И только главврач печально смотрела на результаты их анализов и тестов после физиопроцедур. Но и она не осмеливалась вмешаться с цинизмом врача в это хрустальное счастье. В жизни этих двоих было слишком много врачей и слишком мало радости, поэтому она хмурилась, но молчала.
Лечение в санатории подошло к концу. Им оставалось пробыть в нем всего пару дней и Беата и Дан, полностью растворившись друг в друге, наслаждались минутами своей внезапной любви. Они не говорили о будущем, не спрашивали фамилий и адресов, не записывали номер телефона и аськи. Каждый из них в глубине души просто знал, что он не расстанется со своей любовью ни на минуту. Если надо, пойдет на край света, переедет в другой район, или увезет к себе, или они вдвоем снимут жилье, но не расстанутся ни на мгновение. Как можно расстаться с тем, кем ты дышишь?
В этот последний ужин в санатории Беатриса снова надела лазурный сарафан. Она была в нем, когда началась их любовь, и ей хотелось в этот последний вечер в Волшебной Стране быть в нем же. Они снова гуляли и до головокружения целовались в той самой беседке, не замечая никого вокруг. Были только они и только жаркий шепот.
- Моя фея. Моя прекрасная фея. Я люблю тебя.
- Я люблю тебя, мой синеглазый эльф, я люблю тебя.
Уже в комнате даря друг другу себя, отдавая и беря, они договорились, что поедут к ней, так как она жила отдельно. О большем не говорили, им и так было все ясно, они двое навсегда неразделимы.
- Бета, моя Бета, просто люби меня. Просто люби.
- Я люблю, Дан, я люблю.
Беата проснулась от того, что перестала чувствовать дыхание и стук сердца спящего рядом Даниила. Он лежал спокойно, с расслабленным лицом, с непослушными черными волосами, разметавшимися по подушке, а на губах все еще была легкая улыбка. Только вот руки уже были холодные. Она провела рукой по его груди, в которой еще несколько часов назад билось сердце, которое она так любила. Прикоснулась к щеке, обвела пальцем контур нежных губ, по которым сходила с ума.
- Мой Дан, как же я без тебя? Любимый мой, - по щеке скатилась слезинка, упав на холодные губы Даниила.
Беата зажмурилась, чтобы не разрыдаться, обняла холодное уже тело, положив голову на грудь своего сумасшедшего, но такого недолговечного счастья.
Утром их нашла медсестра, которая занесла заполненную к выписке карту. Они так и лежали, обнявшись, уже холодные. Плакали все медсестры, и даже сухая и черствая главврач, оказалась совсем не такой Снежной Королевой, как ее за глаза называл персонал санатория. В картах были сделаны записи, что красивый мальчик Даниил мгновенно умер от кровоизлияния в мозг. А у трогательной светловолосой девушки с удивительным именем Беатриса остановилось сердце.
Рыдающая медсестра, которая убирала в палате их вещи, нашла на тумбочке сборник сонетов Данте Алигьери с названием "Новая Жизнь". Vita Nuova. Она была открыта на стихотворении, которое медсестра с трудом прочитала, закапав страницу слезами.
В единый глас сливает все стенанья
Моей печали звук,
И кличет Смерть, и ищет неуклонно.К ней, к ней одной летят мои желанья
Со дня, когда мадонна
Была взята из этой жизни вдруг.Затем, что, кинувши земной наш круг,
Ее черты столь дивно озарились
Великою, нездешней красотой,
Разлившей в небе свой
Любовный свет, - что ангелы склонились
Все перед ней, и ум высокий их
Дивится благородству сил таких.
* * *
Примечание автора: Историю своей любви к Беатриче Данте Алигьери (1265–1321), знаменитый итальянский поэт, автор "Божественной комедии", поэмы о посещении загробного мира, поведал сам в стихах и в прозе в небольшой повести "Новая Жизнь" (Vita Nuova, или по-латыни Vita Nova). Она написана вскоре после ранней смерти Беатриче в 1290 году.
Сто и один сон Катерины
Пишется по вдохновению, без какого-либо графика.
Последнее обновление текста автором 24.08.12.
Роман, фэнтези
Часть первая
Мне снились сны. Нет, не так, мне снова и снова снились СНЫ. Вокруг было небо, были птицы, были облака. Я вновь летала в облаках, а внизу проносились луга, поля, тянулись тонкие ниточки рек. Иногда я по этим лугам бегала, стремительно оставляя под лапами разнотравье. Утром я не могла вспомнить, а почему под лапами то? Я вроде ж человек, но во сне всегда были именно мои лапы. Черные, мощные, с острыми когтями. А еще у меня был длинный хвост. Тоже черный, и пушистый. И, кажется, у меня были усы. И вот как я еще и летать умудрялась, это вопрос не ко мне, а к моему больному воображению. Ну, летаю, ну лапы и хвост. Но так это ж сон, во сне можно все что угодно.
