- Да, да, Андреас, ничего не говори отцу, не смущай его напрасно, - произнесла она каким-то беззвучно-вкрадчивым, словно бы извилисто вползающим в его мозг, мягким голосом. Голос будто опутывал, обволакивал мозг плотной и мучительной, томительной пеленой… Но это ноющее томительное ощущение быстро прошло…
Андреас узнал ее. Она не постарела и не помолодела. Возможно, у нее не было возраста. Андреас узнал ее вытянутые глаза коровы с их странным ускользающим выражением. И вся она была такая вытянутая, будто собака борзая, поднятая на задние лапы. Длинная такая, но не худая, нет. Ее темные непокрытые волосы падали на плечи. В этой комнате, где предметы и вещества и элементы предметов показывали себя, как им самим того хотелось, Андреасу мгновениями чудилось, будто в густых волосах госпожи Амины он различает очертания звериных ушей… собачьи или коровьи уши… Одета она была в длинное платье из какой-то сетчатой темной ткани. Платье обтягивало ее стройный живот и округлые - чашами - груди, ноги тоже виделись длинными и стройными. Она была босиком и ступни у нее были большие, с такими плотно прижатыми пальцами. Платье было на таких лямках, плечи, шея и верхняя часть груди были открыты, и видно было, что у нее смуглая кожа, но лицо было странно белое, только губы ярко-красные и вытянутые глаза темные. Глаза животного… Коровьи глаза… Корова кормит, дает молоко, но все же корова - зверь!.. Да, корова или коза… Зверь-кормилица…
"Она теперь, наверное, настоящая; или ближе к себе настоящей, - подумалось вдруг Андреасу; и тотчас - еще - А мы ведь похожи чем-то. И у меня ноги длинные, и я смуглый…"
Но страшно не было… Почему-то Андреасу показалось, что в основе всех этих чудес лежат вполне обыденные скучные желания, стремления; заурядная жадность, например… Но ведь именно из такой бездушной заурядности могут родиться чудеса ужасные страшной жестокости…
- Чего вы хотите от меня? - спросил спокойно Андреас. - Полагаю, что правильно догадываюсь, и потому возвращаю вам вот это, - он вынул из кошеля, привешенного к поясу, бархатный футляр и подал ей.
На лице ее - в губах ярко-красных и в этих коровьих глазах - явилась какая-то жуткая звериная ухмылка. Она молча взяла футляр и отложила на маленький шкафчик резной, который Андреас только сейчас заметил.
- Проверьте, серьги там, - сказал он.
- Я знаю твою честность, - ответила она все тем же скользко вползающим голосом. Ухмылка исчезла с ее лица, теперь это лицо можно было бы даже назвать своеобразно привлекательным. - Тебе не знакомо убранство этой комнаты? - спросила она.
Андреас огляделся, не двигаясь с места.
- Это похоже на одну комнату, где я был несколько лет тому назад, - ответил он, не желая вдаваться в подробности.
- Да, это ковры из спальни моего покойного друга Готфрида фон Гогенлоэ. Так что напрасно ты меня не любишь, Андреас. Я могла бы быть знатной госпожой фон Гогенлоэ, а не сожительницей какого-то крещеного иудея! Но я, видишь, храню верность твоему отцу, - она засмеялась. В отличие от голоса смех ее был мелодичен. Но в этой мелодичности было что-то жуткое, словно внезапная мысль о нижнем переднем отверстии женском, темном, зачастую прикрытом спутанными жесткими волосками; дурно, остро и сладко пахучем…
- Если бы вы могли, вы были бы, - спокойно-иронически произнес Андреас. Он не собирался поддаваться этой манящей нечистоте. - Не преувеличивайте свои возможности. Я чувствую, вы многого не можете. - Она молчала и слушала его. - Скажите мне, где ваша дочь? - произнося этот вопрос с явственной беспечностью, Андреас испугался вдруг за себя. Этот его вопрос мог стать для него опасным.
- Я не всегда знаю, не всегда осознаю это, - ответила она почти обычным женским голосом, лишь чуть глуховатым. На этот раз она ответила с легкой запинкой.
Именно эта запинка как-то человечески приблизила ее к Андреасу, он почувствовал ее человеком, почти таким же, как он. Вспомнилось на миг, как он обычно раздавал милостыню, и каждому нищему говорил "добрый человек"; или женщине - "добрая женщина"… Но тотчас это воспоминание сделалось смутным, слабым, будто что-то неясное сдавило его, изгоняя из сознания юноши…
Ему захотелось уйти. Но еще одно он должен сказать ей.
