* * *
Но когда Элиас вернулся в комнаты, его окружила нарядная, почти праздничная обыденность. Жена не встретила его с видом уныло-озабоченным и всячески выражающим сочувствием. Подобное сочувствие лишь продлевает твое страдание. Но в то же время она и не делала вид, будто ничего не произошло, это тоже было бы неприятно Элиасу. Но нет, она вся выглядела такой понимающей, нарядной и необходимой ему, что женщина с мальчиком на руках словно бы погрузилась в туман серый почти небытия, пропала в нем… Элиас подумал, что, пожалуй, Елена никогда не понимала его так хорошо, как Амина. А мальчик… Что в нем необычайного? Какой особенный ум? А эти большие темные глаза и темные волосы - что ж, таких мальчиков много в еврейском квартале. Мелькнула мысль, что следовало бы, пожалуй, давать его матери хотя бы раз в месяц небольшую сумму денег на содержание ребенка. Но почти тотчас же эта мысль сделалась маленькой, как муха, случайно очнувшаяся от зимнего забытья в теплой комнате, пожужжала докучно и затихла, неведомо где…
* * *
Темнело быстро. Елена торопилась домой. Она прижимала маленького Андреаса к груди. Ей не было тяжело нести ребенка. Напротив, было легче идти, когда она несла его на руках. Когда она ощущала это детское тело живое у себя на руках, на своей груди, и эти ручки, обвившие ее шею, эту головку на своем плече, тогда она шла легко и уверенно. Ей легко было идти вперед.
Андреас было задремал, но скоро проснулся и поднял головку. Мать посмотрела с любовью в эти огромные темные глаза, такие милые, чуть растерянно глядящие, и таинственные после смутного легкого сна, и сказала нежно:
- Мое солнышко!..
Супружеская пара в темных меховых плащах шла совсем близко от нее. Мужчина нес фонарь, освещая дорогу.
- Кто же это здесь солнышко? - шутливо спросила женщина, оборачиваясь.
В зыбком свете фонаря нежно озарилось лицо мальчика, глаза…
- И вправду солнышко, - женщина улыбнулась приятно…
Какое-то время они все шли рядом, но молчали, потому что мальчик снова склонил головку на плечо матери и задремал. Но вот они дошли до дома, где жила Елена. Она поблагодарила своих нечаянных попутчиков и прошла во двор.
Во дворе и на лестнице было темно и холодно. После она прошла по коридору, прижимая к груди спящего ребенка. В темной комнате она уложила его на постель, но пока не стала раздевать. Трутницу она обычно клала на полку у печи, и сейчас легко нашла трутницу и зажгла осторожно свечу, прикрывая огонек ладонью, чтобы свет не разбудил мальчика. Изразцовая печь остыла. Она снова растопила печь углями и щепой, вынимая растопку и угли из оловянного ведерка. Затем тихонько сняла верхнюю одежду. В задумчивости постояла над мальчиком. Надо было и его раздеть, но матери жаль было будить его. В пальчиках правой ручки он все сжимал серебряный кораблик. Надо бы снять с него сапожки… Но он может проснуться… Нет, пусть сам проснется, она не будет будить его. Это еще не сон, а только легкая дремота, он скоро проснется.
Она приготовила на ужин вареные яйца, молочный суп, слегка поджарила две круглые белые булки, вскипятила сладкое питье с корицей. Вкусные густые запахи разбудили мальчика. Он сел на постели, увидел, что он одет и обут, и рассмеялся, совсем проснувшись. Мать подошла к нему с улыбкой и помогла раздеться. Снова он остался в шерстяной рубашечке, в коротких штанишках и длинных чулочках.
Оба проголодались и ели молча. Но маленький Андреас опять начал думать о словах соседки, о резчике; ведь это, конечно, резчика Ганса прочила соседка ему в новые отцы. Снова сжалось сердечко и сделалось мальчику тревожно. Но он никак не решался заговорить об этом с матерью прямо. Когда он был рядом с отцом, казалось, что все чужие слова - это вздор. Но теперь Андреас вновь тревожился. Он посмотрел на мать и она увиделась ему очень милой и красивой. Но он не хотел отдавать ее чужому человеку. Только отец мог быть рядом с ней.
После ужина мальчик взбодрился, ему не хотелось спать. Хотя тревога и не оставляла его, он уже хотел поиграть в свои игрушки.
- Кораблик! - вспомнил он.
Но маленький серебряный кораблик лежал спокойно на постели, будто плыл по зеленому покрывалу. Мальчик подбежал к постели и остановился, склонил головку чуть набок, посмотрел на кораблик. Появились у него разные мысли, как играть. Он принес из-за ширмы пестро раскрашенные деревянные брусочки, из которых строил дома и башни, принес и волчок - подарок сапожника.
