* * *
- Костюша, ты готов? - крикнула Дина, проходя мимо ванной, и, не дождавшись ответа, заглянула в дверь.
Костя лежал на спине, на полу у раковины, одна его нога была неловко и неестественно подвернута. Рядом валялся помазок, а на костюме белели клочки пены, словно кто-то запустил в грудь снежком.
Дина бросилась к Косте, прижала пальцы к вене на шее. Потом расслабила узел галстука и расстегнула пуговицы на рубашке. Ей казалось, что делает все это она очень медленно, преступно медленно… Но быстрее у нее никак не получалось. И еще она ощутила какую-то непонятную отстраненность: словно наблюдает происходящее… нет, не со стороны, а как бы с отставанием на полсекунды.
- Костя… не смей мне… слышишь? Не смей, говорю! - Дина открыла холодную воду и принялась брызгать в лицо Косте и пригоршнями поливать на грудь. - Костенька… милый… зачем ты так?.. - Она слышала его едва заметное дыхание, и это обнадеживало.
Поняв, что теряет драгоценное время, Дина подложила Косте под голову полотенце и побежала к телефону.
Она механически набрала 03, успев подумать, что едва ли не впервые в жизни набирает этот номер. Никто в их семье никогда не болел настолько серьезно, чтобы беспокоить врачей вызовом на дом, а тем более врачей скорой помощи. Костина сломанная тридцать лет тому назад нога - вот единственный повод, по которому он обременил своей персоной родную здравоохранительную систему. У Дины и того не было: за всю свою жизнь она попала в больницу всего раз, зимой 1972 года. Это был родильный дом.
Гоша
За окнами лежали сугробы - зима выдалась снежная. Ветви деревьев тоже были в снегу - как на классической новогодней открытке. Под окно вела протоптанная счастливыми отцами дорожка. Чуть дальше от окна - утрамбованная площадка. С нее разговаривали… больше, конечно, кричали и махали руками - отцы, чьи новорожденные отпрыски с их утомленными матерями располагались на втором и третьем этажах небольшого старого роддома, помещавшегося в чьем-то бывшем особняке среди парка. Матери, получившие короткую передышку от домашних дел в семь, восемь или девять дней и отдыхающие после напряжения последних месяцев беременности и часов схваток и потуг, выглядели медлительными мадоннами, ступающими по облакам. Они несли своих сопящих или орущих чад к окнам, к жаждущим взглядам их отцов, бабушек, дедушек и прочей родни. И белые тугие коконы в их святых руках, имеющие ничем не отличимые один от другого - с расстояния трех этажей, сквозь кривое двойное стекло - носы, рты и глазенки, вызывали бури восторга и потоки счастливых слез у топчущихся на снегу родственников всех степеней.
У Дины все прошло, можно сказать, почти незаметно. Беременность свою она ощутила по-настоящему лишь на пятом месяце, а точнее, ровно на двадцатой неделе, лежа на анапском пляже. Этому восхитительному моменту, правда, предшествовало одно вполне рядовое, но от этого не менее симпатичное событие: приход весны…
* * *
Окончательно установившееся тепло, которое звало прочь из города, в запахи оживающего леса и оттаявшей земли, к проснувшимся ручьям и речкам, Дина и Костя решили отметить шашлыками на Мишиной даче. Кроме того, решили они, Дине не помешает ровно два дня отдыха в дипломном марафоне - и уехали на выходные за город.
Ночью, в самый неподходящий для каких бы то ни было воспоминаний момент, Дина вспомнила, что не захватила с собой заветную баночку. Она сказала об этом Косте - все в тот же неподходящий для каких бы то ни было посторонних разговоров момент… Дине показалось, что Костя даже обрадовался.
- Значит, пора, - сказал он решительно.
В ту ночь он был неугомонен и особенно пылок. И именно с той самой ночи начался отсчет десяти лунных месяцев, отпущенных природой на то, чтобы развился и вызрел зачатый мужчиной и женщиной плод их любви.
* * *
И вот, лежа на песке, в Анапе, куда Дина с Костей поехали после праведных трудов и где остановились у тех же хозяев, у которых Дина жила много лет тому назад с мамой, тетей Альбиной и Сережей, где все было почти так же, как и тогда, только Бобика уже не было в живых, а хозяйский двор охранял теперь другой пес, немецкая овчарка по имени Цербер, - лежа на песке анапского пляжа, Дина ощутила едва заметные толчки внутри себя. Сначала она не поняла, что это такое, и подумала: а не показалось ли ей. Но это были совершенно отчетливые и недвусмысленные сигналы присутствия. Она тут же взяла Костину ладонь и положила на свой живот.
