- Я просто хочу сказать и хочу, чтобы вы все услышали, что у меня никогда не было такого хорошего клиента, клиента, который бы так любил нырять, так быстро и так много всему учился, как этот парень! Думаю, могу без стеснения сказать любому, что никто из клиентов мне так сильно не нравился, ни с кем я так не дружил и ни с кем не продолжал бы дружбу. Я знаю, я знаю, что все мы вряд ли увидим друг друга. Поездка закончится, все вы через несколько дней уйдете с Бонхэмом, и даже если мы когда-нибудь все вместе поедем снова, это будет другое, не то же самое. Я просто хочу сказать, что это самая лучшая моя поездка, без всяких исключений, включая и другую поездку в Морантс с парой ныряльщиков, о которой я рассказывал. И насколько я понимаю, успех и веселье этой поездки на пятьдесят процентов зависит от вот этого парня. Я никогда не забуду этого и хочу, чтобы он знал, что я его никогда не забуду! - Речь была слишком длинной, чтобы тебя все время обнимали за плечи, и Грант ощущал неудобство и стеснение. Он всю жизнь не любил, чтобы к нему интимно прикасались. В то же время он был глубоко тронут, потому что он сам ощущал то же дружеское чувство к Джиму. Затем Джим мощно хлопнул его по плечу, точно так, как римский воин приветствует или прощается с другим римским воином, и добавил: - Вот мое слово! Если этому парню понадобится что-то, что я могу сделать, дать или достать, ему нужно просто известить меня.
Он вернулся на место и сел с ухмылкой на пылающем лице. Возможно, три-четыре бутылки пива подогрели его.
- Ну, спасибо, - стыдливо и как-то глуповато сказал Грант. - А я хочу, чтобы ты знал, что я точно то же чувствую по отношению к тебе. - И это была правда. Потому что вдобавок к глубокому дружескому чувству он, как и в случае с Бонхэмом, испытывал огромное, глубокое, почти мальчишеское чувство преклонения перед тем, что Джим умел делать в море, на море, над морем: ныряние, мореплавание, полеты, даже дикий туризм; перед всем романтическим и настоящим, что буржуа из маленьких городков, а теперь и псевдоинтеллектуальные типы вроде него самого, не могли делать, и лишь мечтали и иногда, если становились псевдоинтеллектуалами, писали об этом. Искренняя теплая улыбка появилась у него на лице, а на голых бедрах, руках и спине появилась гусиная кожа, а когда он неожиданно сообразил, что на глаза наворачиваются слезы, он быстро сел и с преувеличенным вниманием стал доставать из холодильника новую бутылку пива.
Это был довольно сильный и трогательный финал поездки, думал Грант, вернее, был бы таковым, если бы Дуг Исмайлех не воткнул в общую похлебку свою особенную, личную ложку.
Это случилось, наверное, через полчаса после панегирика Джима. Лаки спустилась вниз. Джим пошел вперед поправить паруса. Так что они остались вдвоем рядом с капитаном. Грант прошел чуть вперед и сел на скамейку. Дуг присел рядом на корточках.
- Ну и речугу задвинул Джим о тебе, а? Я, кажется, немного ревную, - сказал он с хитрой греко-персидской ухмылкой на широком хитроглазом греко-персидском лице. - Проси, чего хочешь, и он сделает. Очень хорошо, что тебе не нужно просить его позаботиться о твоей жене, да?
Грант вздрогнул. Он не думал, что натиск Джима на Лаки настолько заметен. С другой стороны, он понимал, что Дуг просек суть ситуации между ним и Лаки, хотя ни разу ничего не спросил и вообще не заикался об этом. Тогда что же это за ремарка? Он помолчал секунду, а потом ухмыльнулся.
- Да. Но я не думаю, что это может случиться в обозримом будущем. - И добавил: - Бедняга, кажется, втюрился в нее, а?
Дуг не отвечал. То ли он ждал такой реакции, то ли надеялся на совершенно другой ответ. Грант не мог определить. Через несколько минут Дуг встал и пошел на корму за пивом. Грант подумал, что он выиграл в этой перепалке. Но тема должна была повториться в различных вариациях, как в музыке девятнадцатого века, почти сразу же после возвращения в Кингстон. На этот раз вступила Лиза.
Лиза внешне не очень изменилась с того вечера, когда она набросилась на Гранта, ни в идеях, ни в их применении. Она по-прежнему считала, как кудахтающая наседка, что с Лаки плохо обращаются и в этом виновен Грант, но сейчас она держала это при себе. Но не настолько, однако, при себе, чтобы Лаки этого не знала, и о чем две девушки - две женщины - болтали наедине, он понятия не имел, Лиза ни разу ничего не сказала о своем пьяном взрыве и вела себя так, будто ничего не случилось (Рене явно поговорил с ней), и все тоже вели себя так же, оставив все при себе. Изменилась ли она внутренне, это другой вопрос, но ее собственные заботы и тревоги, которые она так открыто проявила той ночью, и сейчас оставались явно заметными для всех, кто был тогда вечером. Рене жутко много времени проводил в городе, проворачивая, как он говорил, дела отеля. Грант был абсолютно уверен, что никаких таких дел не было, но не сказал Лаки о своем мнении.
