Разомлевший Тузик, преисполненный благодатных чувств, подошел к гипсовому сооружению, снова со знанием дела обнюхал его со всех сторон и проделал повторное орошение - уже со стороны пятки.
Дина и Константин Константинович едва справлялись с приступами смеха. Шезлонг жалобно поскрипывал от содроганий крупного тела Константина Константиновича, а Дина вдруг спохватилась: она буквально уткнулась лицом в плечо своего преподавателя. Тот, вероятно, тоже заметил это. Они застыли, глядя друг на друга так близко, как никогда доселе, так близко, что дыхание смешалось и земля поплыла под обоими…
Только в следующий миг оба поняли, что это не земля сошла с орбиты, а не выдержало слишком хрупкое для подобных испытаний сооружение с нарисованным белой масляной краской на боковине инвентарным номером 808. Спинка шезлонга поползла назад, боковины с подлокотниками - в стороны, и ограниченное в движениях одноногостью тело Константина Константиновича стало заваливаться на бок. Чувствуя, что падает и ничего не может с этим поделать, Константин Константинович разразился уже несдерживаемым хохотом. К нему присоединилась Дина, на которую неотвратимо наползала угроза быть придавленной останками шезлонга и телом своего подопечного, барахтающегося в них… Тут загипсованная нога Константина Константиновича застряла на вставшей дыбом боковине, что причинило ему нестерпимую боль. Хохот его сменился ревом, сравнимым по силе разве что с ревом раненого динозавра… хотя кто их слышал, этих динозавров?.. Скамеечка, на которой сидела Дина, не выдержала и сложилась под ней всеми четырьмя ногами, как складывается детская игрушка - бычок, смоляной бочок - при нажатии на кнопку.
Константин Константинович изо всех сил старался не раздавить Дину, а Дина изо всех сил старалась удержать его, чтобы не дать вторично травмировать однажды уже изрядно пострадавшую ногу. Зафиксировав зыбкое равновесие, Дина и Константин Константинович обнаружили, что их лица снова оказались на очень близком расстоянии. Искаженное болью, но улыбающееся лицо Константина Константиновича и смеющееся, но испуганное Динино.
Получивший от собственной студентки урок преподаватель не стал на сей раз испрашивать ничьего разрешения, прижал к себе Дину и приник к ее губам долгим поцелуем.
Вероятно, этот поцелуй мог бы длиться гораздо дольше. Но как долго возможно терпеть боль человеку с поломанной в одном месте и вывихнутой в другом ногой, потревоженной в стадии заживления?.. Да еще находящемуся в столь зыбкой позиции, когда одно неосторожное движение может оказаться роковым как для его ноги, так и для его подруги?..
Хрупкое равновесие было утеряно по причине потери контроля над ним. Дина и Константин Константинович рухнули на траву. Она смеялась бессильно, а он завывал от боли на всю округу.
- Смотрите… смотрите… - стонала Дина, толкая его в бок локтем.
Очнувшийся от непонятных воплей больной, дремавший на скамейке, оглянулся вокруг и обнаружил барахтающуюся неподалеку в траве странную парочку. С ошалелым лицом он уставился на груду деревяшек, порванных тряпок и конечностей, одна из которых имела почти тот же вид, как и его собственная. Недоумение, как и следовало, сменилось укоризной, и с уст его сорвались заслуженные упреки:
- Психи ненормальные!.. Нет, вы только посмотрите!.. Ну и молодежь пошла!..
Собачонка Тузик, с нескрываемым любопытством и неподдельным интересом ожидавшая исхода странного поединка мужчины и женщины со взбунтовавшейся казенной мебелью, будучи перепугана внезапным раздраженным криком гражданина с четырьмя торчащими в стороны ушами, вскочила на ноги. И уже в спешке, без должного вдумчивого подхода, она еще раз спрыснула меченную дважды его костяную ногу, всеми четырьмя лапами подняла гигантский столб пыли и затрусила с независимым видом подальше от греха с места непонятных событий.
Больной в тюбетейке, отплевываясь и отмахиваясь газетой от облака пыли, накрывшего его с головой, переключился на зловредную собачонку, устроившую эту пакость:
- Что ты тут мне?!.. Пшла вон!.. Подняла пылищу!.. Зараза!..
И тут до него, наконец, дошло, в чем заключалась настоящая пакость Тузика - того самого Тузика, которого он прикармливал больничной селедкой, так обожаемой этой подлой шавкой… То ли гипсовый валенок промок насквозь, то ли запах оросившей его жидкости достиг ноздрей, только взгляд гражданина в тюбетейке замер на собственной ноге, вполне живописно оформленной ярко-желтыми потеками. Гражданин рефлексивно задрыгал раненой ногой, пытаясь стряхнуть с нее эту живопись.
И тогда новый истошный вопль сотряс тихий полдень травматологического отделения…
Не осталось ни одного ходячего больного, который не бросил бы шашки, шахматы, домино или транзистор и не двинулся бы к эпицентру непонятного гвалта.