- Он зашевелился, - сказала она.
Костя пришел в состояние легкой паники, словно до сих пор Дина и не была беременна. Для него этот момент тоже оказался моментом истины. То обстоятельство, что вскорости ему предстоит сделаться отцом, пока оставалось в какой-то степени абстрактным. И вот… в по-прежнему крепком и по-прежнему плоском Динином животе шевелится его дитя…
- А тебе можно находиться на жаре? а загорать? а плавать?..
Дина засмеялась:
- Думаю, что, если он зашевелился вовремя, значит, ему все по нраву. Пошли поплаваем!
Но именно с этого момента Костя вступил в права отцовства: он готов был носить Дину на руках, кормить с ложечки, сдувать с нее пылинки и следить, чтобы она не сделала лишнего движения. Дина только смеялась. А иногда и потакала Костиным порывам…
Своих же капризов, столь типичных для дам, находящихся в подобном положении, у нее не было, и с первого по последний день она не ощущала ни малейшего дискомфорта - даже живот у нее появился лишь в конце восьмого месяца. Эти признаки укрепляли Динину уверенность в том, что будет так, как она мечтала: у нее родится мальчик.
Роды тоже прошли быстро и незаметно: в два ночи Костя вызвал "скорую", а в семь пятнадцать утра на столе рядом с тем, на котором лежала Дина, кричало во весь рот красно-коричневое существо с плечами, поросшими черным пушком, машущее сморщенными ручками и такими же ножками. Голова тоже была в черных косматых волосенках.
"Весь в папу", - подумала Дина и заснула.
Когда ее растолкали, чтобы она еще немного поднатужилась, орущего рта уже не было, а ей сообщили выходные данные ее первенца, которые были в полном среднестатистическом порядке.
* * *
Заскрипел снег. Все четыре обитательницы послеродовой палаты с чмокающими младенцами, припавшими к источающим эликсир жизни соскам своих матерей, уставились на сумеречный голубой экран окна. Сейчас должен раздаться скрежет приставляемой к стене доски, а после этого в окне появится чья-нибудь улыбающаяся физиономия.
Это был Костя. Он пришел сегодня уже в третий раз.
Дина поднялась с постели и подошла ближе. Костя вцепился руками в жестяной слив и припал к стеклу. По его щекам катились слезы, которые он даже не пытался стереть - только смаргивал часто. Он переводил взгляд с лица любимой на белый кокон в ее руках, припавший жадно к груди, на которой еще вполне отчетливо виднелись следы летнего загара.
- Я хочу тебя целовать! - крикнул он.
Дина, закусив губу, едва заметно кивнула.
- Я хочу тебя! - снова крикнул он.
Малыш отпустил сосок и хлопал длинными черными ресницами. Дина запахнула халат и повернула сверток лицом к отцу.
- Гошка! Эй, Гошка! Привет! - Папаша выглядел совершенно одуревшим от счастья.
Дина увидела в отдалении Мишу и махнула ему рукой.
Костя, заметив этот жест, обернулся к нему и закричал:
- Иди сюда! Глянь на моего Гошку!
В этот момент в палату вошли две медсестры. Они забрали малышей у мам, а одна из них замахала Косте, чтобы тот исчез из окна.
- Это мой сын! - закричал Костя, объясняя непонятливой сестре свое присутствие.
- Кыш! - засмеялась сестра. - Мамочкам отдыхать надо!
Костя исчез. Дина подошла ближе и увидела, как Миша помогает подняться рухнувшему со стены другу.
Кто ж тогда мог себе представить, что настанут времена, и отцы будут стоять рядом с докторами, принимающими роды их детей, а новорожденных будут тут же прикладывать к материнской груди, а не уносить от них на двое-трое суток под предлогом, что молозиво сперва должно смениться полноценным молоком?..
- А что это ты со своими на разных фамилиях: сын с мужем на одной, жена на другой? - спросила бойкая соседка по палате, чем-то напомнившая Дине другую свою давнюю соседку. Она родила на днях третьего парня и так и не дождалась прихода мужа за все эти дни.
Дина ответила:
- Я не жена ему.
- Как это?.. А кто же?
- Любовница.
- Ни фига себе!.. - только и сказала та, но не решилась продолжать расспросы.