А еще я знала, что мне куда-то нужно дойти, добежать, долететь. И что меня там ждут, очень ждут. И надеются, что я скоро приду, прибегу, прилечу. Но вот куда? К кому? Этого я не знала, и сны продолжались и продолжались, и я просто наслаждалась ими, просыпаясь утром, нежась на подушке и смакуя очередные подробности очередного сказочного сна.
А иногда мне казалось, что где-то впереди, практически на грани видимости, на линии горизонта я вижу замок. Обычный такой замок. Не слишком красивый, но и не слишком мрачный, обычное средневековое строение. И вот тогда, в эти секунды я знала, что я очень нужна именно там, за этими стенами. Но я всегда отвлекалась на что-то более важное в эту минуту, на пролетающую птицу, на прихотливый изгиб облака, на солнечный зайчик, и замок терялся, исчезал за горизонтом, и я уже не могла вспомнить, в какой же стороне я его только что видела.
- Катя, вставай. Будильник уже дважды звонил, имей совесть. - Голос мамы донесся из кухни уже сердито.
- Ммм. - Многозначительно промычала я.
- Не ммм, а вставай. Катька, сейчас за ногу стащу с кровати, а ну брысь, котенок. Бегом умываться и в институт. - Мама не выдержала и все-таки вошла в комнату.
Пришлось послушно стащить себя с кровати. Мама она такая, сказала стащит, и ведь точно, стащит. И будет больно, потому что, шлепнусь об пол. Я послушно побрела умываться, собираться и все остальное прочее. Впереди был очередной день и очередная суматошная круговерть обычной студентки.
Я влетела в вагон метро, когда двери уже начали закрываться, поэтому придала себе хорошее ускорение, чтобы уж гарантированно успеть. А то знаю я, в такое время следующую электричку пока дождешься, опять набьется полный перрон, и фиг влезешь. А в этом вагоне вроде не так уж и тесно. Влетела я хорошо, быстро и уверенно, только вот затормозить сразу не удалось, и я со всего размаха врезалась в какого-то мужика, стоящего спиной к дверям, и читающего электронную книжку.
- Ой, мужчина, извините, я не специально. - Проблеяла я, стараясь отдышаться. - Фухх…
Мужик повернулся неторопливо, опустил книгу вниз, и оценивающе осмотрел меня. Симпатичный такой дядька, лет сорока, в костюме с галстуком, с хорошей кожаной сумкой через плечо. Только вот глаза у него… Нехорошие такие глаза, черные, настолько черные, что зрачка в них практически не было видно, он просто сливался с радужкой и глаза выглядели жутко.
- Кошка… Ты заставляешь себя ждать. - Спокойно ответил он мне, не обращая внимания на мои извинения.
- Чего? - Это я.
- Не чего, а что. - Он поморщился. - Чтобы сегодня же была на месте, хватит шляться.
- А? - Это снова я.
- Я все сказал, не вынуждай меня сердиться. - Он выключил книжку, спокойно убрал ее в сумку и пошел к дверям, которые должны были вот-вот открыться, так как мы подъехали к следующей остановке.
- Ааа? - Ну, это понятное дело, опять я.
В общем, поговорили. Мужик вышел, и, не оглядываясь, пошел по перрону в сторону выхода в город, а я осталась стоять с открытым ртом и выпученными глазами. Псих! Точно псих! А с виду такой приличный дядечка, даже жалко.
День пролетел как обычно, лекции, лекции, перемены, болтовня с подружками, потом я поехала домой, чтобы успеть позаниматься и приготовить что-то на ужин до маминого прихода. Мы с мамой жили вдвоем, и ей приходилось много работать, чтобы обеспечить нас материально. Поэтому практически с детства все домашние обязанности легли на меня, а мама уезжала рано утром и приезжала поздно вечером, уставшая и голодная.
И вот, наконец, вечер, теплая постелька, уставшее тело умиротворенно устроилось на чистых простынях, голова коснулась подушки и я приготовилась к полету. Полета не было. Я почему-то стояла посреди какой-то комнаты, в своей темно синей ночной рубашке, в которой легла спать и босиком. Оглядевшись, я провела босой ступней по ковру с толстым длинным ворсом. Потом осторожно прошлась по комнате. Большая кровать под балдахином, шкаф, пара диванов и кресел, камин с разведенным огнем, большой письменный стол с разложенными на нем бумагами и никого живого.
И что я тут интересно делаю? Я подошла к столу и присмотрелась к бумагам на нем. Листы были исписаны аккуратным убористым почерком на каком-то иностранном языке, я его точно не знаю. Я протянула руку и аккуратно за кончик взяла один листок, чтобы рассмотреть поближе. Точнее я попыталась взять, потому что мои пальцы проскользнули сквозь бумагу, даже не шелохнув ее, и рука продолжила свое движение пустой. Ой. Это как так? Я повторила попытку, попытка снова не удалась. Тогда я попробовала взять со стола перо, обычное такое перо, с каким на портретах сидит Пушкин. Перо тоже не пожелало взяться. Ааа, ну все правильно, это же сон. Только странный какой-то, ладно, будем смотреть его дальше.