Но впереди всех оказались два дюжих санитара с носилками. Уложив на них подвывающего Константина Константиновича и поставив на ноги окончательно расплющенную им Дину, санитары поспешно транспортировали несчастного на осмотр к врачу.
Дина ощупала свое тело - цела ли? - отряхнулась, собрала в кучу обломки и обрывки шезлонга с инвентарным номером 808 и останки скамеечки, у которой тоже обнаружилось имя собственное - "Клава", - вырезанное ножом на обратной стороне сиденья. Она погрузила деревяшки на разорванную полосатую ткань и волоком потащила все это в больничный корпус.
* * *
Константина Константиновича привезли на громыхающей каталке в палату.
- Три дня не подниматься, - сказал он Дине, сокрушенно улыбаясь.
- Больно? - спросила она.
- Пройдет.
Они умолкли, глядя друг на друга с волнением. Каждый знал, о чем сейчас думает другой.
Вошла медсестра. В руках у нее была пол-литровая банка, похожая на ежика: на горлышко банки с прозрачной жидкостью и ватой на дне была натянута марля, из которой торчали термометры.
- Гостям покинуть помещение на десять минут, - зычно объявила медсестра и протянула Константину Константиновичу градусник.
Он распахнул пижаму, открыв широкую грудь, и упрятал его под мышку.
Дину смутило это неожиданно представшее ее глазам зрелище. Она опустила взгляд и вышла.
* * *
Как-то, сидя под пестрым ситцевым зонтиком на переполненном отдыхающими анапском пляже, совсем еще маленькая Дина разглядывала копошащийся вокруг народ. Будь она занята каким-нибудь важным делом - собиранием ракушек, например, или поиском морских чертиков, или строительством песчаных замков, - ей не было бы дела до всей этой безликой полуголой толпы. Но то были самые первые дни на море, и Дина знача, что мама не позволит ей перегреться на солнце и обгореть, чтобы потом, как некоторые, весь сезон прикрывать свои сожженные пунцовые спины, животы или плечи косынками, полотенцами и прочим сподручным тряпьем да так и уехать домой с пятнистой кожей. И она послушно коротала время под солнцезащитным зонтиком.
Возможно, впервые в своей жизни Дина осознанно разглядывала представителей человеческой расы в наиболее удобном для анатомических исследований виде. В обстановке обыденной жизни все люди различались лишь несколькими признаками: принадлежностью к мужскому или женскому роду, возрастом и лицом. Здесь же, на южном пляже, число различий неизмеримо возрастало. Например, маленькие мальчики и девочки, бегающие по пляжу нагишом, отличались, оказывается, не только наличием или отсутствием косичек на голове, но и еще некоторой деталью, имеющей место у одних и напрочь отсутствующей у других. Для чего мальчикам этот маленький червячок внизу живота, Дина не знала. Но спрашивать маму почему-то не стала. Так надо, решила она, - должны же мальчики чем-то отличаться от девочек.
Взрослые были устроены тоже весьма различно.
Почему одни дяди и тети худые, а другие толстые? Можно было бы сказать, что, старея, люди становятся толстыми, если бы не так много исключений из этого правила… В садике, вспомнила Дина, у нее есть друг, очень добрый мальчик по имени Владик. Он очень толстый, и его все дразнят обжорой - он и вправду много ест. Наверно, решила Дина, все толстые дяди и тети в детстве много ели… Так, с большими животами и попами все было ясно.
О том, что грудью, прикрываемой лифчиками, женщины кормят маленьких детей, Дина знала не понаслышке: она не раз наблюдала, как их соседка тетя Шура кормила свою маленькую щекастую курносую дочь. Но то, что эта часть тела так радикально различна у женщин по форме и размерам, было для Дины открытием. Наверно, подумала Дина, если один ребеночек высасывает из груди все молоко и она становится маленького размера, то это значит, что женщина уже не сможет родить другого - ей будет нечем его кормить. А те женщины, у которых грудь большая и в ней много молока, рожают детей, пока последний не высосет все до капли. Вот у Дининой мамы небольшая грудь, значит, Дина выпила все молоко и детей у мамы больше не будет. Да, именно так! - решила Дина и принялась за дальнейшие исследования.
Дальше оказалось, что у мужчин тоже есть нечто, отдаленно напоминающее женскую грудь, но, в отличие от женщин, они не прикрывают ее от посторонних взоров. И еще, в отличие от женщин, у некоторых мужчин эта самая часть тела покрыта волосами, а у некоторых кожа там совершенно гладкая, как у женщин. И это было не совсем понятно. Напрашивался логический ход: если одни дяди носят усы или бороды, а другие гладко бреют лица, возможно, что с грудью и животом они обходятся точно так же.
- А что, - спросила Дина маму, сидящую тут же, под зонтиком, и занятую вязанием, - некоторые дяди носят на груди бороду, а другие бреют? Как на лице?..
Мама засмеялась:
- Нет. Просто некоторым дядям не повезло, и у них на груди не растет борода.