Лиза вздохнула. Могла наклюнуться интересная версия о двойной жизни Георгия Петровича, но, увы, сколько бы жизней ни вел человек, все они заканчиваются с его смертью. Колдунов, наверное, просто думал о своем приятеле, может быть, чувствовал себя немного виноватым, что не нашел сил и времени продолжать общение, вот ему и привиделись черты друга в незнакомом успешном человеке. Потому и не окликнул, что подсознательно хотел убедиться – у Шелеста все прекрасно, и он совсем не пострадал оттого, что Колдунов его забросил.
Лиза решила воспользоваться случаем и расспросила Яна Александровича о Георгии Петровиче, но он отвечал скупо и неохотно, так что Руслан легонько ущипнул ее за ногу и показал глазами, чтобы она прекратила допрашивать его старшего товарища.
"Вот так оно и бывает, – грустно подумала Лиза, доставая из буфета пузатые рюмки, потому что Макс, вернувшись с очередной халтуры и увидев дорогого гостя, без лишних слов развернулся и побежал за коньяком, – сейчас даже такие порядочные люди, как Колдунов, не верят, что правоохранительные органы стремятся к справедливости. Кто-то сам попал под раздачу, кто-то видел, как неправедный суд сломал человеку жизнь, кому-то отказали упыри вроде Зиганшина, поэтому граждане не спешат нам помогать и считают содействие полиции в чем-то даже позорным делом".
Заглушив двигатель, Зиганшин хотел выйти из машины, но увидел возле дверей в отдел Оксану Карпенко и остался сидеть в салоне. Он виноват, что в состоянии аффекта едва не пристрелил ее сына, поэтому при прошлой встрече нашел для женщины какие-то ободряющие слова, но слова – это одно, а чувства – совсем другое.
Умом понимаешь, что парень болен и не владел собой, когда сделал такое с Наташей, но при виде Оксаны душу залила едкая тоска. Почему она не следила за ребенком? Почему не послушалась неизвестного, который сказал, что ее сын болен?
Оксана стояла чуть в стороне от двери, и по сосредоточенному взгляду было ясно, она кого-то ждет. Пережитое несчастье никак не отразилось на ее внешности, Карпенко была одета чрезвычайно аккуратно и со вкусом, и это обстоятельство разозлило Мстислава Юрьевича особенно сильно.
Душа вскипела таким бешенством, что Зиганшин решил объехать отдел и зайти с пожарного хода, он по-настоящему испугался, что не выдержит встречи с матерью Олега Карпенко, оскорбит ее или надает пощечин.
"Если бы ты, сука, отвела ребенка к психиатру, Наташа осталась бы жива! – прошипел он. – Не могла ты не видеть, что у него проблемы с головой, ты же мать, и если не врубалась мозгами, то сердцем чувствовала – с твоим сыном что-то не так. Но ты начиталась в Интернете идиотских рассказов, как абсолютно здоровых людей ставят на учет в ПНД, и потом им не получить разрешение на управление автомобилем и ношение оружия. А это так важно, чтобы твой сын имел автомобиль и оружие, гораздо важнее безопасности других людей и его собственной. Главное, чтобы он пользовался всеми правами, потому что у нас свободная страна свободных людей, и твой сын никого не хуже! А что он может устроить страшное ДТП или перестрелять людей, так это проблемы людей, которые оказались на его пути. А сам сын, конечно, бессмертный, он не погибнет в ДТП и ни за что не разнесет из своего оружия собственную башку!"
Зиганшин хотел повернуть ключ зажигания, но заметив, как от ярости трясутся руки, передумал. Не хватало ему самому сейчас кого-нибудь задавить.
Оксана, видно, обладала острым зрением, потому что разглядела его в кабине "Лендровера" и подошла.
Мстислав Юрьевич больно ущипнул себя за ногу.
– Простите, вам, наверное, неприятно меня видеть, – сказала она тихо, – но нужно кое-что сообщить. Я хотела к Елизавете Алексеевне, но дежурный сказал, она на выезде, а вдруг это срочно…
– Говорите, – буркнул Зиганшин, выходя из машины.
– Мне вчера вечером снова позвонил тот мужчина.
– Так, и…
– И спросил, обдумала ли я его слова насчет состояния Олега. Получается, он ничего не знал!
Мстислав Юрьевич почувствовал, как начинает кружиться голова от чувства абсурдности происходящего. Надо было Лизе отъехать именно теперь, когда у него пальцы сводит от ненависти к этой бабе, а может быть, просто от злости, что Наташи больше нет.
– Пойдемте, – буркнул он и, запустив Оксану в свой кабинет, быстро вышел в уборную. Умыл лицо холодной водой, напился прямо из-под крана, потом не удержался и все-таки саданул кулаком в деревянную переборку.
"Если бы я сейчас мог заплакать, – подумал он, глядя в зеркало, – я бы принял это как милость божью и наплевал на то, что меня все увидят. Но я давно разучился".
