- Да… - Денис, тем не менее довольный, что пока все получается без проблем - и самолеты летают, и билеты есть, встряхнулся и глянул на себя в стекло балконной двери. Только вот Оксанка… С ней что-то непонятно… Не такой уж он дурак, чтобы поверить в эти неожиданные ласки и поцелуи, когда она должна была насторожиться и начать выспрашивать его, что да как…
"Не ходи к той женщине, которая плачет тебе вслед…" - учила мама. Но мама ведь тоже женщина, и учила она его всегда со своих, женских, позиций. Да и многим ли маминым советам он следовал… Вот разве что "Не заводи много детей, ты сам мальчишка и никогда не повзрослеешь" - это напутствие он выполнил сполна, можно сказать, перевыполнил.
Но как приятно в минуты осознания своей слабости или трусости сказать себе: "Да, я - просто большой ребенок. Искренний и непрактичный. Не могу иначе. Живу, как душа прикажет, куда река вынесет… Сегодня - так, завтра… - еще не знаю как… Не загадываю, не планирую… И что я могу с этим поделать?"
Денис отогнал прочь неприятные мысли, заворочавшиеся в душе, и пошел к Оксане.
* * *
В церкви после службы было много народу, туда-сюда сновали бабуси, с сосредоточенным видом переставлявшие свечки поближе к иконам. Алена посмотрела на лица людей, стоящих в разных уголках церкви: кто-то молился, кто-то просто смотрел на иконы, как на окошки в другой, потусторонний, загадочный мир, где есть таинственные существа, способные простить тебе твой самый страшный грех. Простить и отпустить его… Но на самом деле нельзя же войти в церковь клятвоотступником, предателем, насильником, а выйти - чистым и безгрешным, как трехлетний ребенок.
Церковники не устают повторять: надо самому осознать грех, почувствовать, что-то, что давит сзади на спину, - это вовсе не груз прожитых лет, а все плохое, что было сделано за эти годы. Нашел в себе силы осознать - уже полдела. Теперь осталось прийти в церковь и попросить прощения. И кто-то там, в загадочном мире, имеет силу и право сказать: "Ну ладно, не майся больше. Сделал - ничего. Только больше так не делай. Прощаем тебя…" И вот уже больше за спиной не давит, и на сердце не скребет, и ничто не будит посреди ночи, в часы, когда все, о чем не хочется думать днем, встает перед тобой и требует: "Разбирайся!" Теперь же ты сам по себе, а грех твой - сам по себе. И тебя больше не мучает. Но ведь то плохое, что было совершено, никуда не делось, оно так и осталось в прошлом, которое не изменить, в душах людей, которым было плохо из-за тебя… С этим как быть?
Чем дольше Алена работала в церкви и волей-неволей вслушивалась и вдумывалась в то, что говорится на службе, тем чаще она задумывалась о том, что точно есть какая-то тайна, какая-то высшая сила, посланцы которой и рассказали людям о моральном законе… Либо сами они его и придумали и теперь следят за тем, как он здесь, на Земле, соблюдается… Или уже не следят? И нет никакой силы? А посланцы были такие же люди, как мы сейчас, - с зажигалками, с ракетами и компьютерами, а мы тогда были очень дикие и ели друг друга… И они нам дали огонь и рассказали о моральном законе, о котором им тоже кто-то рассказал, когда они были дикими…
Алена в который раз почувствовала, что она близка к какой-то разгадке, но мысли упорно не хотели дальше двигаться в этом направлении. Потому что сказано: платок надень чистый и поверь, а не размышляй и не пытайся понять то, что от тебя надежно спрятали. То, что надо знать, - все рассказали, и не раз… Путались только разные боги в своих рассказах… То так рассказывали, то эдак… В одном были едины: береги свою душу, дороже ее ничего нет на свете, думай о хорошем, не делай плохого, не делай больно другой душе…
Алена подошла к отцу Григорию, который слушал прихожанку средних лет и, наклонив голову, кивал. Хорошо одетая женщина, в строгом костюме, на каблуках, стояла близко к отцу Григорию и плакала. Время от времени она машинально вытирала слезы краем большого полупрозрачного платка, накинутого на голову.
- И сил моих нет, батюшка. То уйдет, то придет, два месяца поживем, опять к ней уходит, в открытую уже.
Священник покачал головой:
- А ты, матушка, не принимай его.
- Не могу… - заплакала прихожанка. - Я люблю его, прощаю…
- Больше Бога ты его любишь, а это плохо. - Отец Григорий заметил стоящую поодаль Алену. - На исповедь приходи, на причастие. Ты прости, матушка… - Он перекрестил ее. - Бог милостив, терпи. - Сделав знак Алене, отошел в боковой придел.
Женщина вслед ему прошептала искренне:
- Спасибо, батюшка…
Алена подошла к священнику и сразу спросила:
- А в чем мой грех, отец Григорий?
- Ты взяла чужое, - мягко, но тоже сразу ответил тот.
