- Не смей так говорить о ней! Не смей даже думать о ней так!
- Да сдалась она мне, - ответил Антоний с непоколебимым спокойствием. - У меня своя есть. - Он обошел стол, сгреб Луция в охапку и потащил к выходу. Тот все пытался что-то доказать, но они уже добрели до его шатра - гораздо меньшего, чем у триумвира, но расположенного рядом. Слуга ждал его - он подогревал жаровню и не потушил светильника возле постели.
Антоний посадил Луция на походную кровать и не отпускал до тех пор, пока слуга не снял с него залитую вином одежду. Диона, стоявшая в тени, знала, что не должна смотреть - но никак не могла удержаться. Обнаженный, он не обманул ее ожиданий - красивый, загорелый, стройный, Луций Севилий походил на мальчика, хотя было ему уже под сорок.
Когда его раздели, он успокоился. Антоний ушел; слуга омыл и помассировал его тело, накрыл его одеялом, повалился на пол и заснул, как это обычно делают рабы - внезапно и до утра.
Луций притворялся спящим, пока на него смотрели другие, но, оставшись в одиночестве, открыл глаза - сон не шел к нему. Крепкое вино все еще дурманило мозг, но взгляд стал осмысленным, ясным и грустным.
Диона не шелохнулась, не позволяя себе ни малейшего звука, ни единого движения. Взгляд Луция упал в ее сторону и задержался.
Он не мог ее видеть, ведь Диона была духом, сном, бесплотной грезой. Но Луций был провидцем, а сейчас находился во власти Диониса, бога, который - Диона припомнила - пришел из Азии и покорил Запад. Почему же он не смог покорить этого римлянина?
Взгляд Луция повел ее к нему, и она пошла - на своих ногах, в своем теле, с глубоким облегчением отметив, что была в одежде: египетское платье скрывало немногое, но являлось оправой, необходимой ее телу. Диона опустилась на колени возле кровати и коснулась его щеки. Хотя все происходило во сне, у нее была плоть, и она чувствовала тепло его плоти, жесткость бороды, не бритой несколько дней, овал его затвердевшего подбородка.
- Тебя вызвал Антоний? - потребовал он ответа.
- Антоний? С какой стати? - Диона покачала головой. - Меня сюда принесла богиня. Я… все видела. Все, что случилось.
Луций Севилий моргнул - быстро, но она заметила.
- Не знаю почему, - сказал он, - но предательство армии потрясло меня до глубины души. Как же я не хотел этой войны. Я считал ее пустой тратой времени, чем-то вроде прогулки, пародией на войну.
- Однако эта война могла бы стать триумфальной - будь Антоний Александром.
Из его груди вырвался крик - крик боли:
- Но он не Александр! И никогда не был им.
- Но это и не конец света, и даже не конец Антония. Просто неудача - не более того.
- Нет, - возразил Луций Севилий, упрямый, как всегда, и неожиданно очень напомнивший ей Тимолеона. Он вполне мог бы сойти за отца ее младшего сына - так они были похожи. При этой мысли Диона вспыхнула.
Луций Севилий не видел этого, погруженный в свое отчаяние. Такое иногда случается с мужчинами, которые редко поддаются власти вина.
Диона погладила его щеку и лоб. Луция чуть лихорадило - он был взволнован и выбит случившимся из колеи. Ее же сейчас огорчало иное: она проделала такой длинный путь на крыльях грезы, ей была дана плоть, чтобы говорить с ним, касаться его, и Луций тоже мог ощущать ее реальность, а он, казалось, даже и не замечал, как это чудесно.
Но она - в отличие от римлян - умела распознавать абсурд, в чем бы он ни воплощался. Смеяться нельзя: он будет смертельно оскорблен. И, будучи духом, а не плотью, Диона поступила так, как желал дух, как ему было дозволено: легла рядом с Луцием - вполне благопристойно, поверх одеяла - и обвила его руками. Он не сопротивлялся и охотно обнял ее; голова легла ей на плечо чуть выше упругой груди.
Все выглядело очень невинно. Луций Севилий не потянулся коснуться ее - как мужчина касается женщины. Он был нежным и теплым на ощупь - вот и все. И ей показалось, что иначе не бывает, хотя и не знала, откуда ей знакомо такое ощущение. Аполлоний словно состоял из сплошных углов, и лежать с ним было все равно что с поленицей крестообразно сложенных дров. Луций не мягкий - вовсе нет; но его углы были словно под стать изгибам ее тела. Антоний дополнял Клеопатру, о чем Диона не раз говорила царице, правда, имея в виду таланты, которыми одарила их природа и боги. Теперь она поняла остальное, это была не только долгожданная встреча двух умов, духа с духом. Это была и гармония тел.
Можно ли спать во сне? Но она уснула рядом с Луцием Севилием, положившим голову ей на плечо, здесь, в его шатре, в Мидии, возле стен Атропатены - за полмира от Александрии, где покоилось ее тело. Она спала, и в этом сне ей не грезилось ничего, кроме покоя и мира.
