* * *
Однажды после процедуры переливания крови она зашла к Ане в палату.
- Анечка, все будет хорошо, - сказала Дина. - Все уже хорошо. Ты веришь в это?
- Да. Все уже хорошо, - ответила Аня, и Дина еще раз отметила, как она изменилась.
Она словно светилась изнутри. В прежней жизни, в жизни до, если Анины глаза и загорались, свет их был лихорадочным, болезненным, словно она куда-то спешила, словно что-то не успевала. Это было суетное, сиюминутное трепетание мотылька, которому отпущено на жизнь лишь несколько часов. Она азартно говорила о новых нарядах, рассказывала о том, как здорово они повеселились в прошлые выходные, кто сколько выпил, кто кому набил морду за нее или за ее подружку и куда они поедут в следующий раз…
Теперь ее глаза стали бездонными, из них исходил свет - свет покоя и мудрости. Совсем слабый, но это был свет.
- Я хочу жить, - сказала Аня и улыбнулась.
Такой улыбки Дина тоже никогда прежде не видела.
- Ты так изменилась, - заметила она.
- Да, - ответила Аня. - Если бы ты знала, что со мной произошло.
- Я знаю. - Дина опустила взгляд.
- Нет, ты не знаешь. Ты даже представить себе не можешь.
Дина посмотрела на нее вопросительно.
- Я была там, - сказала Аня.
Сначала Дина хотела уточнить: где там? - но как-то в один миг сразу поняла, что сестра имеет в виду.
- Правда? - спросила Дина.
- Хочешь, расскажу? Я знаю, что тебе можно. Ни маме, ни папе я не могу об этом сказать. А тебе можно.
И Аня рассказала, как в машине "Скорой помощи", везущей ее в больницу, она вдруг оказалась вне своего тела, как потом без малейшего усилия летела за этой машиной. А потом поняла, что может лететь, куда только захочет.
- Не знаю, как я это поняла. Просто пришло знание… Не голос услышала, не слова…
Дина слушала Аню, ее тихий ровный голос, смотрела на ее умиротворенное лицо и все понимала. Она словно сама все это знала.
- Вот видишь, - сказала Аня, - ты все понимаешь. Я же вижу.
- Рассказывай, Анюта. Если тебе не тяжело.
- Нет, мне не тяжело… Я поняла, что могу передвигаться на любые расстояния в мгновение ока, стоит только подумать - и я уже там. Это была такая невообразимая свобода… Я видела нашу землю со стороны. Я видела нашу Галактику… А потом я вдруг осознала, что я одна… Нет, не осознала… Понимаешь, там нет таких понятий, как "подумала", "захотела", "осознала", "поняла"… И у меня не было тела, не было головы, мозгов, которые думают, глаз, которые видят… И все равно, это было… тело. Только какое-то другое, бесплотное… Так вот, до меня дошло, что я совсем одна… там. И стало страшно… Опять не то. Все наши слова, земные слова, даже самые сильные - это просто пустое место по сравнению с тем, что ощущаешь там… Это был нестерпимый ужас одиночества… И меня словно вышибло оттуда этим ужасом. Я снова оказалась над машиной "Скорой помощи", а она уже подъехала к больнице… Представляешь, меня выносят из машины на носилках, а я все это вижу со стороны… Меня повезли в операционную. А я вроде обрадовалась, что нахожусь рядом с собой… И вроде бы думаю… только это не то думание… ну, я вроде решаю посмотреть: что же будет дальше. И лечу сверху… над собой. И мне даже стало смешно - вот они что-то делают с моим телом, а меня-то там нет… Но потом я вспомнила… ну, нет, не вспомнила, я просто тебе говорю земными словами, чтобы понятно было… я и сама-то слов таких не знаю, как все это описывается… Я вспоминаю, как мне стало жутко в пустоте, совсем одной… А мне уже живот разрезали… ребеночка мертвого вынимают… Кто-то из врачей говорит: зашивайте брюшину, все кончено. И маску снял… И сестры уже отходить стали, тоже маски снимают. И аппарат искусственного дыхания отключили… И вот еще я подумала тогда: ну как же это, они столько сделали уже, намучились, и все зря?.. А я-то не хочу оставаться там, в этой свободе, в этом одиночестве… И еще мне вдруг пришло знание того, что у меня есть второй ребенок… Такая мысль мелькает… нет, тоже не мысль, а знание: они не зашили матку, как же я буду рожать второго ребенка? Тогда я беру и заныриваю в свое тело… А потом уже не помню ничего. Только когда мама с папой пришли… и плакали надо мной. - Аня улыбнулась Дине: - Ты не думай, это не глюки и не бред…
- Я знаю, - сказала тогда Дина.
Только через несколько лет она услышит историю Маши с подробностями двух ее смертей, которые были в чем-то очень схожи с Аниным опытом.
Анина же история имела счастливое продолжение. Через два года упорных занятий, когда Полине исполнилось три, Аня поступила в медицинский институт. Потом окончила его и стала врачом-реаниматологом. Потом вышла замуж за своего коллегу, врача, и родила девочку в тот же год, когда Маша благополучно разрешилась мальчиком.
