Брат
Большой овальный стол в просторной светлой гостиной, накрытый белоснежной, накрахмаленной и плотной, как бумага, скатертью был сервирован по всем правилам. Вышколенная прислуга незаметно и неслышно убирала со стола использованные приборы и подавала новые блюда.
За столом собрались отец, мать, бабушка, которая, как обычно, приехала погостить на пару летних месяцев, маленький Костя и юноша восемнадцати лет в морской форме, на которого младший брат смотрел с нескрываемым восхищением и немного с опаской.
- Смотри, смотри, какой у тебя брат! - Голос матери вибрировал от наплыва чувств.
Она погладила Сережу по волосам, поправила ему воротничок. Она почти ничего не ела, любуясь своим любимым сыном и подкладывая ему собственноручно самые лакомые куски.
- И умница… Тебе таким никогда не стать, - добавила она.
- Ну что ты, Раиса, говоришь! - возразила бабушка, прижав голову маленького внука к своей груди. - И Костенька таким же будет. Вот только подрастет немного. Правда, мой ангел? - И она поцеловала его в макушку.
Костя ничего не ответил: в свои пять лет он уже прекрасно понимал, что мама и бабушка не во всем сходятся во взглядах, поэтому лучше лишний раз не встревать в их разговоры.
- Мама, не балуйте ребенка, - строго выговорила невестка свекрови, - в нашем доме не принято нежничать с мальчиками.
- А я моего Костеньку баловала, - ответила та легко и посмотрела на своего сына, восседавшего во главе стола. - И ничего, вон какой генерал получился.
Отец засмеялся густым, низким смехом:
- Мама, сколько вам говорить, я не генерал. Моряки не бывают генералами.
- У кого не бывают, а у меня бывают, - стояла на своем бабушка. - И внучки мои генералами будут. Правда? - И она снова прижала к себе голову маленького Кости.
Тот, обмирая от ее нежности, прошептал:
- Да, бабулечка.
Обед окончился, все стали подниматься из-за стола. Чай обычно пили на веранде, и семейство потихоньку двигалось к выходу из гостиной.
На большой плетеный стол, уже сервированный для чаепития, вынесли вскипевший самовар. Приятно пахло душистым дымом какого-то южного дерева, веточки которого бросали на уже прогоревшие угли в жерло самоварной топки.
В одном из кресел-качалок, которых было всего два - одно отцовское, другое материнское, - устроился старший брат Кости. Когда он бывал дома на побывке, кресло матери безоговорочно принадлежало только ему. Сережа раскуривал трубку, а Костя завороженно наблюдал из дальнего угла веранды за этим священнодействием. Вышла мать, окинула взглядом сервированный стол с таким выражением лица, словно только и искала, к чему бы придраться. Она заметила Костю, оглянулась на дверь - не идет ли кто - и зашипела на него:
- Пошел вон! Иди к себе! Нечего тебе тут делать. Здесь взрослые будут. Вон!
Костя вздрогнул, как от удара хлыста, съежился и боком двинулся к двери, обходя мать стороной, чтобы не нарваться на подзатыльник или пинок.
На пороге он угодил лицом в подол бабушкиной юбки и испуганно поднял на нее глаза. Бабушка обняла его:
- Ты куда, мой хороший?
- Да, пойду к себе… поиграю… - сказал Костя неуверенно и скосил взгляд на мать: вдруг она подобреет и позволит ему остаться.
- Ну, как хочешь, поди, - согласилась бабушка.
Костя побрел в глубь дома, все еще надеясь, что его окликнут.
- Что-то Костенька ваш так людей дичится, а, Раиса? - услышал он бабушкин голос за спиной.
- Да и не знаю… Такой уж… нелюдим растет, - ответила мать.
И еще Костя отчетливо услышал смешок старшего брата.
* * *
Костя занялся в своей комнате любимым делом - строительством. Он мог часами возводить из деревянных кубиков крепости, дома и замки. В них он селил нарисованных на бумаге, раскрашенных и вырезанных человечков - некоторых он рисовал сам, а других ему делала няня. Игрушечные оловянные солдатики охраняли постройки и покой обитателей города, но в сами дома и замки Костя их не впускал. Дело в том, что ему не нравились фигурки с оружием - пусть и ненастоящим, - не нравилась их одинаковая форма, и он отвел им единственную, назначенную их игрушечной судьбой, роль.
