– Что знаешь, говори!
– Митя, что с тобой? Я же не на допросе!
Опомнившись, он извинился и попросил Элину напрячь память.
Подробностей подруга не знала. Просто у одной из ее "девочек" был постоянный клиент, который со временем так прикипел к своей подружке, что сделал предложение.
Но во время подготовки к свадьбе жених был убит по пути домой каким-то сумасшедшим.
– И все? Как звали, чем занимался? Адрес хотя бы?
– Да зачем тебе? Ладно, я Маринке позвоню, хотя не хотелось бы бередить ее раны. В пяти минутах была от того, чтобы завязать…
– Позвони, пожалуйста. Это может оказаться очень важно.
За годы работы на кладбище я привык каждый день навещать Верину могилку, там всегда находилось что поправить, починить, и, подходя, я всякий раз радовался, как красиво и хорошо устроено место последнего упокоения моей любимой. Белый мраморный памятник чуть подернулся мхом внизу, плющ оплел оградку так, что прутьев почти не стало видно, а в цветнике я выращивал розы, потому что Вера всегда была к ним неравнодушна. У нее все кофточки и летние платья были с рисунком из роз, и в комнате висела акварель с изображением букета этих благородных цветов.
Я всегда был равнодушен к сельскому хозяйству, но ничего не поделаешь, взял руководство для садоводов, изучил вопрос и принялся за работу. Когда распустился первый бутон, я почувствовал, будто Вера улыбается мне.
А когда приходило время и после череды осенних дождей выпадал снег, я укрывал могилу еловыми лапами, чтобы защитить мою любимую от холода, и приходил к ней в самый лютый мороз, чтобы она не подумала, будто я ее забыл.
Как быть теперь, когда меня не станет? Кто станет поддерживать порядок и ухаживать за розами? Потихоньку природа возьмет свое, плющ раскинется шире, мой маленький розарий зарастет травой, а памятник покроется мхом так, что нельзя будет прочесть имени, и никто не узнает, кто лежит под этим камнем.
Я сажусь на лавочку и закуриваю, стряхивая пепел в пустую пачку. Приходится напоминать себе, что Вера – не тут. Под землей только ее кости, которые давно истлели. При мысли об этом я начинаю плакать от стыда, что так думаю о теле, к которому так любил прижиматься, которое дурманило и пьянило меня. Нельзя представлять, что случилось с Верой после того, как ее опустили в могилу, ведь в моем сердце она живет все той же девушкой, которую я встретил на эскалаторе.
Она ушла в неведомый мир, в котором всем нам предстоит когда-то оказаться, а здесь просто место, где я чувствую себя ближе всего к ней, просто наш общий дом, который я прибираю в ожидании ее прихода.
Потом меня охватывает едкая тоска, настолько мучительная, что я хочу исчезнуть прямо теперь, немедленно, лишь бы не думать о том, что все эти годы Вера могла быть рядом.
Сигарета кончается, и я достаю следующую, прикуривая ее от огонька предыдущей.
– Что бы ни случилось, Вера, я с тобой, – говорю я холодному мрамору, – живой или мертвый, здесь или за тысячу километров, не бойся, я тебя не оставлю.
Сердце болит, но я знаю, что инфаркт тут ни при чем, это все тоска по любимой. Я затягиваюсь глубоко-глубоко и медленно выдыхаю дым, и пытаюсь убедить себя, что у нас с Верой будет еще одна попытка. Когда-нибудь, через тысячу лет или позже, мы встретимся на звездолете или, наоборот, в пещере у костра, смотря по какому пути пойдет дальше человечество. Но где бы мы ни увиделись, я узнаю ее так же безошибочно, как тогда на "Чернышевской".
Слезы высыхают, когда я начинаю мечтать о нашей следующей встрече, потому что нельзя поверить, что наша любовь уйдет бесследно, исчезнет вместе со мной, и не останется на Земле памяти ни о Вере, ни обо мне. Наш сын так и не родился, поэтому, когда уйду я, некому станет думать о нас.
Я сижу на скамеечке, курю и перебираю своих товарищей по профессии, кому из них можно доверить уход за могилой, когда меня не станет, и как лучше все это финансово организовать.
Потом устаю от неприятных мыслей, все же грустно, что Вериного уголка станут касаться чужие руки, и начинаю молиться за всех влюбленных. Есть еще на свете такие же сумасшедшие, как мы с Верой. Я узнаю их в толпе по сиянию глаз, по спокойным лицам, по особой бережности, с которой они касаются друг друга. Некоторые девушки смеются совсем так, как смеялась Вера, и порой мне кажется: если обернусь, то увижу ее.
Я желаю счастья таким девушкам, если, конечно, им будет прок от молитв такого старого греховодника, как я.
После того, что мы пережили с Верой, я перестал быть атеистом настолько, что когда Бог или судьба показали, что умеют дарить не только блаженство, но и страшное горе, я не могу роптать. Я смиренно склоняюсь перед всем, что ниспослано мне свыше, только робко негодую оттого, что Вера ушла так рано. Пусть бы она меня бросила, только осталась бы жива! Пусть ребенок был бы не от меня, и пусть бы я лучше каждый день видел, как она счастлива с другим, чем этот холодный мрамор и розовые кусты!
