* * *
Ганс и мальчик вышли во двор. Запрокинув головку, Андреас посмотрел на крышу дома. Из кирпичных красноватых труб серо стелился по светло-голубому зимнему небу темный дым. Солнце казалось бледным, круглым и очень высоким. По обе стороны у забора, теснились хозяйственные постройки. Никого не было.
- Поставь лютню вон там, - мальчик указал молодому человеку на сложенную поленницу мелко наколотых дров. Она была уложена низко.
- Поставь, - повторил Андреас, - и будем играть в снежки. Видишь какой чистый снег у сарая?
Ганс послушался, поставил лютню на низкую поленницу и они побежали играть в снежки. Молодой человек старался бросать круглые снежные комки осторожно, чтобы случайно не поранить мальчика. Андреас даже сердился.
- Почему ты так тихо кидаешь? Так скучно! Ты кидай сильно! - и он с размаху бросал снежок в своего взрослого приятеля.
Оба раскраснелись и уже немного запыхались. Они даже немного поспорили из-за того, что Андреас хотел расстегнуть верхние пуговицы на курточке, но Ганс не давал ему.
- Нет, нет, нет, ты простудишься!..
Ганс относился к мальчику с самого начала с самой искренней нежной заботливостью. Хотя он и был влюблен в мать маленького Андреаса, но никогда ему в голову не приходило сердиться на мальчика за то, что мать явно предпочитает сына поклоннику своих добродетелей. И ведь если бы не Андреас, быть может, Ганс так и не познакомился бы с его молодой матерью.
Все началось с того, что Ганс получил заказ на украшение капителей большого собора, который сам должен был стать украшением города. О молодом мастере уже хорошо отзывались и заказов у него было немало. Он был искусный резчик по камню, и в ранней юности учился в Италии у тамошних мастеров. Там он приохотился и к разным красивым танцам, к пению и игре на лютне.
День выдался жаркий. Ганс работал на деревянных мостках-лесах, пристукивал молотком по долоту, повязав рот мокрой полотняной тряпкой, чтобы каменная пыль не попала в горло и после не разъела бы легкие. Вдруг раздался звонкий детский голос:
- Мама, шахматы, смотри!
Ганс невольно оторвался от работы и наклонился книзу.
Молодая женщина остановилась внизу и держала на руках кудрявого мальчика лет трех. Это у него был такой звонкий голосок.
Маленький детский палец указывал прямо на каменные фигурки волка и медведя, забавно усевшихся за шахматной доской. Это было то, что Ганс уже успел закончить. Но мальчика вовсе не удивило то, что звери играют в шахматы; внимание его привлекли именно сами шахматы. Молодая женщина приподняла ребенка повыше, чтобы ему было лучше видно. Мастер увидел ее милое лицо с чуть приподнятыми и словно бы скошенными навстречу друг дружке бровями над ее серыми с легкой зеленью глазами. Смутная улыбка озаряла бледное лицо. Русые волосы выбились из-под головного платка. Эта молодая женщина сразу очаровала мастера. Он поспешил спуститься вниз, подошел к ней и учтиво поздоровался. Она деликатно ответила, и этим очаровала его еще более. Мастер принялся ласково расспрашивать мальчика, что такое шахматы. Мальчик уже хорошо говорил и отвечал бойко и разумно. Он сказал, что его зовут Андреасом, что шахматы - это такие маленькие куклы, которые надо двигать по клетчатой доске, и что у него нет шахмат. Мастер немедленно пообещал ему выточить шахматы и подарить. И очень скоро сдержал свое обещание, принес в подарок маленькому Андреасу красивые шахматные фигурки из камня и в придачу к ним - деревянную доску. А через полтора года Андреас уже на равных играл со своим взрослым другом и даже иногда обыгрывал его.
Молодой человек не имел никаких дурных намерений относительно матери мальчика. Он честно желал бы на ней жениться, и к этому не было бы никаких препятствий, если бы она дала согласие, но она не соглашалась, и не отвечала взаимностью на любовь резчика, хотя не отказывала ему от дома, учтиво беседовала, и охотно позволяла мальчику общаться с ним.
В конце концов мастер женился на дочери одного богатого крестьянина, жившего недалеко от города. Он прожил долгую жизнь, имел много сыновей, которые унаследовали его ремесло. Каменные скульптуры и рельефы, исполненные им, его сыновьями и внуками, и до сих украшают многие здания. Но в том городе, где происходит действие нашего повествования, в том самом соборе, и сейчас еще можно видеть каменную статую Богоматери с Младенцем. Время, неумолимое, что-то выщербило, что-то сгладило, статуя видится такой хрупкой и словно бы усталой. Молодая женщина - брови чуть приподняты над смутно улыбающимися глазами, волосы ненавязчивыми локонами выбиваются из-под головного тонкоскладчатого покрывала - держит на руках мальчика, чуть приподнимая и словно бы показывая всем. Кудрявенький мальчик смотрит серьезно, пытливо и с неизбывной мягкостью…
Тогда все в городе знали, с кого сделана эта статуя. Но Елена была такой тихой и деликатной женщиной, а ее сына в городе любили. И никому бы не пришло на ум, что им оказана незаслуженная честь. И сейчас, если постоять и поглядеть подольше, можно почувствовать высокую нежность неразделенной любви, что мучила и возносила мастера, когда он высекал статую из камня…
* * *
Между тем, мальчик набегался, приустал и присел на поленце, лежавшее в стороне от низко сложенной поленницы. Резчик Ганс взял свою лютню.
