Грант кивнул, согласившись. Но истина была в том, что он не хотел нырять, ничего не хотел, а думал только о Лаки. Когда Али пришвартовал катер и они вылезли на древний деревянный настил, он предложил ныряльщику зайти в Яхт-клуб выпить джина.
Но Бонхэм покачал головой.
- Нет, я думаю, что побуду здесь. - Он уже тянул за веревку пластиковую лодку с рыбой. Местные рабочие на шатающемся старом доке столпились вокруг посмотреть на добычу. - Все равно, после вчерашней ночи, - сказал он, оторвав взгляд от рыбы с кривой, невероятно кровожадной ухмылкой, - мне нужно вечером побыть дома со своей старушкой. - У него не было, неожиданно вспомнил Грант, ни малейших следов похмелья. Он уже начал потрошить рыбу.
- Я скажу Али, чтоб он отвез тебя, - откликнулся он. - Но сначала ты забери рыбу, какую хотел.
Ямайские рабочие, болтающиеся вокруг, теперь столпились вокруг него так, что их босые жадные пальцы ног почти касались рыбы, и Бонхэм неожиданно обрушил на них громоподобный рев, который всегда Грант подозревал в нем: "ВАЛИТЕ! ВОН ОТСЮДОВА, МЕРЗАВЦЫ! ЧЕРТ ВАС ПОДЕРИ!" - орал он, размахивая ножом. Толпа с ухмылками и неохотно чуть отступила.
Грант, который всегда был преувеличенно любезен с неграми, смутился, но саму толпу это, кажется, не волновало.
- Ну, давай, Грант! Пока эти пидарасы меня не ограбили. - Но когда Грант взял два самых больших окуня и своего маленького, Бонхэм покачал головой и начал учить его разбираться в рыбе.
- Эти две - ризофора лютианус, - сказал он, показывая ножом на выпотрошенные рыбины, - они самые лучшие в кучке, бери их. - Рядом с ними он положил уже выпотрошенного грантовского окуня.
- Но мне нравится окунь, - запротестовал Грант.
- О'кей, бери этого среднего. Вместо одного лютиануса, - решительно добавил Бонхэм. - Но не больших. Они волокнистые. - Он начал потрошить окуня.
Пока он разговаривал с Грантом, толпа снова начала придвигаться, а один длинный тонкий парнишка с выступающими ребрами продвинулся так далеко, что его неуклюжая нога касалась рыбы, выложенной Бонхэмом на пирс. "ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ, СИРИЛ! Я Ж СКАЗАЛ, ВАЛИ!" - рявкнул Бонхэм, когда увидел, что нога все ближе и ближе придвигается к рыбе, и бросил нож, который воткнулся в деревянный настил в шести дюймах от рыбьего хвоста. Парень, держа руки за спиной и ухмыляясь, неохотно отодвинулся.
Грант, все еще смущаясь, уже уходил. В машине он бросил три рыбины на заднее сиденье, их радужные цвета теперь поблекли, как будто высохли.
Когда Али уселся за руль, Грант оглянулся, и Бонхэм, который брал нож, поднял глаза, как будто почувствовав его взгляд, ухмыльнулся и махнул ему ножом.
Они покатили в гору на старом пикапе.
Охотник Грант возвращается домой с добычей. Но он предпочел бы подраться, чем ехать на эту проклятую, несчастную, ничтожную, хотя и красивую виллу, куда он ехал, пусть и с рыбой.
А внизу, в доке, Бонхэм задумчиво следил за машиной, пока она не исчезла из вида.
8
Великолепно заточенный нож легко вонзился в последнюю рыбину, прямо в живот. Бонхэм лениво наблюдал, как его опытные руки умело и ловко делали свою работу, как будто мозг не имел к этому отношения. Он любил свой нож и всегда сам его точил, не позволяя другим даже прикасаться.
Нож скользнул по центру брюха к голове так мягко и легко, как будто входил в воду или в женское лоно. И скользкие, мокрые внутренности вырвались на пирс, как узники из тюрьмы. Эта рыбина ела правильно. Четыре целых рыбки виднелись сквозь узкую тонкую стенку желудка. Бонхэм разрезал его и вынул их. Одна была еще живой. Бонхэм смеясь показал ее неграм, которые тоже засмеялись, и бросил рыбку в воду. "Счастливица! - крикнул он. - Ей день ищо не пришол".
Пальцы автоматически прошлись по брюшине, чтобы убедиться, что все вычищено. Проведя пальцами до головы, он вычистил остальное. А мозг в это время был далек от чистки. Он думал о Роне Гранте.
Когда он правил нож на большом арканзасском камне, он как-то идиотски, едва слышно посвистывал.
Не каждый день в году попадается хороший, легкий клиент. У большинства из тех, кто страстно любит ныряние, нет денег, разве только на то, чтобы пройти полную подготовку в бассейне и пару раз выйти в море. А тех, у кого есть деньги, это не интересует. За четыре года жизни на Ямайке, за четыре года практики Грант был только третьим. Сэм Файнер - вторым. В прошлом году. А в этом - Грант.
Он сидел тогда в магазине, задрав ноги на стол. По радио передавали рок-н-ролл, и он слушал его, ковыряясь в зубах деревянной зубочисткой. Он скорее ощутил, чем увидел тень в открытых дверях, немедленно сел и начал изучать какую-то схему продававшихся регуляторов, лежавшую для таких случаев на столе. На самом деле он знал ее назубок. Да и все регуляторы не очень-то отличаются друг от друга. Достаточно знать один, кроме разве что регулятора "Норсхилл", у которого только одна деталь была похожа на детали других регуляторов.
