Я вовсе не была уверена, что сделала все правильно, но паника плохой советчик. А Леня… Все-таки он был моим мужем, любил меня, мы провели вместе столько восхитительных ночей, да и после развода мы не ссорились. Просто наш брак умер сам собой, пришел к своему логическому завершению.
К тому же гражданку России вряд ли бросят на произвол судьбы, если, конечно, мне удастся это доказать.
Я совершенно забыла о том, ради чего приехала в эту страну, да еще и по чужим документам. Я пребывала в плену идиллических настроений, что скоро все выяснится, Леня подтвердит мою личность, с меня снимут все обвинения, в российском посольстве мне выдадут документы, и я немедленно вылечу в Москву, к маме. Только через Лондон, где заберу Киру и куплю для Нинки дурацкую пепельницу с принцессой Дианой и Доди аль Файедом…
Леня вошел в кабинет и огляделся. Я подпрыгнула на стуле, пытаясь поймать его взгляд. Но он безразлично скользнул по мне и остановился на хозяине кабинета.
- Вы очень любезны, что согласились прийти сюда, господин Давыдов, - вежливо сказал офицер.
- Считаю своим долгом оказать посильную помощь, - так же любезно откликнулся Леонид на прекрасном арабском.
- Дело в том, - полицейский сделал пренебрежительный жест в мою сторону, - что эта особа утверждает, будто бы она русская и ваша бывшая жена. И якобы вы можете подтвердить это.
- Неужели? - Леонид повернулся и с интересом оглядел меня. - А в чем она обвиняется?
- В двух убийствах, подделке документов и проституции.
- Вот как? - поднял брови Леонид. - Неужели вы думаете, что эта грязная шлюха может быть моей женой?!
Они оба цинично расхохотались.
- Странно только, откуда она меня знает?
- О, господин Давыдов, эти шлюхи держат на прицеле симпатичных иностранцев… Непонятно только, на что она рассчитывала. Но я очень благодарен вам за то, что вы нашли время…
ГЛАВА 16
Я почти потеряла интерес к тому, что со мной будет. Перспектива выглядела настолько плохо, что мне уже было все равно, что мне грозит. Я сидела, часами уставившись на дырку в стене, образовавшуюся после моего неудачного самоубийства. Ни о чем не думала. И о самоубийстве тоже не думала: для этого надо было напрягаться, соображать, что-то предпринимать. А сил у меня уже не осталось. А еще казалось, что все это происходит не со мной, не в реальной жизни. Что стоит открыть глаза, и я увижу обитую вагонкой стенку моей дачной комнаты, почувствую запах семечек, которые мама жарит внизу. А потом она отпустит Серегу в "треугольник", и мы с ней залезем с ногами на старый диван и будем болтать… Ну что я, научный сотрудник, египтолог, москвичка, делаю в этой ужасной дыре? Ведь это не может быть правдой! Потому что слишком напоминает плохое кино.
Меня перестало беспокоить, что я давно не мылась и дурно пахну, мое белье превратилось в рванье, под ногтями - грязь, волосы сбились в колтуны. Какая разница? Ведь это неправда. Стоит проснуться - и…
И ничего не происходило. Я по-прежнему сидела на полу крошечной камеры, несколько раз в день поднимаясь, чтобы размять онемевшее тело. Еду я оставляла нетронутой, теплую воду с неприятным запахом выпивала. Я уже перестала считать, сколько раз квадратик неба под потолком становился голубым.
Иногда меня вызывали на допрос, о чем-то спрашивали, но мне было все равно, и я безразлично молчала. Как-то я услышала, что скоро суд и хорошо бы узнать мое настоящее имя. Я расхохоталась, ведь я называла им свое имя, а они ничего не поняли. Мой смех несказанно их удивил, наверное, они приняли меня за сумасшедшую.
В один из дней, когда меня опять привели на допрос, я увидела незнакомого человека, одетого, несмотря на жару, в черный костюм. Он оглядел меня с интересом и жалостью.
- Я забираю ее, - бросил он офицеру.
По тому, как полицейский подобострастно поклонился и бросился выполнять приказание, я поняла, что посетитель - важная птица. Но зачем я ему нужна?
Но меня это не слишком испугало: когда все идет так, как идет, никакие перемены не страшны.
Меня везли куда-то из города в закрытой машине, по тому, как изменилась дорога, я поняла, что мы движемся по пустыне. Сквозь все щели просачивался песок, забивался в глаза, ноздри, хрустел на зубах. Было очень жарко и душно.
Наконец мы остановились.
Человек в военной форме открыл дверь и жестом велел мне выходить. Я ступила на плотный утрамбованный песок и огляделась. Меня окружала величественная, неприветливая, равнодушная пустыня. Пески простирались до горизонта, а монотонное однообразие барханов оказывало гипнотическое воздействие. Здесь не надо было сажать пленников под замок, охранять их. Сбежать отсюда некуда, все равно что из лодки, качающейся без паруса и весел посреди океана. Я люблю пустыню. Я много раз бывала там, всегда изумляясь сдержанному многоцветию известняков, причудливым каменным изломам, пескам, меняющим свой цвет от белого до красного через все оттенки кремового, бежевого, коричневого и терракотового. И всегда любовалась низким ночным небом с необыкновенно яркими и близкими звездами, свет которых превращал дюны в складки черно-фиолетового бархата. Я помнила, как замечательно сидеть у костра прохладной ночью, закутавшись в шерстяное покрывало, пропитанное запахом животных и полуденного солнца, и слушать песни, перемежающиеся хриплыми гортанными выкриками бедуинов.
