Переодев роженицу в вылинявшую от бесконечного кипячения, неприятно воняющую хлоркой рубаху, тётка безжалостно поскребла тупым лезвием, сбривая волосы на лобке девушки и оставляя саднящие кровавые полосы, щедро смазав те йодом. Прямо от души. Не экономила. "Гестапо отдыхает…" – Васька сморщилась от жгучей боли, но смолчала, лишь втянув обратно набежавшие слёзы.
– Дома, что ль, подготовиться не могла?! – продолжала с неприязнью в голосе отчитывать. – Где так они все слишком умные, а тут догадки не хватает свои махнушки дома побрить!
"Угу… можно подумать я два раза в год рожаю, как кошка… И должна привыкнуть и всё знать заранее… – обида душила. – Сучка!" – вдруг выругалась, правда, мысленно. Довели! Оставшиеся необходимые процедуры оказались не менее неприятны, но и их мужественно вытерпела. Наконец всё закончилось, и Ваську отправили в отделение, поместив в предродовую палату. В тревожном одиночестве. Ни поддержать, ни подсказать, ни подбодрить, никого рядом… А девчоночка-то совсем молоденькая и неопытная. Как себя вести, что делать? Понятия не имела…
Осторожно присев на краешек железной койки, обвела смятенным взглядом вокруг себя: огромная палата с высокими потолками и затейливой лепниной по периметру – очевидно, роддом сделали из старого особняка или же здание когда-то принадлежало солидному учреждению; несоразмерно крохотное окно с выцветшими шторами и с мутными, в разводах стёклами; четыре "доисторические" кровати, почему-то все как одна с погнутыми металлическими прутьями на спинках; стены с облупившейся краской, в далёком прошлом имеющие, по всей видимости, салатный оттенок; старенький, вытертый линолеум на полу и деревянные прикроватные тумбочки, выкрашенные в грязно-белый цвет… И ни души. Одна. Точнее – их двое. Василиса, тоненькая девочка, сама практически ещё ребёнок, и её нерождённая доченька. В том, что родится именно дочка, девушка была уверена! Сняв выданные тапки из коричневого кожзама, с опаской пристроилась как-то боком на указанную койку, укрывшись тонким больничным одеялом. Время шло, никто к ней не заходил. Внезапно заломило поясницу, и чем дальше, тем сильнее и невыносимее становилась изматывающая боль. Ситуация напоминала пыточную камеру, где беспощадный, не ведающий жалости мучитель медленно и целенаправленно вытягивал все жилы. Оставаться и дальше в лежачем положении стало невозможно. Живот сковало, твёрдым бугром тот выпирал из-под рубахи. Встав, стала ходить. Размеренно и упорно, от дверей до окна… ровно семь шагов… семь туда и семь обратно… Страдания продолжались, только теперь уже невидимый палач принялся и за живот, заставляя ещё крепче сцепить зубы, чтобы не взвыть. Где-то рядом, за стенкой, послышались душераздирающие крики и истошный нечеловеческий вой. "Нет. Я не буду кричать. Я сильная. Мы ведь с тобой, доченька, сильные, правда?" – уговаривала, похоже, обеих. Прошло часов шесть после её появления в роддоме. Василиса продолжала маршировать, периодически, во время коротких пауз затишья, когда боль чуть ослабевала, укладываясь на койку. "Наверное, устал… решил перерыв на чашечку кофе сделать…" – это она про придуманного своего мучителя. За это время ни одна живая душа не заглянула в палату. "Может быть, про меня забыли?!" – перепугалась вдруг. Но позвать на помощь не решилась. Неудобно как-то… Ещё два часа. Силы катастрофически убывали. Пытка становилась попросту невыносимой, хотелось вопить, орать и ругаться нехорошими словами… Тут Васька внезапно поняла, почему так сильно погнуты прутья кроватей. Вспомнив главную молитву, которой когда-то научила внучку баба Катя, попыталась повторять её вслух, и после ервой фразы – "Отче наш, иже еси на небесах…" – напрочь забывала продолжение, вторя одно и то же сотню раз, до крови закусывала нижнюю губу… "Всё! Я больше не могу!" – разрыдалась в голос, а затем тихонько так, жалобно заскулила: "Мамочка… я больше не буду… честное слово… я больше не хочу!" Что не буду? Чего не хочу? Да кто же его знает… Девчонке всю жизнь так сильно не хватало материнского тепла, что и сейчас вспоминала именно её – самого родного ей человека…
Приоткрылась дверь в палату и показалась голова в белом колпаке:
– Ты чего воешь? – недовольно поинтересовалась дежурившая акушерка.
– Больно… очень… я больше не могу!
– Не одна ты такая! Раздвигать ноги перед мужиками умеете, так и не нойте теперь! Все через это прошли, и никто не помер! – сердито захлопнула дверь.
