Так, с роли накормленной сиротки, начался спектакль под названием "Девушка нового русского". Она влюбилась в него еще там, на асфальте, ощущая его тревогу, торопливость, тепло жестких сильных рук. Он появился, как по волшебству, начав отсчет новой жизни, в которой были красота вещей, удобство достатка, жар тела и довольство души. Виктор, оказавшийся бизнесменом, обладал всеми атрибутами преуспевания - шмотками, автомобилем, техникой, перстнем Фаберже на среднем пальце левой руки и обалденными часами, по которым, оказывается, в деловых кругах определяется статус их носителя. Имелась даже квартира с кожаной мебелью и пластиковым деревом в бронзовом кашпо. Правда, не своя, съемная. Ира получила все необходимое, что бы достойно выступать в роли "девушки Виктора". И, прежде всего, должность риэлтере в Курортной фирме по аренде и продаже недвижимости. Как приятно оказалось зарабатывать деньги! А еще лучше - тратить. Благо, уже появилось на что - рынки города ломились от ранее исключительно дефицитного импорта. Вскоре она смогла не чувствовать себя содержанкой и даже помогать Виктору оформлять какие-то операции купли-продажи - лихо, играючи. Линия побережья, занятая неказистыми частными домиками, спешно очищалась под застройку отелями и особняками. Деньги вертелись бешенные. Деятельность Виктора приобретала все больший размах: он уже забросил удочки на Кипр и побережье Испании. Какие дивные планы расцвели в Иркиной голове! Однажды он явился под утро, трагически пьяный. Без часов, без лица, без самоощущения. В таком состоянии только стреляться. И вправду, вышвырнув из ящика комода белье, несчастный достал пистолет. Ирка заломила нетвердую руку и отшвырнула подальше выпавшую на ковер "пушку". Потом он плакал, исповедовался. Дело обычное - крутанули беднягу, обобрали. Оказался он без копейки с огромным долгом и перспективой попасть под пулю. Они продали все, что имелось, (часы и перстень тоже) плюс Иркино наследство - бабушкин дом. В ход пошли и приличные деньги, заработанные ею на риэлтерской стезе. Виктор собрал небольшой чемодан и твердо пообещал:
- Через месяц вернусь. На белом коне. Жди меня, детка.
Он не вернулся и через пол года. Исчез - ни звонка, ни весточки. Она оплакала все жуткие варианты судьбы вынужденного скрываться беженца. Потом постаралась выжить. Надо сказать, это были далеко не лучшие пол года в Иркиной жизни. Фирма, в которой она работала, испарилась. Пропал дом, оставшийся в наследство от бабушки, деньги, полученные честным трудом, вера в бескорыстную любовь. Ирине пришлось выкарабкиваться в одиночку. Не то, что бы не было друзей и подруг, но уж так устроено: у человека прочно стоящего и друзья прочные, у сломавшегося и опереться не на кого - одни истощенные бедами неудачники.
Гладышева кидалась из крайности в крайность, но скатывалась все ниже. Черная полоса оказалась бескрайней - за что не возьмешься, а бесенок облома тут как тут - хихикает, подставляет ножку: "что, возомнила себя Миледи, курица! Полы в санатории мыть брезгуешь, шашни с проходимцами заводишь. Так до панели или до тюрьмы не далеко. А там, глядишь, и руки на себя наложишь…" Выбор и в самом деле у Гладышевой был не большой. А шансов вырваться из дурного круга - почти ноль. "Миледи, Миледи, Миледи…" - твердила она как заклинание, и начинала все заново. Ведь ясно же, что не может быть вот так всегда. И Виктор, вынужденный скрываться, однажды появится. На белом коне, как обещал. В это надо верить, что бы не нашептывал тебе бесенок облома.
И вот однажды, в ресторанном угаре, в дыму и грохоте оркестра, скучно пируя в случайной компании, Ирка увидела его. Едва не бросилась на шею, вскочила уже и замерла, не в силах отвести взгляд от незабываемого индейского лица. Лицо же, блестевшее потом и самодовольством, смачно жевало, хохотало, рука со знакомым перстнем хозяйски обнимала плечо томно-молчаливой "барбешки". Вдруг, словно его окликнули, Виктор повернул голову и посмотрел прямо на Ирку. Глаза в глаза. Мгновение переплавилось в вечность, как если бы пуля двигалась в сердце со скоростью протыкающего тесто пальца…Боже, как больно… Ирка ухнула в воющую черноту, и можно было не сомневаться - такова смерть. Очнулась на холодном ветру у моря - совсем другая - сломанная, потерянная. Не Миледи.