- И вы считаете, мой ребенок поэтому должен всю жизнь прожить без отца?
- Тебе нужно искупить свой грех раскаянием и смирением. И не пытаться разрушать чужую жизнь.
- Но он сам просил меня родить ребенка…
- Давно это было?
Алена опустила голову:
- Давно…
- Поэтому не лги себе, - вздохнул священник. - Скажи ему, что полюбила другого. Расстанься сейчас. Бог поможет. А он пусть растит свою дочь, которая его любит.
Алена посмотрела в лицо отцу Григорию. Он спокойно улыбнулся в ответ на ее взгляд.
- Господь тебя не оставит. Только не упорствуй в грехе.
- Вы… уверены, что вы всегда правы, отец Григорий? Ведь люди вас слушают.
- А ты послушаешь? - опять улыбнулся батюшка.
- Не знаю… Простите меня. - Алена быстро ушла, не оборачиваясь и не перекрестясь.
Алена подошла к дому около девяти часов вечера. Было еще светло, но так промозгло, что во дворе, на площадке, где обычно вечером гуляли с детьми, никого не оказалось.
Она обошла двор кругом, хотела покачаться на качелях, но передумала - не ровен час, закружится голова.
Алена решила зайти за свой дом, посмотреть, не зацвела ли черемуха, и сорвать несколько цветочков мать-и-мачехи, которые рвать днем, вместе с маленькими детьми, ей было неловко. И так Денис часто говорит, что она все никак не ощутит своего солидного возраста… Вот малыш появится, тогда, наверное, она перестанет ощущать себя девочкой, перестанет задавать глупые вопросы и одеваться как студентка…
Проходя мимо трансформаторной будки, она присмотрелась - ей показалось, что прямо у самой стены синеют какие-то цветы. В конце апреля было двадцать пять градусов - так, может, это уже выросли незабудки? Алена подошла поближе. Нет, конечно, это просто просвечивал через молодую траву голубой полиэтиленовый пакет. Она повернулась, чтобы уйти, и вдруг прямо перед собой увидела непонятно откуда взявшуюся небольшую белую собаку, похожую одновременно на бульдога и на огромную крысу. Алена вспомнила, как, первый раз увидев такую породу, она засмеялась и сказала Денису:
- Смотри, какая чудная! Похожа на крысу!
А тот, не улыбнувшись, ответил:
- Тебе что, смешно, что она на детей бросается? И откусывает у них руки?
Алена в ужасе посмотрела на собаку и перевела взгляд на Дениса:
- Правда?
- Тебе сколько лет, заяц? - спросил Денис, который то умилялся наивностью Алены, то она начинала его раздражать. Нельзя в тридцать лет удивляться, радоваться, пугаться, как в двадцать. Нельзя… Надо взрослеть, надо быть осторожней и с людьми, и с собаками…
В тот раз Денис обнял ее и прижал к себе:
- Ну ладно… Ты действительно никогда не видела питбулей?
Алена помотала головой.
- Запомни, это очень страшные собаки. А еще есть милейшие шарпеи, плюшевые убийцы.
Алена потерлась носом о плечо Дениса и слегка отстранилась от него:
- Понятно. Я не знала. У меня в детстве был эрдельтерьер, очень добрая и глупенькая собачка.
- Вроде меня, да?
Девушка задумчиво улыбнулась и покачала головой:
- Не совсем…
С тех пор Алена, встречая питбулей, смотрела на них с ужасом, хотя она и не была до конца уверена, не наврал ли ей Денис, просто для того, чтобы она перестала строить из себя восторженную наивную девочку.
Сейчас собака стояла перед ней на расстоянии двух метров и не двигалась. Алена попробовала сделать шаг в сторону. Собака тут же зарычала и придвинулась к ней. Алена смотрела в красные злобные глаза, на мокрую, подрагивающую пасть. Собака не пропускала ее. Алена остановилась. У нее пронеслась мысль: "А можно ли смотреть в глаза собаке, которая на тебя рычит?" Она точно помнила, что кому-то можно и даже нужно смотреть - кажется, волку, а кому-то - змее или как раз бешеной собаке? - не надо. Или наоборот.
Так они стояли некоторое время. Алена все-таки смотрела на питбуля, отвернуться казалось еще страшнее. А собака следила за малейшим ее движением, как будто готовилась к нападению. У Алены внутри, внизу живота, что-то сжалось, то ли от долгого неподвижного стояния, то ли от страха. Она медленно, чтобы не насторожить собаку, подняла руку и положила ее на живот.
Собака отреагировала на это движение тихим злобным рычанием. Она теперь рычала не переставая и, покачиваясь на крепких кривых лапах, шаг за шагом приближалась к Алене, не сводя с нее страшных бессмысленных глаз. На собаке не было ошейника. Алена, стараясь не крутить головой, судорожно обвела глазами задний дворик дома, куда ее занесла нелегкая, и никого, не то что похожего на хозяина собаки, но вообще ни одного человека не увидела.