- Ты уходишь? - спросил мальчик. - Может быть, лучше тебе не уходить? Скоро мама позовет меня, и ты пойдешь со мной. Все вместе будем обедать. И тебе, наверное, уже хочется есть.
- А ты проголодался? - молодой человек сунул руку под плащ и вынул из кармана безрукавной куртки горсть засахаренных ореховых ядрышек. Он высыпал их в карман, когда Андреас угостил его, и теперь сам угощал мальчика.
Андреас взял угощение, но часть его все равно отдал своему старшему приятелю. Они немного поели.
- Мама скоро позовет, а ты голодный, я знаю, - теперь мальчик искренне сочувствовал молодому человеку. - А ты знаешь, Ганс, иногда я не люблю, если ты приходишь. Это когда мама дома. Но ведь это нехорошо, что тогда я не люблю, если ты приходишь. Ведь ты хороший, добрый человек, и никогда не сделаешь ничего плохого…
Смущенный этой горячей речью, мастер Ганс легонько похлопал мальчика по плечу.
- Конечно, Андреас, я человек незлой, хотя и у меня есть свои дурные свойства. Но ни тебе, ни твоей матери я никогда не сделаю ничего дурного, и вы всегда можете рассчитывать на мою защиту.
Раскрасневшаяся детская щечка припала к руке взрослого.
- Но теперь, - продолжал молодой человек, - теперь я и вправду должен идти. Скоро ведь Рождество, приедут мои родные из деревни, мать, брат с семьей. Надо прибраться в доме, прикупить съестных припасов.
Мастер, кажется, сумел даже убедить и самого себя. Тем более, что его родные и впрямь собирались к нему в город на Рождество. Но ничего он не собирался прикупать; наоборот, это мать и брат должны были привезти ему свежей деревенской колбасы, окорок, топленое сало. Он даже хотел принести многое из деревенских гостинцев в подарок Елене и мальчику. Ведь ее единственная сестра редко наезжала в город.
- Но ты скоро придешь к нам? - настойчиво спрашивал Андреас. - Прошу тебя, приходи скорее.
- Да, - отвечал мастер уже с легким сердцем, - я скоро приду. Приду и принесу тебе подарки. Ты ведь любишь подарки?
Мальчик кивнул и рассмеялся. Он и вправду любил подарки, особенно когда ему дарили игрушки.
Так, со смехом, они в тот день расстались, и оба полагали, что не так уж надолго. Но вышло все иначе.
Хлопнула калитка, мастер ушел на улицу.
Маленький Андреас еще посидел на своем поленце. После встал, запрокинул головку, поглядел на окна. Хотел было снять шапку, но подумал, что мать может выглянуть, увидеть, и будет на него сердиться. И шапку не снял.
Но когда же она позовет его обедать? Конечно, он мог бы и без ее зова подняться, но не хотелось самому уходить со двора. А вдруг еще что-нибудь интересное будет?
Между тем, из дома вышли какие-то люди. В этом большом доме комнаты сдавались внаем. Жили здесь по большей части одинокие люди или супружеские молодые пары. Почти все жильцы работали в нескольких больших - мастерских - кузнечной, прядильной, деревообделочной. Детей здесь было немного и потому Андреас и был общим любимцем и баловнем. Все, особенно женщины, старались сказать ему что-нибудь ласковое, погладить по головке, потрепать по щечке, дать монетку, пирожное или игрушку.
Вот и сейчас так было. Но самого важного они почему-то никак не замечали. Может быть, потому что заняты были, суетились в канун Рождества.
Женщина в розовом платье и черной меховой безрукавке, с лицом, сморщенном, как печеное яблоко, и волосами, туго забранными под платок, собирала в передник мелко наколотые поленья. Подошел рослый мужчина в темно-зеленой шерстяной рубахе и берестяной обуви, надетой на красные чулки. Рубаха была короткая и перепоясана кожаным узким ремнем. Мужчина принялся раскалывать поленья покрупнее, высоко вскидывая топор. Прилетело несколько черных ворон и сорок со светлыми грудками. Птицы принялись похаживать вокруг людей кругами, с самым что ни на есть умным любопытствующим видом. Еще одна женщина потащила к помойке в самом углу двора жестяной таз, до краев наполненный грязной водой. Серые капли выплескивались на снег, пробивая в нем ямки-проталинки. Птицы подлетали поближе и с любопытством тыкались клювами.
Андреас осторожно обошел женщину с помойной посудиной и остановился так, чтобы во всем дворе его могли видеть. Но они все равно не замечали. Тогда он опустил головку, посмотрел вниз, и быстро снова вскинул головку. После опять опустил, и снова вскинул.
Наконец-то заметили!