"За что со мной так? Наверное, наказание это мне… за всё…" – униженно хлюпала носом Васька, продолжая упорно вышагивать. Ноги подкашивались от усталости, совсем не держали, хотелось прилечь, и она в изнеможении укладывалась на кровать, но оставаться на месте не было никаких сил, пронзительная боль не отпускала ни на минутку, не давая передышки, поэтому тут же сползала обратно на пол и пыталась ходить… В очередной раз попросту не смогла подняться… Встав на четвереньки, Василиса поползла по-собачьи и, уже не сдерживая себя, стала подвывать, с каждой секундой голос набирал обороты, и вот уже будто раненая волчица взывала о помощи. Голос временами срывался и хрипел, связки сели, во рту пересохло.
Послышался шум из коридора и сердитый мужской баритон:
– Так… А кто у нас в седьмой палате?!
– Да эта там… пигалица зелёная… – знакомый женский голос назвал фамилию Василисы.
– Давно поступила? Кто за ней наблюдает?
– Поступила… сейчас в карту гляну, но часов семь прошло, это точно… – доложила акушерка. – Пал Палыч, да чего за ней смотреть, схваток-то ещё и нет, только вон ходит и орёт!
– Схваток нет?! А проверял кто? Дайте карту её! – после небольшой паузы, раздался грозный рык. – Вы сами изволили при поступлении роженицы прочитать внимательно направление?! Да у неё воды начали отходить часов восемь наза!
В ту же минуту резко распахнулась дверь в палату и вошёл добродушного вида моложавый доктор.
– Как ты, моя хорошая? – ласково обратился к девушке.
– Плохо! – заревела ещё громче.
Ваське показалось, что вдруг увидела ангела-хранителя, спустившегося с небес, за которого была готова уцепиться обеими руками, встать на колени и ползти, ползти, умоляя о помощи!
– Сейчас посмотрим, не плачь… потерпи, совсем немного осталось… – уложил девушку и профессиональным движением просунул руку под её липкую от пота рубашку. – Да уж… – недовольно нахмурился и, взяв металлический инструмент, произвёл какую-то манипуляцию.
В тот же момент боль как-то разом отступила, живот опустился вниз и вдруг сильно захотелось по-большому.
– Ой! Мне в туалет надо! – возопила, округлив глаза: "Вот только обкакаться мне прямо тут сейчас не хватало!" – испугалась Васька.
– Быстро! Бегом в родовую! – скомандовал врач и, не дожидаясь ответной реакции, подхватив девушку на руки, бросился к выходу из палаты.
Очутившись на кресле и почувствовав себя в относительной безопасности, Васька разом осмелела. Видать, пережитые страдания совсем затмили разум, вызвав состояние, близкое к эйфории, потому как вдруг принялась делать строгие замечания доктору: "Не курите в операционной… не нарушайте санитарию… не давите на живот…" – и всё в том же духе. Медик она всё-таки или же "мимо проходила"?! Хоть и несостоявшийся… пока. Вот и решила вдруг показать свою осведомлённость "коллеге", а Пал Палыч лишь молчком делал своё дело, не обращая на болтушку никакого внимания, но сигарету тем не менее тут же выкинул прямо в открытое окно.
Роды прошли стремительно, девочка появилась на свет здоровенькая, хоть и махонькая:
– Поздравляю с дочкой! – облегчённо выдохнул мужчина. – Некрупная, конечно, два девятьсот всего, но ничего страшного, вырастет и красавицей станет… как и её мама!
– Спасибо… – сипло вытолкнув из себя слова благодарности, "красавица" во все глаза уставилась на красный пищащий комочек. "Какая она… крохотная…" – несказанно удивлялась, вспоминая новорождённую сестрёнку – толстощёкого пухлого младенца с умильными такими складочками и перевязочками, весом около пяти килограммов.
– Привет, солнышко моё маленькое… – уже в палате, когда дочку принесли на кормление, склонилась над ребёнком, внимательно вглядываясь в сморщенное, как у старушки, личико и пытаясь понять, каким таким образом доктор смог разглядеть красавицу. – Какого же цвета у тебя глазки? – те и правда менялись по несколько раз за день, то казались тёмно-карими, практически чёрными, а при солнечном свете вдруг явно просматривался тёмно-синий оттенок.
Впрочем, и сама Василиса сейчас была далека от идеала – бледная кожа, тоненькие ручки, синева под глазами на пол-лица, покрытого россыпью красных точечных вкраплений – сосуды, не выдержав напряжения, будто дробью выстрелили капельками крови под кожу. "Да уж… красавишна – слов нет!" – ужаснулась, впервые увидев своё отражение в зеркале. Молоко появилось сразу, но дочка то ли слаба была слишком, а может, просто ленилась сосать уж очень тугой сосок, поэтому при каждом кормлении сопела, пыхтела, злилась и орала, покраснев от натуги и злости.