Антоний шевельнулся. Все напряглись, опасаясь, что он ударит царицу. Но он только обтер лицо и прижал к щеке салфетку, чтобы остановить кровь. А потом безучастно уставился в окно. Было ясно, что он будет ждать, пока не заговорит Клеопатра.
И она заговорила, тщательно подбирая слова. Каждое слово отчетливо звучало словно в грозовой тишине.
- Можешь думать все, что угодно. Я приютила его, когда он был изгнанником, предложила помощь и дружбу, защитила от тех, кто мечтал его затравить. Теперь же он платит мне насмешками и презрением. Может ли Ирод дать тебе корабли, Марк Антоний? Может ли держать оборону на море, пока ты воюешь - и уже очень давно - с парфянами?
- Это не в его силах, - бесстрастно ответил Антоний. - Но Ирод полезен в другом. Я не отдам тебе его земли.
- А как насчет тех, которые на самом деле принадлежат Египту?
- Я тебя понял. Ты хочешь получить старую империю целиком. С твоей стороны, разумно. Но Ирод мне нужен. Он прикрывает меня от парфян. Возможно, это кажется ему обременительным, возможно, он преследует свои цели, но я не стану ни избавляться от него, ни отбирать часть его царства.
- Тогда ты ничего от меня не получишь, - отрезала Клеопатра, вставая.
Антоний остался на месте, с детьми на коленях.
- Ты готова отказаться от всего, предать нашу любовь из-за куска земли, полезного для войны, которую я веду.
- Этот кусок может быть полезен, если будет принадлежать мне.
- Нет, - возразил он. - Как говорят в народе, кишка тонка. Ирод в Иерусалиме преграждает Парфии выход к морю. Его воины - мужчины с гонором, как, впрочем, и все мужчины. Они не станут служить женщине, к тому же чужестранке, так как служат ему.
- Этому можно научиться, - надменно проговорила Клеопатра.
- Только не иудеям, - заметил он и поднял свой кубок в ее честь. - Поразмысли над этим на досуге. Я подарю тебе все побережье Азии - кроме крохотного пятачка, который сохраню для своих нужд. Это - щедрый жест, как сказали бы люди.
- Ирода нужно прогнать, - настаивала она.
- Нет, - твердо сказал Антоний.
Клеопатра мерила шагами пол монарших покоев триумвира, как львица в клетке. Близнецов увели от отца и отдали на попечение нянек - потребовалось кое-что посильнее уговоров, чтобы угомонить их. Цезарион сидел на полу, поодаль от матери, обняв колени Дионы. Бесстрашный, как и его отец, он молчал, со спокойным интересом наблюдая за Клеопатрой.
Настроение царицы достигло апогея раздражения и усталости.
- Или Антоний выполнит мои требования, или я возвращаюсь в Александрию! Он нужен мне гораздо меньше, чем я ему.
- Может быть, - согласилась Диона, усталая до предела. Слушать перепалку великих мира сего - тяжкий труд. Она тоже была разочарована и поэтому злилась и даже презирала себя. Среди свиты Антония присутствовал член коллегии жрецов, мужчина преклонных лет, с глянцево-лысой головой и благородным римским носом - но Луция Севилия там не оказалось.
Клеопатра ходила взад-вперед, бурля от гнева, хмурилась и сверкала глазами, что-то бормотала и сыпала проклятиями. То и дело она подходила к столу с разложенными на нем картами и рассматривала их. На карте, лежащей сверху, были отмечены необходимые ей земли. Красным были обведены те земли, которые Антоний отказывался отдавать: в частности, Иудея, а еще Тир и Сидон - но там давно уже установилось что-то вроде самоуправления, и в данном случае Клеопатра не возражала против отклонения ее претензий - даже в приступе гнева. Большую часть Киликии Антоний тоже хотел оставить себе, но все же он собирался отдать ей два города на побережье, очень богатых, изобиловавших строительным лесом, с оживленными торговыми гаванями.
Когда бормотание царицы стало совсем невнятным и она надолго склонилась над картами, и так и эдак перечерчивая границы вожделенных земель, Диона взяла Цезариона за руку и выскользнула из комнаты. Мальчик без возражений последовал за ней, правда, в нем тут же проснулась гордость, и он выдернул руку, словно давая ей понять, что уже давно не ребенок.
- Спасибо тебе - я уже не чаял оттуда выбраться. Как ты думаешь, могу ли я попросить кухарку приготовить мне поесть? Ты, наверное, можешь подождать до ужина, но я очень голоден.
Пытаясь скрыть улыбку, Диона ответила:
- Конечно, иди поешь. Иди, иди, не обращай на меня внимания. Я немного подышу свежим воздухом.
Цезарион помедлил, словно ждал - вдруг она скажет что-то еще, но потом быстро развернулся и побежал по коридору. Диона пошла в другую сторону - к лестнице на крышу. Как и во всех жарких странах, крыша была плоской, на ней можно было гулять и даже спать. Без Цезариона она почувствовала себя одинокой и позабытой, но тут же отмахнулась от этого ощущения и полезла наверх.