Но здесь было все по-другому. Сильные порывы ветра рвали на мне одежду, все вокруг дышало враждебностью. Я находилась в центре военного лагеря. Утрамбованную площадку окружали большие брезентовые палатки защитного цвета. Ходили люди в военной форме с автоматами.
- Идите за мной, - бросил мне провожатый, и я покорно поплелась в одну из палаток. Там находилась женщина, одетая в выгоревшую камуфляжную форму. В отличие от нашей в этой преобладали бежевые и коричневые пятна, как краски пустыни. Определить ее возраст и национальность было невозможно. Ее дочерна загорелое лицо покрывали морщины, волосы прятались под кепкой. В мужеподобной фигуре чувствовалась сила. Ей можно было дать одновременно и тридцать, и пятьдесят. Истина, наверное, находилась посредине.
- Займись ею, - сказал мужчина, - видишь, в каком она состоянии. Пусть вымоется, дай ей одежду.
Он откинул полог и вышел. Я осталась молча стоять, не проявляя ни к чему особенного интереса.
Женщина обошла вокруг меня, приподняла мою голову за подбородок, брезгливо, двумя пальцами прикасаясь к моей коже, затем коротко бросила:
- Пойдем.
Импровизированный душ представлял собой тесную кабинку с баком воды, которую в течение дня нагревало солнце. Воду здесь экономили. Женщина выдала мне кусок мыла и застиранное полотенце.
- Мойся, - так же коротко приказала она.
Я вошла в кабинку и впервые за последние недели принялась стаскивать с себя одежду. Я старалась на нее не смотреть и так знала, что она грязная и заскорузла от пота. Женщина собрала мои лохмотья в пластиковый мешок и положила передо мной брюки и рубашку цвета хаки и тяжелые солдатские ботинки.
Вода из крана текла тоненькой горячей струйкой. Я с наслаждением подставила под нее лицо и намылилась. Только сейчас я поняла, что болезненно худа: я ощупала торчащие повсюду кости, выступающие ребра, от чего моя грудная клетка стала напоминать стиральную доску, оглядела тощие руки с синими венами, видневшимися прямо под кожей. Да, о прекрасной фигуре с тонкой талией, высокой грудью и полными бедрами, что так нравилась Абдул Азизу, придется забыть. Пока забыть, утешила я себя.
С меня текла черная от грязи вода, и я намыливалась и намыливалась, терла тело жесткой мочалкой, словно пыталась содрать с себя налет последнего времени, ужасной тюрьмы, предательства, отчаяния. Я не знала, куда и зачем меня привезли, но по крайней мере меня не собираются убивать, дали мне вымыться, а может, еще и накормят. Впервые за последнее время я почувствовала страшный голод.
Вода закончилась, и я растерлась полотенцем, а затем надела простое солдатское белье и форму. Она была велика. Рубашка болталась на мне, как на вешалке, брюки, лишенные ремня, съезжали на бедра. Женщина ждала меня на улице.
- Мне нужен ремень, - попросила я ее, - брюки не держатся.
Я стояла перед ней, зажав в кулаке пояс брюк. Она махнула мне рукой и пошла впереди. В палатке она указала на мою шею:
- Никакого ремня!
Я поняла, что следы моей неудачной попытки свести счеты с жизнью все еще видны. Вместо ремня женщина дала иголку с ниткой и предложила ушить брюки.
Надо сказать, что иголку с ниткой я держу в руках не чаще раза в год, если вдруг понадобится пришить пуговицу. Но я послушно разделась и принялась соображать, как сделать брюки размера на два меньше. Крупными неуклюжими стежками я соорудила защипы и примерила одежду. Выглядели брюки, наверное, ужасно, но с меня не сваливались.
Женщина подошла ко мне и пощупала мои длинные волосы.
- Их не расчесать. Придется состричь. - Она взяла ножницы и несколькими резкими движениями отрезала их, оставив неровные короткие пряди. - А теперь расчешись! - Женщина бросила мне гребенку.
Когда, с ее точки зрения, я была в порядке, мне дали поесть. Я жадно набросилась на то, что мне принесли, и, когда металлическая миска опустела, жалобно посмотрела на женщину.
Стражница поставила передо мной кружку воды и сказала:
- Хватит, тебе может стать плохо.
- Спасибо, - тихо поблагодарила я. Все же здесь со мной обращались гораздо лучше, чем в тюрьме.
- Идем, - женщина пошла вперед, не дожидаясь меня.
Мы подошли к одной из палаток, поменьше других.
- Заходи, - коротко бросила она.