- Вас, должно быть, тревожит дарственная, которую отец написал на мое имя, - спокойно заговорил Андреас. - Я не приму от него эту бумагу, я отказываюсь, мне от него ничего не нужно; а в особенности не нужно мне от него имущества и денег, которые вы полагаете своими. - Она молчала. - Но вы ведь знаете, как хочется ему показать людям, что он не обездолил единственного сына. Подумайте сами, как отвлечь его от этого его желания. Я уверен, вы преуспеете в этом. Когда-то вы преуспели в том, чтобы отдалить его от любимой жены и сына. Полагаю, за эти годы вы не утратили своей силы.
Эти последние фразы лучше было не произносить. Но Андреас уже не мог остановиться.
- Что это, Андреас, ты жалеешь о том, что тебе не достанутся имущество и деньги? - спросила она этим своим странным голосом, и глуховатое его звучание снова напомнило о женской потаенной нечистой телесности.
- Вы хорошо знаете, мне ничего не нужно от отца, - повторил Андреас.
- А от меня? - ее голос теперь зазвучал так нарочито-кокетливо-мелодично. - От меня тебе тоже ничего не нужно?
- От вас - тем более, - сухо отвечал Андреас. - Единственное, чего мне хочется сейчас, - покинуть этот дом. Укажите мне путь из вашей комнаты.
- А это? - она извернулась, будто огромная гибкая змея скользнула вертикально по стволу древесному. Раскрылась и мгновенно захлопнулась резная дверца шкафчика.
Теперь она повернулась к юноше и показывала ему небольшую доску с изображенным на ней портретом. Андреас узнал кудрявую голову и огромные глаза юноши в венке из мелких золотистых листочков. Это изображение было похоже на него. Но Андреас всегда глядел мягче, глаза у него были добрые.
- Откуда это у вас? Этот портрет ведь тоже принадлежал Гогенлоэ. Я видел этот портрет в его комнате. Он подарил вам это вместе с коврами? - невольная ирония послышалась в голосе молодого человека.
- Нет, - ответила женщина серьезно, - Я попросила твоего отца; он купил этот портрет и ковры, когда второй из братьев Гогенлоэ распродавал имущество, оставшееся после смерти старшего.
- Позовите служанку, пусть она проводит меня из этой комнаты.
- Я не хочу, чтобы ты уходил, - голос ее зазвучал переливами.
Теперь она почти просила, почти умоляла. Но это проявление ее слабости вызвало лишь Ответную жесткость юноши.
- Чего вы хотите от меня? Того же, чего хотелось и Гогенлоэ? Он ничего не получил, потому что я полагаю мужеложество пороком и грехом. Вы тоже ничего не получите, потому что не меньшим грехом полагаю я и блудное сожительство с мачехой.
- А свое сожительство с женой чем ты полагаешь? - спросила она с этой женской мелодичностью порочной.
- Я хочу уйти отсюда, я не хочу говорить с вами.
- А я не хочу, чтобы ты уходил!
Надвинулась на него, будто змея с приоткрытой красной пастью, готовая теснить, душить, удушать скользким, гибким и тяжелым телом…
- Я ненавижу вас, я не дам вам прикоснуться ко мне! - закричал Андреас.
Чуть отпрянула.
- Ах, Андреас, напрасно ты меня боишься…
- Я не боюсь! - он отвечал быстро, машинально, и вздрогнул.
Но она продолжала, будто и не слыша его слов.
- Этот юноша на портрете так похож на тебя! Когда-то, много столетий тому назад, я его знала…
Теперь она говорила нарочито, но с какой-то мелодической протяжностью, почти молящей…
Но Андреас приободрился. Разум его заработал быстро.
Этот юноша похож на него. Этот юноша - его предок. Она знала этого юношу. Они как-то связаны. Но нет, это не связь любовная… Но и не открытая или скрытая вражда, не противничество… Она хочет одолеть его… Если она одолеет его, она сделается сильнее… Если ей удастся вступить с ним в телесную связь, это и будет значить, что она одолела его. Это было и до этого юноши, тогда у них были, у него и у нее, другие обличья… Но не всякий потомок этого юноши имеет в себе его силу. Андреас имеет! И она искала и нашла его отца… И сейчас она хочет одолеть… Но она никогда не одолеет его… И вот еще одно простое…
Невольно Андреас заговорил вслух.
- Теперь я понял, почему вы не могли сделаться знатной госпожой фон Гогенлоэ. Вам нужен был мой отец. Ведь только будучи моей мачехой, вы, склонив меня к блудной связи, сделаете меня совсем грязным. Но этого не будет!..
Андреас вдруг замолчал, озаренный внезапно одним странным осознанием. Мгновенно углубленный в это свое осознание, он даже перестал видеть, замечать эту женщину…