У моря и в дороге человек забывает о пекле городов. Но даже на этой вилле, на самом возвышенном месте города, от удушливых испарений некуда было деться. Диона поймала себя на том, что задерживает дыхание; - что ж, придется дышать медленнее. Через некоторое время она попривыкла, и ей стало легче. У края крыши росло несколько розовых кустов в кадках - в полном цвету. Диона сорвала алую розу и с наслаждением вдохнула аромат.
Солнце садилось. Длинные лучи заката раскрасили город в роскошные цвета: кроваво-красный и золотистый. Диона поймала себя на мысли об Антонии и о вине, выплеснутом Клеопатрой, стекавшем по его щеке, смешиваясь с кровью. Их союз в Тарсе и потом в Александрии был Священным Браком богом, над которым не властно время, как и измена - настоящая или вынужденная. Но Клеопатра не была бы Клеопатрой, если бы позволила Антонию легко покончить с их размолвкой.
Диона устала думать и о Клеопатре, и об Антонии, и о том человеке, которого здесь вовсе не было. Она села на парапет и, машинально поглаживая розой щеку, стала смотреть поверх городских крыш. Мысли были странными и неуловимыми. Если потом она захотела бы припомнить увиденное, это ей вряд ли удалось бы. Может быть, то была далекая пустыня, а может… - она сама не знала.
Она медленно приходила в себя. Роза уже увядала от зноя, роняя ей на колени кроваво-красные лепестки. Глаза бездумно следовали за ними, но боковым зрением поймали что-то еще. Тень человека, который молча стоял и глядел на нее.
Все защитные силы тела, ума и магии даже не всколыхнулись, не предупредили ее. Это привело Диону в ярость. Еще больше она разозлилась, взглянув наверх, в узкое большеглазое лицо над тогой, теперь уже не просто белой. Тогу украшала кайма цвета густого тирского пурпура. Итак - сенат наконец-то отметил его.
Он казался не более важным, чем всегда. И, похоже, был рассержен - смотрел на нее так, словно заказал вина, а ему принесли египетского пива.
- Выходи за меня замуж, - услышала она.
Луций Севилий сказал это по-гречески, очень чисто, грамотно, но Диона смотрела на него так, словно он нес околесицу. Не мог же он в самом деле иметь в виду то, что сказал! Она была слишком распалена, чтобы игнорировать такую явную и обидную бессмыслицу, и спросила:
- Что ты ел за обедом? Чемерицу?
- Я не сошел с ума. Я пришел сделать тебе предложение.
Диона встала. Это были не те слова, которые можно слушать, сидя на краю крыши и рассеянно глядя на сад возле кухни. Она глубоко вздохнула, потом еще раз, собралась с мыслями и выпалила то, что показалось ей разумным:
- Ты покинул меня почти на четыре года, не прислал ни одного письма, не напомнил о себе хотя бы весточкой. Ты прокрался ко мне без предупреждения и даже не поздоровался. А потом говоришь, будто хочешь жениться на мне. Как я могу после этого думать, что ты в здравом уме?
- Я совершил единственную глупость - уехал от тебя, не открыв своих чувств.
- О каких чувствах ты говоришь? Разве любая женщина в Риме не вышла бы замуж за твое состояние? Особенно теперь - когда ты обзавелся этим?
Она указала пальцем на кайму его тоги.
- Некоторые были очень непрочь, - сказал он не так, как человек, который хвастается своими победами. - Одной я чуть не уступил. Ее родственники были весьма настойчивы и, похоже, очень заинтересованы во мне.
- Так почему же ты не взял ее в жены? - воскликнула Диона, окончательно потеряв самообладание.
- Потому что ты, узнав об этом, тут же наслала бы на нее проклятие.
Слава богам, что Диона стояла, а не сидела на парапете - она могла бы упасть с крыши - так всколыхнул ее гнев.
- Да как ты смеешь так обо мне думать!
- Я видел тебя, - сказал он. - Во сне. Тебя и царицу, в кругу, снаружи шныряли злые духи.
- Это дела царицы, - отрезала Диона. - Я только пыталась ее остановить. Она хотела наслать проклятие на Октавию.
- Именно так и было, - кивнул головой Луций Севилий. - Но это неважно. Я наконец-то понял, что не хочу жениться на четырнадцатилетней девочке с поместьем в Этрурии. Я всегда мечтал о женщине моих лет, с поместьями неизвестно где. У тебя есть поместье?
- Есть, - сказала она тоном, каким шутят с сумасшедшими. - Немного земли на берегу озера Мареотис. - Она одернула себя: - Тебе вовсе не нужны земли в Египте!
- Конечно, нет. Но мне нужна женщина, которой они принадлежат.
Внезапно Диона почувствовала резкую боль в руке. Она удивленно посмотрела вниз. Роза… ее шипы впились ей в пальцы. Стиснув зубы, Диона вынула обломившиеся кончики, сердитым взглядом отклонив его предложение помощи, положила на парапет окровавленные шипы, опавшие лепестки - все, что осталось от цветка, и вновь повернулась к Луцию Севилию.
Теперь она немного успокоилась, оправившись от первого потрясения.