Как бы то ни было, именно Лиза начала варьировать тему Лаки и Джима Гройнтона. Она делала это гораздо коварнее Дуга, почти без намеков. Она просто рассказывала о другой "паре ныряльщиков" у Джима, которую он возил на Морант-Кис.
Она, конечно, не стала бы делать этого, не сиди они втроем, но они сидели втроем. Джим с капитаном ставили судно на якорь и убирали маленький корабль после плавания. Рене был в городе. Дуг тоже уехал в город, поскольку гости, жившие в Краунте, сказали, что в Мертл Бич Отеле появилась девушка, которую он знал. И вот после приветствий, поцелуев, объятий и расспросов они сидели втроем в баре, темном, прохладном памятном баре с памятным морем, сверкающим и плещущимся у раскаленного пляжа.
История Лизы отличалась от истории Джима только в одной зафиксированной и одной незафиксированной точке. Жена в "паре ныряльщиков", настаивала Лиза, ныряла гораздо лучше мужа, и она была главной ученицей Джима, тогда как Джим отмечал, что лучше нырял муж. Нет, говорила Лиза, жена была великолепной ныряльщицей, муж намного хуже. Лиза считала, что Джим сознательно лгал, чтобы скрыть незафиксированную точку. А незафиксированную, сказала Лиза, потому, что, естественно, Дон-Жуан - Джентльмен Джим никогда не сказал бы (хотя мог и сказать, подразумевал это), что он все это время трахал жену. И до поездки, и после поездки, и даже во время поездки. Здесь Лиза хитро глянула на Лаки, и женщины рассмеялись, интимно и странно бесстыдно, хриплым, особенным женским смехом. Дело в том, продолжала Лиза, что он брал ее собирать птичьи яйца. "Вот как он устроился во время поездки", - сказала она.
Грант изо всех сил старался не смотреть на Лаки, которая (он это чувствовал) пристально и тяжело смотрит на него. Он ей не доверял? Конечно, доверял. Ну и?
Как бы там ни было, завершила историю Лиза, муж и жена счастливо вернулись в Нью-Йорк или, где там, черт подери, они жили, и это самое мудрое.
Грант ощутил, как в нем растет пылающая опасная ярость. В этой истории были все наихудшие элементы рогоношества, а именно - муж обманут (он был настолько глуп и бесчувственен, что жена смогла одарить его рогами), но все еще счастливо любит ее. Это самый худший из кошмаров.
- Но откуда ты знаешь, какие ссоры были у них дома? - наконец спросил он. - И откуда ты знаешь, что он ее трахал? - требовал он. - Ты видела, как он ее трахал? Или кто-нибудь видел?
Нет, сказала Лиза, но она голову отдаст на отсечение, что трахал. Как бы там ни было, все так считают, а это почти то же самое. Снова она глянула на Лаки, и они рассмеялись.
- Иногда я думаю, - произнесла Лаки, снова загадочно глянув на него (Грант уже узнавал этот взгляд, но все еще не мог понять его), - что Рон любит Джима больше, чем меня.
- Ну, а теперь, черт подери, что за ремарка? - взорвался Грант.
- Это не ремарка, - улыбнулась Лаки. - Это утверждение.
Грант знал только, что он был прав на сто процентов в Га-Бей, когда предположил, что ехать сюда, к Лизе - наихудшее для Лаки в данных обстоятельствах. В тот вечер он позволил себе поднять вопрос о "привилегии трахаться".
Джим был в тот вечер на ужине в отеле (конечно, за счет Гранта), был и Дуг, но Бонхэм не появился. Он, очевидно, улетел готовиться к первому плаванию на "Наяде". С ними ужинали и Рене с Лизой. Но несмотря на это, никто не напился, когда они пошли спать.
- После этой поездки мне тяжко, и я не ложился уже неделю, - сказал Грант. - Мне бы хотелось воспользоваться "привилегиями".
- О'кей. Прекрасно, - ответила Лаки. - Я и сама горю.
- О-о-о, - простонала она, когда они начали заниматься любовью. - Мне это нравится. Правда, нравится. - С одной стороны, Гранту это понравилось, а с другой, - нет.
- Я бы хотел сказать, - проговорил он потом, слегка опершись своим лбом на нее, но не уходя из нее, - что я очень тебя люблю.
- Конечно, - быстро и коротко ответила Лаки, - я тоже. А теперь вылезай, а?
Грант, который всегда отвечал на удар (вся его натура была такой), сказал, скатываясь с нее:
- Может, мы смогли бы разработать системы оплаты?
- Что?
- Я имею в виду, как в случае обычных постелей, как во всякой работе, а вдруг я тебя выброшу. Тогда у тебя будут свои деньги, своя зарплата. - Он был сыт по горло.
Лаки глядела на него холодными глазами.
- Неплохая идея, - задумчиво ответила она.
- Ладно, прекрати! - Грант неожиданно начал закипать, а он обещал себе не делать этого. - Слушай, сколько это будет продолжаться? Я тебе сказал правду. Потому что считал, что должен это сделать. И потому что думал, что тебе это поможет. Поможет что-то понять.