Выпив еще воды, он вернулся. Оксана скромно сидела на стуле, и Мстислав Юрьевич напомнил себе, что она пришла сама, с желанием помочь, поэтому он должен держаться изо всех сил и быть с ней любезным.
– Вам показалось, что он действительно не знал?
Зиганшину трудно было в это поверить. Сам он первые дни после гибели сестры провел в каком-то тумане, единственное, на что его хватило – это отвезти племянников матери, и теперь он со стыдом вспоминал, что возложил на нее обязанность сообщить детям о постигшей их утрате, сам смалодушничал, не смог.
Тогда он утратил контроль и над собой, и над ситуацией, пока мать не привела его в чувство и не заставила заниматься похоронами.
Он даже не подумал о возможной огласке, но Лиза вместе с его операми сделали все, чтобы смерть Наташи не трепали в средствах массовой информации. Конечно, если бы журналисты захотели раздуть сенсацию, никто не смог бы их остановить, но в последнее время происходит столько нападений на медработников, что решено было не будоражить умы и не вызывать у граждан излишнего сочувствия к людям в белых халатах.
Мстислав Юрьевич не жаловался на здоровье и знал о состоянии дел в медицине только по рассказам сестры и ее коллег. Как человек неглупый и здравомыслящий, он долго не мог понять сути системы, почему на лечение больного ребенка надо собирать всем миром деньги, при этом любой похмельный урод может в любую секунду вызвать "Скорую помощь" совершенно бесплатно. Не понимал, почему врача можно принуждать к бесплатной работе, потому что он "Гиппократу давал", и принимать от него помощь не как помощь, а как наконец-то возвращенный давний долг, словно ты как раз и являешься реинкарнацией Гиппократа, которому доктор имел несчастье "дать". Как можно в кризисные времена позволять себе такую роскошь, чтобы отправлять на температуру тридцать семь и два целую бригаду специалистов?
Долго это повергало его в недоумение, пока Зиганшин не вычитал где-то изречение Цицерона о том, что свободный человек, находясь в рабстве, мечтает о свободе, а раб мечтает о рабах, и все встало на свои места.
Нашему гражданину нужно какое-то поле, где он может почувствовать себя царем и повелителем, вкусить радость обладания рабами. И лучше не придумаешь кандидатов на роль рабов, чем медики. Их всегда можно пристыдить священным долгом и идеей бесценности человеческой жизни, а самых опытных и потому циничных припугнуть уголовной ответственностью.
Поэтому так трудно лечиться реально больному человеку, потому что основная цель – не оздоровление граждан, а удовлетворение их нездоровых амбиций.
Раз медики – бесправные рабы граждан, то можно их и оскорблять, и даже побивать за плохую работу, пусть стараются лучше! Но жестокое убийство врача уже никак не подашь в том ключе, что, мол, сама виновата, плохой специалист. Поэтому в официальных СМИ информация о смерти Наташи не проходила, она обсуждалась только в социальных сетях, в группах медработников, и то достаточно сдержанно, потому что медики понимали, что трагическая гибель молодой женщины на рабочем месте – не повод для спекуляций.
И все равно Зиганшину казалось странным, что есть люди, которые не знают о смерти его сестры.
Подумав, Оксана сказала, что удивление в голосе собеседника звучало искренне, но она ни за что не может ручаться.
– Перескажите весь разговор.
– Он поздоровался, спросил, помню ли я, кто он такой, я сказала, помню. Очень вежливо он поинтересовался, обдумала ли я его слова и что решила, ну, я не выдержала, заплакала и все выложила ему. Он будто меня загипнотизировал, спрашивал, а я и говорила. Наверное, если б знал, то не задал мне столько вопросов.
– Разумно. Дальше.
– А дальше он стал меня утешать, и мне действительно стало легче, – Оксана жалко улыбнулась, – пока я с ним разговаривала, было такое чувство, словно мне наконец дали напиться воды после долгой жажды. Первую ночь я заснула без снотворного и только утром поняла, что, наверное, должна вам рассказать.
– Он вам оставил какие-то свои координаты? Что-нибудь?
Оксана покачала головой, а потом с раскаянием добавила, что неизвестный теперь знает, что полиция в курсе его существования. Она рассказала абсолютно все, о чем теперь жалеет.
Зиганшин только развел руками. Жалей не жалей, а сделанного не воротишь.
Поблагодарив за информацию, Мстислав Юрьевич проводил ее до дверей отдела и остался стоять на крыльце, с неприязнью глядя вслед стройной фигурке в безукоризненно выглаженном летнем костюмчике. Только он стал немного успокаиваться, как эта Оксана снова окунула его в горе, в бессильную ярость оттого, что Наташа осталась бы жива и здорова, если бы только мать Олега Карпенко прислушалась к словам неизвестного доброжелателя!
"Нет, Зиганшин, так не пойдет, – сказал он себе, – если ты хочешь дальше работать и растить Наташиных детей нормальными людьми, а не неврастениками, то будь любезен, сними кастрюлю с молоком своей души с огня бесплодных сожалений!"