Посреди всего этого человеческого мяса, направляя Пьеро и его факел, двигалась высокая стройная фигура в бледно-золотом. У девушки отобрали все украшения, но мне она казалась более божественной, чем когда-либо. Она наклонилась над телом одного венецианца в голубом, перекрестилась и затем произнесла: "Этот человек мертв".
Два моряка подняли тело и выбросили его за борт - это был простой и быстрый ритуал.
Затем я увидел, что София остановилась рядом с турком. Она осмотрела его рану и попросила принести ковш. В ковше было вино, которым она обрабатывала раны. Хотя наш трюм был полон прекрасного льняного полотна и шерсти, ей не позволили всем этим пользоваться. И когда ей нужна была повязка, она отворачивалась и отрывала кусок ткани от своей юбки, которая уже прикрывала только ее бедра. Когда она, вооружившись таким образом, подошла к раненому, он в страхе метнулся от нее. Она попыталась снова наложить повязку, успокаивая его своим голосом, но в этот раз его попытки увернуться были настолько ярыми, что рана снова закровоточила. Я думаю, он больше боялся ее колдовства, чем смерти от потери крови. Дочь Баффо поднялась со вздохом и направилась дальше, прошептав "глупый турок" таким тоном, что он никогда бы не догадался о значении ее слов.
- Ты должен остановить ее, - сказал Хусаин мне, - перед тем, как наш командир…
Но он сказал это слишком поздно. Командир уже появился. Это был угрожающего вида человек с огромными черными усами, которые свисали прямо с его верхней губы и доходили до подбородка, напоминая пару пистолетов. Все оставшееся он брил, но то ли у него не было времени побриться за последнюю неделю, то ли щетина росла так быстро (я предполагал больше второе), что она тоже была черной. Его огромные руки и грудь тоже были волосатыми, и он стоял, подбоченясь, на палубе и ревел с такой силой, что казалось, мог надувать паруса.
Хусаин ответил на его ярость словами, которые начинали любое предложение: "Мой милостивый господин…"
Хотя я и не видел способов усмирить такую ярость, уважительный поклон перед каждой фразой, казалось, увеличивал шансы моего друга. Командир сказал свое последнее слово, которое выстрелило из-под его усов, как снаряд, но когда Хусаин повернулся ко мне после финального поклона, его улыбка сказала мне, что еще не все потеряно.
Мне было трудно поверить в это, особенно когда два больших турка подошли и прекратили деятельность Софии Баффо. Она яростно отбивалась, и я испугался, что к раненым прибавится еще кто-нибудь, но они были тверды в своем намерении и отнесли ее, сопротивляющуюся и извивающуюся, в каюту. Я хотел броситься ей на помощь, несмотря ни на что, но Хусаин остановил меня. Я все еще верил ему, поэтому сдержался и остался на своем месте.
Новый, более суровый охранник сменил предыдущего у двери каюты. Взгляд его черных глаз говорил о том, что если он будет таким же неосмотрительным, как его предшественник, он может их лишиться. По другую сторону двери дочь Баффо стучалась и кричала такие оскорбления, что если бы ночь не была такой тихой, я подумал бы, что гнев Бога сейчас обрушится на нас ударом грома. Мы должны были действовать как можно осторожнее, перед тем как открыть, и Хусаину пришлось некоторое время умасливать охранника, перед тем как нам позволили только постучаться. Льстивый тон моего друга и его частые жесты в моем направлении, в конце концов, убедили турка.
- Я сказал ему, что ты ее брат, - разъяснил он мне позже.
София отошла назад, когда увидела нас, успокоилась и прекратила выкрикивать обвинения в предательстве, и благодаря этому охранник впустил нас внутрь. Однако из предосторожности он закрыл за нами дверь.
Хусаин и я присели на пустую софу рядом с дверью, в то время как все четыре женщины собрались на кровати больной тетушки в другом конце комнаты. Дочь Баффо взяла слабую руку своей тети и шептала ей на ухо что-то успокаивающее, но мне это показалось наигранным. Ведь недомогание женщины, причиной которого послужили нервы и слабое сердце, было несравнимо с теми муками, которые переживали мужчины, раненные выстрелом в лицо или мечом.
Это впечатление было настолько сильным, что тот факт, что я нашел дочь Баффо среди раненых солдат, неприятных запахов грязи и крови, порванной одежды, теперь вызывал у меня отвращение.
Женщины сидели, занятые своей больной, Хусаин и я сидели, уставившись в пол, пока я не заставил себя прошептать:
- Давай, мой друг. Пойдем.
- Ты возьмешь ее? - спросил Хусаин, когда строгий охранник закрыл за нами дверь.
- Ты же знаешь меня лучше, чем я сам, Хусаин, - ответил я. - Я не могу взять женщину таким способом, как рабыню, как добычу как вы, турки, можете. Особенно эту женщину. Если она и будет моей, то я должен буду завоевать ее, ее сердце и руку, ее чистоту и честь.
