриллиантовое колье, что сверкает теперь на ее столике. Сам надел на шею. Могла ли она когда-нибудь мечтать о таких драгоценностях, она ведь даже не подозревала, что они существуют на свете. Она ощупывала колье пальцами, гладила, будто хотела убедиться, что это не сон. Волнение ее было так велико, что она едва не лишилась чувств. Сент-Андре же нежным голосом добавил:
- Вы можете стать самой первой красавицей при дворе. Нет ничего проще. Только доверьтесь мне во всем.
Потом вдруг резко снял с ее шеи колье и проговорил:
- Идите за мной…
Не сопротивляясь, она позволила подвести себя к небольшому зеркалу, и бриллианты снова засверкали на ее белоснежной коже. Стоя у нее за спиной, Сент-Андре поигрывал своим мушкетоном.
Она чувствовала у себя на шее его прерывистое теплое дыхание.
- Восхитительно! - задыхаясь, проговорил он. - Вы просто восхитительны, Мари! И обещаю вам: те, кто смеялся тогда над вами, еще горько пожалеют об этом! А дамы, которые издевались над вашей робостью, вашей бедностью, позеленеют от злости!.. Вам надо только слушаться меня во всем… Расстегните-ка свой корсаж… Пониже, вот так… У вас такой цвет кожи, который еще больше оттеняет блеск бриллиантов…
Он принялся еще ниже стаскивать ткань платья. И вдруг она почувствовала на плече его губы. Она не сопротивлялась, даже не вздрогнула от неожиданности; все это казалось столь невероятным, что она просто не решалась поверить в реальность происходящего.
- Мари, - совсем осмелев, продолжил старик, - я уже давно принят при дворе и хорошо знаю придворный люд. Все они кичатся своим происхождением, своими титулами. Пусть вы из простолюдинок, но я могу сделать вас одной из самых блистательных дам королевства! Король показал вам свое расположение; правда, и он тоже смеялся над вами. Так вот, он придет в восхищение, когда увидит вас рядом со мною…
У Мари было такое ощущение, будто колье жжет ей кожу. Она не чувствовала, как старческие руки гладили, ласкали ее, шарили по спине, ощупывали плечи, спустились к бедрам, трогали грудь.
Потом он всем телом прижался к ней сзади, крепко обхватил ее руками и, резко повернув лицом к себе, приник к губам.
Она была словно в каком-то опьянении. Закрыла глаза. Тот поцелуй напомнил ей о другом - единственном, что довелось ей испытать в своей жизни, - том, что подарил ей при прощании Жак, и, как и в ту ночь в Дьепе, тело ее расслабилось, стало податливым, исполнилось страстного томления.
Разжав объятья и отпустив ее, Сент-Андре произнес:
- И чтобы добиться всего этого, вам достаточно сказать всего лишь слово. Вам достаточно согласиться стать мадам де Сент-Андре…
Не услышав ответа, он снова обхватил ее, снова впился губами в ее губы, потом повторил:
- Ну так что же, Мари? Вы ведь согласны, не так ли?
И она едва слышно прошептала:
- Да…
Вот с этой-то минуты она и превратилась в его вещь. Сент-Андре поговорил с Жаном Боннаром, и тот вначале даже не поверил привалившему счастью. Какое блестящее положение ждет его дочь! И, ни минуты не раздумывая, тут же дал свое родительское благословение. Теперь Сент-Андре стал являться к ним каждый день. А Боннар, будто превратившись в его пособника, всякий раз исчезал в нужный момент.
Платье следовало за платьем, драгоценность за драгоценностью.
Мерцающие на столике украшения, жемчуга, бриллианты воспроизводили в памяти Мари, как постепенно, шаг за шагом, генеральный откупщик окончательно купил ее, превратил ее в свою вещь.
С самого первого дня она так покорно отдалась его поцелуям, так бездумно подчинилась его прихотям, что потом уже не находила в себе сил противиться старику. Не к лицу отнимать то, что уже дано. Тем более ведь она сказала ему "да". И скоро станет мадам де Сент-Андре…
Так и вышло, что всякий раз, когда он преподносил ей новое кольцо, она награждала его поцелуем. Эти чулки, он сам обтягивал ими ее лодыжки, ее ноги. И, будто заправская портниха, непременно сам примеривал ей новые корсажи и платья…
Конечно, все эти уловки не могли укрыться от глаз Боннара. Но уж он-то был последним, кто стал бы противиться. Напротив, он даже заставил бы Мари подчиниться, вздумай она сказать хоть слово поперек. Могла ли она когда-нибудь мечтать о таком замужестве, какое предложил ей господин де Сент-Андре? Да и сам он тоже внакладе не останется…
Так что Сент-Андре без всяких усилий удалось убедить плотника, что Мари в переменившихся условиях - ведь она вскорости станет его женой - никак не пристало и дальше жить у него, в этом более чем скромном жилище. Ей надобно расти, усваивать светские манеры, появляться в обществе, готовиться к тому, чтобы соответствовать своему новому высокому положению. Он приготовил для нее в своем особняке отдельные апартаменты… И она последовала за женихом!
Со всей своей наивностью, всей искренностью она тут же удовлетворяла все его прихоти, выполняла все желания. Для нее это было какой-то опасной игрой, ведь господин де Сент-Андре был так стар. Казалось даже, будто желания его не шли дальше простого восхищенного любопытства, чисто артистического любования женскими прелестями. Признавался же он ей, что никогда еще в жизни не доводилось ему лицезреть столь совершенного тела, и он осыпал его ласками, как ценитель любовно гладил бы редкостные, драгоценные статуэтки Танагры…
Наверное, потому-то домогательства старика никогда и не вызывали у нее ни малейшего отвращения. Слов нет, его ласки будоражили девушку, будя какую-то непонятную тревогу. Они возбуждали, до предела обостряли чувственность, и естество восставало, властно требуя чего-то еще - чего именно, она не знала и не могла объяснить, - какого-то продолжения, и потому часто испытывала разочарование, сожаление, что старик оставляет ее слишком рано, слишком внезапно… Случалось даже, что она прижималась к нему, еще не остыв от ласк, что давало Сент-Андре повод думать о пробудившейся к нему страстной любви…
Теперь, лежа под покрывалом и думая о Жаке, она вдруг обнаружила, что тем играм, какими занималась с женихом, она куда с большей охотой предалась бы с молодым человеком. И это пришло к ней словно внезапное озарение. Молодость взывала к молодости. В ней вдруг во весь голос заговорила ее натура. Да, это обострение всех чувств, какое испытывала она подле Сент-Андре, - помнится, у нее ведь уже было такое прежде, в ту ночь в Дьепе, когда Жак вошел к ней в комнату, когда он заключил ее в свои объятья…
Она вновь переживала эти сладостные моменты… словно была тогда на пороге, в предчувствии какого-то неизведанного наслаждения, вспомнила тот головокружительный момент, ее всю будто молнией пронзило, когда Жак сгреб ее в охапку и, точно живым поясом обхватив крепкими руками бедра, притянул к себе, чтобы поцеловать в губы.
При одном воспоминании об этом восхитительном мгновении она почувствовала такое же возбуждение, в какое приводили ее долгие, изощренные ласки Сент-Андре.
Мало-помалу она как-то совсем забыла о дуэли. Жак такой большой, такой сильный, да быть не может, чтобы нынче же вечером он не оказался рядом с нею, как обещал.