Его мир существовал по собственным, самим Костей придуманным, правилам, в нем он чувствовал себя властелином и, уходя в него, забывал обо всем и всех… Этот его мир был воплощением счастливого конца истории о мальчике Реми, нашедшем наконец после долгих скитаний свою семью: в нем все любили друг друга - родители детей, дети родителей, а все вместе любили своего короля, который тоже любил их и был самым добрым и заботливым королем на свете. Правил этим королевством Костя. То есть не сам Костя - на это у него не хватило бы смелости, - а именно король, в образ которого входил мальчик Костя. Мальчик был уверен, что сумеет научиться у этого благородного, умного, доброго правителя всему тому, чего ему самому так не хватало, и, может быть, тогда его мама заметит эти перемены и полюбит его…
Однажды Костя попросил Аннушку нарисовать королеву для его царства, похожую на его маму. Он, конечно, так прямо не сказал этого, но, когда няня спрашивала: какие волосы будут у нашей королевы, во что мы ее оденем? - Костя делал вид, что долго придумывает и цвет волос, и цвет платья. А потом небрежно говорил: ну, пусть волосы будут коричневые, а платье - ярко-красное, с пышной юбкой. И губы, и ногти, добавлял он, тоже сделай, пожалуйста, красными. Королева получилась очень красивой - совсем как Костина мама. И он построил для нее отдельный дворец с троном.
Иногда на дворец королевы нападали злые разбойники, и благородный король со своей оловянной свитой, рискуя жизнью, спасал ее от гибели. Королева была очень благодарна королю и всякий раз говорила ему множество приятных слов в знак благодарности и предлагала построить рядом с ее троном еще один - для самого короля. Но король ссылался на множество других дел, ему было некогда восседать на троне, он хотел хоть что-нибудь еще, хоть еще самую малость сделать для своей королевы…
Сегодня Костю ожидало интересное занятие. Бабушка привезла внуку новые кубики, целую коробку кубиков, каких у него еще не было. И он с увлечением принялся строить новый дворец для прекрасной королевы.
С веранды сквозь открытую дверь детской был слышен легкий стук серебряных ложечек о тонкий фарфор, перезвон хрустальных бокалов с пуншем и бархатный голос отца, который под гитару пел какой-то красивый романс.
Вдруг Костя услышал скрип половиц и не меняя позы, глянул в коридор. Не меняя позы, он глянул в проем двери. По ковровой дорожке, стараясь ступать бесшумно, шел его старший брат, Сережа. Он, крадучись, приблизился к отцовскому кабинету, и тихонько прошмыгнул внутрь. Костя тихо подошел к кабинету и заглянул в щель неплотно затворенной двери.
Его брат приблизился к секретеру, дернул крышку раз, другой - та не открывалась. Тогда он присел на корточки, просунул руку куда-то под днище, что-то дернул, подтолкнул, потом поднялся, открыл секретер, взял что-то из него, проворно спрятал во внутренний нагрудный карман кителя, защелкнул крышку, убедился, что она снова на запоре, и направился к выходу из кабинета.
Костя юркнул к себе и занялся прерванным делом, словно и не отвлекался от него.
- Ну, что ты тут у нас строишь? - Брат стоял в двери и пытался изобразить интерес к происходящему на большом ковре в детской комнате.
- Да так… - ответил Костя.
Брата он тоже сторонился - он просто не знал, о чем можно разговаривать с этим блестящим юношей, который жил где-то в стороне от семьи неведомой Косте жизнью.
Конечно, Костя не мог знать, что видит своего брата в последний раз. Позже он иногда вспоминал об этой нелепой ситуации с сожалением: лучше бы ему не пойти тогда к двери отцовского кабинета и не совершать недостойного поступка - подглядывания за столь же недостойным поступком брата - воровством денег из секретера отца… Врезавшись в память навсегда, эта картинка очень мешала потом Косте благоговеть вместе с другими членами семьи перед светлой памятью Сережи.
Война
За всю войну Костя не услышал ни одного взрыва или даже выстрела, ни одного звука, с которым в первую очередь ассоциируется это зловещее слово.
Он помнит только суету в доме, какие-то нервические перемещения под аккомпанемент торжественной музыки из репродуктора, которая постоянно прерывалась таким же торжественным мужским голосом, произносившим грозно и отрывисто непонятное Косте слово: "атсавецкава-информбюро!". Оно звучало как заклинание, потому что при этих звуках все бросали свои дела и замирали под черной тарелкой, висевшей на стене в гостиной, и слушали столь же непонятные, такие же грозные и отрывистые фразы, сливавшиеся в Костиной голове в сплошной грохот и шум.
И еще одно непонятное слово поселилось в их светлом просторном доме: "эвакуация". Оно было неистребимо, как оса, залетевшая в кухню на запах варящегося на примусе варенья. Оно следовало за ними по пятам в долгой дороге и на протяжении нескольких лет стало таким же назойливым рефреном их жизни, как прежде - слово "любовница".
Потом был забитый народом и вещами поезд, потом другие поезда, вокзалы, полустанки, толпы ошалелых женщин и детей с чемоданами и тюками. На все это Костя смотрел как бы со стороны: из окна каких-то машин, тоже загруженных скарбом, но в которых были только он, мать и Аннушка.