* * *
Дина мерила шагами расстояние от одной двери с надписью "Реанимация" до другой, в противоположном конце. "Выход" - светилось над ней. И лампа в белом коробе с зелеными буквами мигала. Загоралась с трудом, потом какое-то время горела ровным светом, потом что-то трещало, жужжало, гасло и снова мигало… Будто предупреждая о ненадежности, сомнительности, негарантированности, в конце концов, этого самого выхода… выхода отсюда.
Длинный зеленый больничный коридор. Протертый линолеум на полу. Лампы дневного света, через одну горящие, и обязательно какая-нибудь из них агонизирует… да еще и с треском… с жутким каким-то, потусторонним, жужжанием… Ну, насчет потустороннего - это, пожалуй, так… ассоциации. В институтских коридорах с того же цвета краской на стенах, с тем же протертым линолеумом на неровных полах трещали, мигали и жужжали под потолком точно такие же лампы. Но никакого намека на потусторонность в этом не ощущалось. Напряженность - да. Все-таки институт - это сплошное напряжение. Сдал, не сдал, дадут стипендию, не дадут… Бывает еще: любит, не любит, придет, не придет…
Любит, не любит, придет, не придет… И это они с Костей пережили…
Год великого затмения
Дина очень хорошо помнит этот день. Они с Костей проводили Гошу и Елену Георгиевну в Феодосию, куда собирались поехать к концу маминого отпуска, чтобы сменить ее и провести там свой отпуск.
Костя сослался на дела в институте, и на вокзале они расстались. Дина заехала на рынок, а потом отправилась домой. Замариновала курицу, начистила картошки на ужин и села смотреть любимый фильм по телевизору.
Около восьми вечера она пошла готовить ужин, зная, что скоро вернется Костя. Было как-то муторно на душе, но Дина объясняла это расставанием с Гошей и мамой, с резко изменившейся обстановкой в одночасье опустевшем и затихшем доме.
Ужин был готов, часы показывали девять пятнадцать, а Кости все не было. Дина вышла на балкон и смотрела на арку, соединяющую их замкнутый двор с проспектом. В арке, под неярким фонарем, играли в классики три девчонки.
А в Динином детстве классики были совсем другими…
Восемь клеток, две дуги: "огонь", "вода"… Пинок из набитой песком, а лучше - глиной, жестяной коробки от гуталина. Особым шиком считались пинки из красивых коробочек от маминых кремов. Еще их делали из коробок от монпансье. Дине всегда нравился звук, с которым пинок шлепался в нужную клетку, а потом двигался из одной в другую, толкаемый носком ботинка. Если дно жестянки обработать с помощью камня особым образом, слегка утопив центральную его часть, то ею было очень легко управлять и при броске, и при пинании ногой - меткость повышалась многократно. И звук тогда у движущегося по асфальту пинка был тоже особый - сочно шуршащий, шкварчащий. А теперь пинков не делали и клетки чертили как-то по-другому. И вообще, игры стали другими. Куда девались "казаки-разбойники", "штандер", "выбивалы"?.. А еще: "красное знамя, ударное звено, дайте нам Петю… Дину… Лену… и больше никого!" Дина улыбнулась. Или скакалки… В скакалки она могла перепрыгать полдвора!..
Но где же Костя?..
Дина снова села к телевизору. Такого не бывало прежде - чтоб он не предупредил, если задерживается.
Через какое-то время непонятное чувство возникло у Дины где-то между ключицами и солнечным сплетением. Стало нехорошо, и тревога нарастала. "Господи, спаси и сохрани всех моих родных и любимых!" - принялась она молиться, как обычно делала это в подобных случаях. Но легче не становилось.
Костя пришел около двенадцати. Дина задремала перед включенным телевизором и вздрогнула от стука двери. Она бросилась в прихожую.
Костя как-то странно смотрел на нее. Дина уловила запах алкоголя, кажется коньяка.
Она подошла, как обычно, чтобы поцеловаться с ним.
- Все в порядке? - спросила Дина.
- Да, - ответил Костя. - А что? - В его напряженном голосе слышались нотки вызова.
- Ты не позвонил, не предупредил, что задержишься. - Дине хотелось дать волю чувствам, но она сдерживалась.
- Как это делают порядочные мужья? - Костя снимал пиджак.
- Как это делают порядочные люди, зная, что кто-то места себе не находит от волнения и неведения, - не выдержала Дина и повысила голос.
- Когда не находят себе места, не спят перед телевизором! - Из комнаты доносился треск пустого экрана.
Костя старался говорить тоном легкой иронии, но голос был напряженным.
- А ты хотел, чтобы я по двору металась и звала тебя?.. - Дина понимала, что она раздражается не на шутку, что разговор заходит в тупик, сейчас последуют взаимные упреки, и это только усугубит обстановку, обозлит обоих.
Она резко повернулась и ушла в Гошину комнату. Посидела немного. Как это обычно с ней бывало, она немедленно прониклась чувством собственной вины и желанием сгладить инцидент. Дина всегда была готова к покаянию, прошению прощения - лишь бы мелкая ссора не разрослась в часы раздражения и отчуждения.