24
Луций Севилий, гаруспик, проснулся, как от толчка. Он продрог, чувствовал себя нездоровым - и был жутко, невыносимо одинок. Он потянулся к теплу, согревавшему его всю ночь, - но оно исчезло. Впрочем, тепла этого никогда и не было. Диона из рода Лагидов, прикорнувшая радом с ним и гладившая его по голове, просто ему приснилась.
Он сел, очень медленно, и выпрямился. В шатре было зябко - несмотря на жаровню, с которой возился слуга.
- Гай, - позвал он.
Мужчина обернулся и поклонился. Он никогда не проявлял непочтительности, как и не был по-рабски услужлив; редко говорил. Имя пленника из Транспаданской Галлии было непроизносимым - сплошным сгустком странных слогов. Для удобства Луций дал ему самое распространенное среди римлян имя; галл пожал плечами и молча согласился на него отзываться.
- Гай, - повторил Луций. - Ты ничего не слышал… ночью?
Тот покачал головой. Его лицо было непроницаемым, как почти у всех рабов. Луций хотел было расспросить его понастойчивее, но передумал. Даже если он и слышал или видел ночную гостью, сам Луций не был уверен, что на самом деле хочет это знать.
Медленно - как требовали разламывающаяся голова и протестующий желудок - он встал, оделся и вышел наружу. Предстоящая осада выглядела фарсом, ведь у них не осталось машин, чтобы проломить толстые стены. Антоний постоянно твердил, что сделает новые - но на это нужно время. А зима приближалась - горная зима, со снегами, выпадавшими внезапно и обильно, как белый обвал.
Вдруг на душе у Луция потеплело - он вспомнил сон, всего лишь сон… Но этот сон придал ему силы - на неопределенно долгое время, на нескончаемые недели, пока Антоний будет упрямиться перед лицом неизбежного.
- Мы в состоянии это сделать, - сказал Антоний. Его слова всем давно приелись: с тех пор как пришла весть о предательстве Армении, он повторял их постоянно.
Полководцы уже перестали с ним спорить. Тем утром они сидели, закутавшись в толстые накидки и глядя из шатра триумвира на небо.
Жители Атропатены преспокойно и самодовольно сидели за стенами. От случая к случаю Антоний высылал кучку людей со всем необходимым; его умельцы сделали-таки парочку катапульт. Горожане созерцали атакующих с презрительной скукой, игнорируя снаряды, стукавшиеся о стены. Им пора было хотя бы проголодаться - ведь они сидели в осаде с лета. Но те, что время от времени являлись на переговоры, не выглядели желанно тощими или опухшими от голода.
- Мы возьмем этот город, - не унимался Антоний. - Вытурим их из норы голодом или забросаем снарядами - как только у нас будет побольше машин…
- Хватит водить себя за нос, Антоний, - прервал его Канидий Красс. - Ничего у тебя не выйдет.
Все молча уставились на него. Канидий Красс был лучшим из них - это чуть не всякий с радостью признавал. Он менее других был склонен к пустым словам, говорил редко и только по делу - бил в самую точку. До сего момента он избегал споров, молча слушая, или уходил заниматься тем, что было на самом деле необходимо.
- Александр действительно заполучил Тир после целой зимы осады, - продолжал Канидий. - Но Тир - морской порт, и Александр построил себе флот. И не занимался осадой посреди вражеской территории. Мы каждый день теряем людей - в ненужных рейдах и мелких заварушках. Запас продовольствия у нас смехотворно мал, а мы совершаем рейды в глубь пустынной и бесплодной местности. А теперь еще и зима на носу.
- Зима? - рявкнул Антоний. - Великий Геркулес, еще только октябрь!
- Октябрь в Мидии, - спокойно сказал Канидий, - совсем не то, что в Риме или Египте, где солнце почти никогда не прячется в облака. Оставшись здесь, мы не доживем до весны - замерзнем до смерти или нас перебьют мидийские лучники.
Антоний недоуменно уставился на него.
- Ты предлагаешь мне поджать хвост и ползти назад к морю?
- Я предлагаю тебе мудрое отступление, пока еще возможно. Между здешним царством и "дружественной страной" скверная местность; если мы еще задержимся, эти горы будет трудно или вообще невозможно преодолеть.
- Тогда мы останемся здесь.
Канидий глубоко вздохнул, словно призывая себя к терпению.
- Марк Антоний, здесь мы погибнем. Это ясно как день. Мы и так уже на урезанном пайке. А когда эти земли скует зима, останемся вообще без пайка. Мы должны уходить отсюда прямо сейчас, если вообще хотим убраться подобру-поздорову.
- Атропатену нам не взять, - сказал чей-то голос. Луций Севилий с изумлением обнаружил, что голос принадлежит ему самому. Подобные мысли не раз приходили ему в голову, но он не был голосом богов, как Диона; до сих пор ни один бог не говорил посредством него.
Антоний перевел взгляд с Канидия на Луция.
- А кто считает, что мы проигрываем войну?
- Мы все, - ответил Луций, хотя в прежние времена постарался бы уйти от ответа.
Интересно, чувствует ли то же самое Диона, когда говорила то, что приходит ей в голову. Это оказалось захватывающим, хотя и немного жутким - как скакать галопом по горному склону.