Андреас придвинул к большой кровати стул и принялся на его гладком сиденье возводить замок с высокой башней. Такой замок он видел, когда вместе с матерью навещал ее сестру в деревне. Они ходили в лес за ежевикой, много прошли, и видели издали замок. Серебряный кораблик плыл по зеленому морю. А навстречу ему плыл другой, совсем волшебный кораблик, этот волшебный кораблик был волчок…
Елена убрала со стола и смотрела на мальчика, увлеченного игрой. Он мог показаться веселым и довольным. Он хорошо поел, она даже отдала ему половину приготовленной для себя поджаренной булки, увидев, что он еще не насытился. Но все же она чувствовала, что его тревожит что-то. Она взяла прялку и села работать. Мальчик то становился на коленки у кровати, то присаживался на постель, то останавливался чуть поодаль, заложив ручки за спину. Играя, он тихонько приговаривал разные словечки и фразы.
Но что может его тревожить? А мать чувствовала, что он все еще встревожен, хотя вроде бы и увлечен игрой.
Может быть, он чувствует себя виноватым? Ведь он ушел со двора, не спросившись. Пожалуй, она должна показать ему, что он поступил дурно. Ведь рядом с ним нет строгого отца, и она обязана сдерживаться и не баловать мальчика чрезмерно. Но как трудно его не баловать, такого славного, милого…
И все же она заговорила, стараясь, чтобы ее мягкий голос звучал укорительно:
- Может быть, это какого-то чужого мальчика я привела домой? Разве мой Андреас мог бы так поступить: уйти со двора, не спросив у меня разрешения, и после даже не попросить у меня прощения!.. Нет, это, должно быть, какой-то чужой мальчик…
Пальцы ее проворно сучили нить, она говорила будто бы сама с собой и тихонько поглядывала на маленького сына. Казалось, мальчик отдался игре и не слышал, что говорила мать. Но внезапно он подбежал к ней, потянулся, обхватил ручками за шею, нагнул к себе и заговорил быстро и возбужденно:
- Мама! Это же я! Я не могу быть другим, чужим мальчиком! Посмотри, видишь, у меня родинка там, сзади, на шее, - он быстро повернулся спиной и тотчас же снова тянулся к матери, - У тебя ведь тоже такая. Это я! Как же ты не видишь!..
Мать почувствовала себя виноватой. Он совсем еще маленький ребенок.
- Да, Андреас, конечно же это ты! Ну, прости меня. Это ты, я знаю. Я говорила просто в шутку. Не сердись на меня…
Андреас отстранился и внимательно на нее посмотрел. Личико его сделалось совсем серьезным, детское возбуждение ушло.
Он вдруг решился, и легко выговорилось все, о чем он еще совсем недавно не знал, как заговорить с матерью.
Он быстро, но не сбиваясь и не возбужденно уже, рассказал ей слова соседки, и как он тогда побежал к отцу, потому что не мог, очень тяжело было… Мальчик говорил, рассказывал, но ни о чем не спрашивал, не просил мать. Она поняла, почувствовала, как много пережил он за этот день, и ей стало больно.
- Прости меня, Андреас, прости меня, сыночек, сынонька миленький!.. Я никогда ни за кого не выйду замуж, никогда не оставлю тебя! Я любила твоего отца, а теперь только тебя одного люблю. И резчик никогда больше не придет к нам!..
Андреас задумался и молчал. Затем сказал тихо:
- Но он хороший человек…
- Но он больше не придет к нам, больше не станет тревожить тебя. И я, я не хочу, чтобы он приходил. Мне этого не хочется!..
Мальчик перевел дыхание. Мать оставила прялку, обняла его крепко, прижала к себе…
Теперь все прояснилось, и стало совсем легко и весело разговаривать. Мальчик описал матери прихожую и столовую - то, что он увидел в доме отца. Она вспомнила, что было при ней, и с любопытством, но спокойно, сравнивала. Мальчик почувствовал, что можно теперь говорить и о жене отца, об этой госпоже Амине, мать не обидится, не обеспокоится. Но он презрительно называл госпожу Амину "эта тетка". Однако подробно описал ее одежду и повадки. Мать слушала, спокойно улыбалась, и гордилась его наблюдательностью.
- И знаешь, что еще я там видел?
- Не знаю, - мать ласково улыбнулась ему.
- Но если я скажу, ты мне все равно ведь не поверишь!
- А ты скажи. Вдруг и поверю.
- Нет, не поверишь. Но я все равно скажу.
И он сказал. На лице матери выразилось непритворное изумление. Но она сдержалась и даже не воскликнула, что это не может быть правдой, что просто и не может быть такого. Она боялась показать свое недоверие, мальчик мог обидеться. Но ведь это не ложь и даже чувствуется, что он это не придумал, не вообразил. Он не играет, не фантазирует, он говорит правду. Но ведь не может быть!.. Нет, это, конечно, его богатое воображение…
- Да, это очень странно, - сказала мать.
- Но ты мне веришь? - мальчик поглядел испытующе.
- Стараюсь поверить, хотя мне очень трудно. Уж очень это странно. И ты лучше не говори, не рассказывай об этом никому.
- Я и сам не хочу говорить. Подумают, что я просто выдумщик, или еще того хуже - обманщик. Никому не буду говорить, только тебе сказал.
Он сидел на постели. Мать уже снова принялась за свою работу. Они засмеялись и стали дальше мило и доверительно беседовать.
Но вот уже и ночь.
Мать оставила прялку и встала со стула.
- Будем спать, Андреас?