- Аллах может и не пожелать, чтобы у тебя появился такой шанс снова.
- Пусть это останется только между мною и Аллахом, - ответил я.
- Очень хорошо. Но я не понимаю, - Хусаин покачал головой, - почему венецианцы так любят усложнять себе жизнь, если все можно сделать намного проще. И я должен сказать, ты создаешь проблему для моего командира.
- О да, - сказал я с сарказмом. - Теперь твоему командиру придется заставить себя одного наслаждаться ее расположением.
- Мой друг, - сказал Хусаин с обидой, - он хотел отдать ее тебе. Он хотел избавиться от этой ответственности. Ты ведь уже знаешь, как трудно удержать эту девушку от безумных поступков.
- Я уже могу представить твоего командира, дрожащего от желания.
- Ты пятнаешь имя моего командира, Виньеро, и я не могу позволить тебе этого. Улуй-Али уполномочен самим турецким правительством и плавает под флагом Капудан-паши. Улуй-Али известен по всему Средиземному морю, как человек, которому я могу доверить свой собственный гарем. Он уважает своих женщин-пленниц, как сестер.
Я знал, мне придется поверить в искренность моего друга. Но мне надо было выплеснуть свою горечь.
- Он будет держать их взаперти, как свой собственный гарем?
- Для их же безопасности.
- Синьорина Баффо помогала раненым, а не играла с палашом.
- Многие из наших людей были посланы на лодку с ранеными, и это их обязанность - заботиться о них. Мужчины должны заботиться о раненых мужчинах. Женщины должны беспокоиться о своем собственном комфорте.
- Но какой вред ей могут причинить раненые?
- Мы не можем сказать, мой друг. Но лучше не искушать Аллаха.
- Но большинство из этих людей христиане. Ей не нужно бояться христиан.
- Разве? - спросил Хусаин. - Наш опыт с мальтийскими рыцарями или другими защитниками веры показывает противоположное. Наши женщины в Алжире, например, изучили, что лучше умереть под мечом своего мужа, чем попасть в "милость" этих демонов, прикрывающихся именем Христа. Нет, мой друг. Если ты не примешь милость моего командира, когда она предлагается, тебе придется подчиниться его воле потом.
- Передай своему командиру, чтобы он плыл на Корфу, - сказал я. - Пусть будет так.
XIII
Через два дня остров Корфу появился на нашем горизонте. Подняв белый флаг, турецкий командир попытался поторговаться с губернатором Баффо за освобождение его заложников. Предложение, которое он послал, не вернулось. Ответ был настолько ясным, как будто мы были на центральной площади острова Корфу и наблюдали за казнью посланников: "Проклятые турки. Мы отправим вас в ад, прежде чем заплатим вам хотя бы один дукат". Дочь Баффо, я видел, ходила гордая и упрямая.
На третий день все корабли, находившиеся в бухте у острова Корфу (а их было четыре), направились к нам, выстроившись острым углом.
- Губернатор - полный дурак, - прошептал мне Хусаин. - И к тому же варвар. Какой человек будет атаковать корабль, на котором находятся его дочь и сестра?
Улуй-Али, в глазах Хусаина, сделал еще большее одолжение. Он развернул свои корабли и отплыл подальше, вместо того чтобы терять жизни в битве. Большая галера плелась за нами. Пробоина в ее корпусе, несмотря на попытки ее залатать, набирала все больше и больше воды. Но турки были готовы к этому. Они собрали нас всех на свои небольшие суденышки и наполнили их грузом как только возможно. Мне же предстоял выбор: останусь ли я с галерой и вернусь к моим соотечественникам или поплыву с турками?
С момента смерти моего дяди у меня не стало родственников и, следовательно, уверенного будущего в Италии. Хусаин был моим самым близким другом, и все же было очень тяжело решиться покинуть навсегда родную Венецию. София Баффо, должно быть, слышала это предложение мне, ибо ее глаза так и кричали: "Ты - трус, Виньеро. Я надеюсь, мой отец порежет тебя на ленточки за то, что ты оказался предателем".
Моя судьба была решена взглядом этих глаз, которые я ненавидел. "И она еще смеет обвинять меня в предательстве после того, что сотворила со всеми нами!" Я взобрался по лестнице на турецкий корабль и попрощался с Венецианским заливом.
Когда корфиотские корабли начали нападать на нас, турки обрубили тросы с галеры и освободили ее. Пока губернатор Баффо взбирался на борт и инспектировал ее, мы поймали попутный южный ветер и к закату были в безопасности в открытом море без единого корабля на горизонте.
- И куда мы теперь плывем, мой друг? - спросил я.
- В Стамбул, - ответил Хусаин со своей золотой улыбкой. На его языке это слово было слаще меда - слишком сладким, чтобы проглотить его сразу, но все же безумно желанным.