Она была высокой, широкой, вполне ничего, с коротко подстриженными волосами. Свет за ее спиной не давал рассмотреть лицо. Неплохой корпус, без нижней рубашки. Отблеск света в районе сисек. Смешная походка, неуклюжая. Потом он встал, она повернулась, и он увидел ее лицо и понял, что она стара, пятьдесят три, пятьдесят пять. Было и что-то иное. Она ему сразу не понравилась. Улыбка - выпендрежная и очень самодовольная. Складки в углах рта: все знает лучше всех. Для этого пришла? Может быть, рано еще говорить. Ему было плевать, что она стара.
- Вы учите нырянию? - Голос выпендрежный и самовлюбленный.
- Конечно, мэм, - он дал лицу расслабиться в ухмылке. - Особенно хорошеньких леди, мэм. Это моя специальность. - Он старался подольстить, а не намекал на это.
В ней произошла значительная перемена. Складки разгладились, улыбка стала настоящей, темные глаза раскрылись шире и стали глубокими и дружелюбными, в них теперь было настоящее тепло. Так она неплохо выглядела, для старухи, конечно.
- О, это не меня! - с некоторым смущением сказала она. - Моего друга. На самом деле - приемного сына. Который приедет. Сегодня. Он хочет… - Она залезла в сумочку и вытащила телеграмму, как будто нуждалась в доказательстве - … научиться нырять.
- Ну, вы пришли в нужное место, мэм, - сказал он, вкладывая в голос сердечность.
Затем произошла значительная вещь. Без всяких видимых причин челюсти снова сомкнулись, глаза снова стали маленькими и неглубокими, и беспокойство или что-то такое снова овладело ею. Любопытно, это проявлялось даже в спине, которая неожиданно стала слегка сутулой. Именно тогда он понял, что она сумасшедшая. Или ужасно близка к этому.
- Мы живем у графини де Блистейн, - сказала она. Очень выпендрежно.
- Я знаю графиню, - быстро сказал Бонхэм. - Конечно, не очень хорошо. - Это так и есть. Он встречал ее. Все в городе немного знали Эвелин де Блистейн.
- Мы живем у нее и графа Поля. Мой муж, я и наш приемный сын. Его зовут Рон Грант. Полагаю, что вы слышали о нем?
- Думаю, да, - сказал Бонхэм.
- Он бродвейский драматург. Вы должны были слышать о "Песне Израфаэля". Она три с половиной года шла на Бродвее.
- Думаю, да, - сказал Бонхэм.
- Был знаменитый фильм. МГМ делала. Пять наград Академии.
- Да, я видел фильм, - сказал Бонхэм.
Потом он все же вспомнил, что и впрямь видел фильм. О Перл-Харбор. О моряке и шлюхе. Он сам во время войны служил в ВМФ, и ему понравился фильм. Не было обычного дерьма. Или не много. Но она начинала уписиваться. Кому какое дело? Он улыбнулся.
- Я очень хорошо его помню. Мне понравился.
- Он, знаете, знаменит. - Он не слезала с темы; ну что, сказать, что он счастлив, что у него такой клиент? Так это само собой разумеется.
- Да, конечно, - сказал Бонхэм. - А как вас зовут, мэм?
- Меня зовут Кэрол Эбернати. А мужа - Хант Эбернати.
- Понимаю. Ваш муж здесь?
- Да. - Она улыбнулась той же улыбкой. - Кажется, я уже говорила.
Бонхэм пропустил это мимо ушей, спросив:
- И вы оба тоже будете приходить?
- Нет-нет. Муж нет. Ему неинтересно. Он играет в гольф. Но я, думаю, смогу прийти в первый день посмотреть.
- Вы сами должны попробовать, мэм. Вы поймете, что это очень волнует, - сказал он, - и я думаю, стимулирует интеллект. Подводная жизнь здесь, на Ямайке, одна из самых богатых в мире по флоре и фауне.
Улыбка и глаза стали робкими. Беззащитными.
- Ну, я не уверена, что сумею. Хотя я прекрасно плаваю.
- Любой сумеет. Не нужно даже быть хорошим пловцом. Я начинаю занятия в бассейне, - мягко сказал Бонхэм, - в первые дни. Пока не научу пользоваться аквалангом. Так гораздо безопаснее. А мой способ - учить без опасности. Я ведь даже свою мать обучил нырянию, а ей почти восемьдесят. Теперь ей нравится. - Лицо его оставалось абсолютно открытым.
Теперь женщина искренне улыбалась, и глаза и уголки рта были чуть более открыты.
- Ну, возможно, я и займусь. Я имею в виду: попробую. Тогда до завтра?
- Буду счастлив видеть вас, мэм.
- Когда?
- После обеда? В два? Два тридцать? В три?
- После еды не потребуется четырех часов на переваривание пищи? До ныряния?
- В бассейне нет, мэм.
- Очень хорошо. Тогда в три. Завтра. - На этот раз она выдала сжатыми губами выпендрежную улыбку и повернулась к двери. И тут же неожиданно вернулась.
Теперь ее лицо удивило Бонхэма. На нем было все то же выпендрежное выражение, но глаза были похожи на глаза очень умных кошек джунглей.
- Есть только один вопрос.
- Да, мэм?