Лиза с тоской смотрела на свой стол, заваленный бумагами. Надо работать, а у нее совсем нет сил. Она подошла к открытому окну и безмысленно уставилась на затянутое серой мглой, сыпящее мелким дождиком небо, на пустырь, где лежала и мокла скошенная трава, чернея от влаги.
Даже кусты шиповника в живой изгороди поблекли, и Лиза вдруг вспомнила, как в детстве они с девчонками делали себе губную помаду из розовых бутонов.
Срывали, с гордым видом проводили по губам, абсолютно уверенные в своем будущем женском счастье…
Неожиданный и непонятный звонок Руслана встревожил ее. Казалось бы, после "Лиза, это все" никакого продолжения быть не может. Зачем теперь бередить ей сердце? Ради того, чтобы успокоить совесть? Но они взрослые люди, как Руслан сам справедливо заметил, он не обманывал ее, не лишал невинности, к чему теперь волноваться, все ли у нее в порядке?
Если он понимал, как она к нему относится, должен знать, что не все!
А она еще чуть не умерла от радости, когда увидела, от кого входящий вызов!
"Ему интересно, все ли у меня в порядке, надо же! – Лиза заставляла себя злиться, чтобы хоть так удержаться от депрессии. – А потом это хамское "ну, пока"! Все как-то у меня в жизни происходит с "особой жестокостью". Гриша умер на другом конце Земли, оставив мне не только тоску по себе, но и чувство вины… Руслан вот теперь бросил и издевается зачем-то. Наверное, нужно перестать биться лбом в неприступные ворота крепости женского счастья и, поняв, что они никогда не откроются, посвятить себя чему-то другому, например карьере. Начать выслуживаться перед начальством, может быть, поступить в адъюнктуру, а то и подлизаться к Зиганшину, как ни противна сама эта мысль. Пока он чувствует себя обязанным, пусть подтолкнет как-нибудь, связи у него огромные. Спокойно, Лиза, стоп, – осекла она себя, – держись от начкрима подальше, а то оглянуться не успеешь, как пойдешь вместе с ним бандитов крышевать!"
Только она подумала это, как дверь кабинета открылась, и вошел Зиганшин.
– Свободна? – спросил он напористо.
Лиза кивнула ему на стул для посетителей, но Мстислав Юрьевич не стал садиться.
– Слушай, тут такое дело! Одна наша проститут… В общем, у моей знакомой оказалась такая же самая история!
Лиза недоуменно посмотрела на Зиганшина.
– Сейчас расскажу по порядку, – пообещал он, – поскольку мы с тобой вместе заметили сходство дел Шишкина и Кривицкого, то я решил поделиться своими соображениями.
Лизе не особенно хотелось становиться конфиденткой начкрима, но сыщицкий азарт явно отвлекал его от горя, и поэтому она сказала: "Внимательно вас слушаю, Мстислав Юрьевич".
– Пойдем ко мне? Я там специальную таблицу разграфил, легче будет вводить тебя в курс дела. Как говорится, и наглядно, и доступно.
Войдя в кабинет, Зиганшин быстро, с той автоматической вежливостью, которая отличает людей, получивших хорошее воспитание в детстве, помог ей устроиться в своем шикарном офисном кресле и, убедившись, что монитор хорошо ей виден и на нем открыта нужная страница, приступил к рассказу.
– Чуть больше года назад был убит некто Крашенинников, ничем не примечательный мужик пятидесяти двух лет, врач, заведующий отделением одной из психиатрических больниц. Обстоятельства его гибели оказались поразительно схожи с таковыми Шишкина и Кривицкого. Точнее, – поправился Зиганшин, – Кривицкого и Шишкина, чтобы излагать в хронологическом порядке. Ну и Наташи…
– Мстислав Юрьевич, – вскинулась Лиза, но начкрим жестом остановил ее.
– Все в порядке, Лиза, если бы я не мог говорить об этом, то не говорил бы. Как погибли последние жертвы, ты знаешь, а Крашенинникова подкараулил по пути на работу парень по фамилии Шадрин и так удачно сунул ему перо в бок, что бедняга тут же и скончался. Дело происходило возле проходной психиатрической больницы, и охранники отреагировали чутко. Злодей был сразу нейтрализован, а спешащие на работу другие психиатры притормозили и своими наметанными глазами увидели несообразности в поведении Шадрина. Парень не мог внятно объяснить, зачем ему понадобилось убивать почтенного доктора, и после стационарной судебно-психиатрической экспертизы был признан невменяемым и отправился на принудку.
– Кажется, я что-то такое слышала краем уха, – вежливо сказала Лиза, – но я не слежу за новостями, особенно криминальными, и оно быстро забывается…
– Короче, – перебил Зиганшин, – я сопоставил факты и решил, что это как-то многовато. Слишком похожие случаи, и достаточно частые, чтобы их можно было списать на спорадические эксцессы психически больных.
– А как тогда? Наемные убийцы, умело косящие под сумасшедших? Но ведь всем известно, что принудительное лечение гораздо хуже зоны.