Промозглая мартовская ночь. На пустынном пляже гуляет ветер, отплевываясь соленой морской пеной. Уткнувшись подбородком в коленки, поджав ноги в насквозь промокших сапогах, она смотрела в бархатное звездное небо и сводила счеты с жизнью. Не радостные получались итоги. Было очевидно, что оказалась экс- Миледи на последней ступеньки отчаяния. А судьба-злодейка, обещавшая звездные роли, обманула по-наглому, да только ждала минуты, чтобы нанести последний удар - выпроводить со сцены пинком под зад - прямо в темные, холоднющие волны. Флакончик с Клауфелином, оставшийся от бабушки зажат в кулачке. Проглотить все и броситься с мола. Больно не будет, только холодно. Но не долго, совсем не долго. Лишь пронесется в угасающих мыслях вся недолгая жизнь. Лучшее, что было в ней, а не удары и пощечины, не унижения и обман. Лучшим был, как не крути, Витя.
"Витя, Витечка - острослов, хитрюга, пижон, сволочь, провались ты пропадом, изыди, исчезни, не хочу, не хочу ничего помнить!" - твердила Ира, пытаясь провести экстренную ампутацию - прогнать из своей памяти, сердца, из зрения и слуха, то, что было главным в жизни - вечную Любовь. Но ничего не выходило, погибшая любовь оставив в душе огромную дырку, которую не залатать, не залечить… Прыгнуть вон с того бетонного мола и плыть, плыть к горизонту, сомкнувшему гладь с черным небом…
Вокруг пустынно, изредка пробегает ослепительный луч пограничного прожектора. Бдят неусыпные защитники границы. Только не успеть им. Не вытащить, не откачать утопленницу бравым ребятам… Ира вздрогнула и сжалась в комок, словно сомкнулись уже над ее головой тяжелая, стеклянная вода. Что это? Нет, не надо, только не это! На набережной кто-то включил магнитолу. И не что-нибудь постороннее вырвалось в промозглый мрак ночи, а самое щемящее - голос Тимирова, певший о Золотой девочке. Ведь это ее, Ирку, искал он в тридесятом королевстве сонного зазеркалья. А, может, ищет до сих пор?
Однажды утром, ну не спорь, мой звездный час придет,
И ветер, льдинками звеня, окошко распахнет.
От золотого света я тотчас же проснусь.
Не веря счастью своему твоих волос коснусь…
Глупый девчоночий бред. Как давно это было. Тимиров, юное, такое наивное предощущение победы… Самое лучшее в ее жизни. Этот намек, это обещание, дающее крылья мечте. Но и обещание обмануло. Теперь - что за дьявольская насмешка - песня зазвучала здесь для того, что бы дать понять: ничего этого никогда уже не будет. Даже во сне. Даже в глупых мечтах. Не будет - и не надо! Хватит медлить, Миледи, вперед! Задрожав, она ощутила затылком ледяное веянье - дыхание смерти…
За спиной хрустнула галька. Ирка оглянулась, стуча зубами. В свете фонаря возвышалась белая фигура. Но совершенно не мистического свойства. Перед ней, играя на ветру фалдами пижонского светлого плаща, стоял полный брюнет джентльменского вида. Бывший инструктор Горкома комсомола - Ираклий Саркисович Донелян.
Это он отдал немало сил перевоспитанию идеологически не зрелой комсомолки в полноценного члена социалистического общества. Именно его просила Клавдия Васильевна надавить на дочь с двух сторон. Он бы и надавил, да помешала Перестройка, не ласковая с комсомолом. Донелян исчез, зато всплыл на гребне экономических преобразований обаятельный бармен в гостинице "Магнолия" по прозвищу Дон. Насмотревшись фильмов про латиноамериканских миллионеров, Ираклий Саркисович сменил унылые серые костюмы на одеяния светлых тонов, мягкого покроя и внушительных лейблов. А поучительно-скучную интонацию идейного вожака, на мягкое балагурство рассадника наслаждений. Белая фигура на берегу ночного январского моря выглядел впечатляюще. Рот Ирочки непроизвольно распахнулся, не выпустив удивленного восклицания.
- Это ты здесь кукуешь, Гладышева? - удивился Дон, узнав ее. - В полном одиночестве, в турецком куртеце и с красным носом… Эх, что жизнь с людьми делает. - Он пригляделся к девушке, раскачиваясь на носках элегантных ботинок. - Рот закрой, милая. Похоже, именно ты мне и нужна. Видишь ли, я открываю собственное кафе на автостраде. Перспективы блестящие. Нужна обаятельная особа с разнообразными способностями.
- Посуду мыть?
- Не только. - Он встряхнул Ирину за плечи и приподнял. - Тебе разве не говорили, детка, что дамам нельзя сидеть на холодных камнях? Тебе еще рожать и рожать. Между прочим, меня еще твоя мать за доченькой присмотреть просила. А я обещал. У нас на Кавказе такими вещами не бросаются, царство ей небесное.
Ира смотрела на него во все глаза, не в силах совместить только что прогремевший финал реквиема с гимном грядущего материнства и пустоту одиночества с надежной хваткой этого преобразившегося комсомольского наставника, исполнявшего волю матери. Она уткнулась в белый лацкан пижонского плаща и бурно разрыдалась.