- Ты уже наверняка попробовал.
Щеки Тимолеона залила слабая краска, и неожиданно он стал поразительно похож на мать.
- Нет. Нет, даю слово. Я просто наблюдал за гаруспиками, вот и все. Смотрел, как они это делают. Но, понимаешь, мне нужно знать, что именно они делают. Научи меня - и я оставлю тебя в покое.
- А ты, видно, думаешь, что я действительно тебе расскажу? Но это - секрет. Тайна. Если твои боги призовут тебя, ты сам обо всем узнаешь - разве не так верят в Египте? Не надо меня просить искать для тебя знаки. Придет срок - и ты сам увидишь, если будет угодно богам.
- Но ты говорил, - возразил Тимолеон, - ничего особенного не нужно…
- Ты не римлянин, - ответил Луций.
- И слава богам! Я очень рад, - бросил Тимолеон. - Ты такой же вредный и упрямый, как моя мать.
- Думаю, я назвал бы это мудростью, - спокойно ответил Луций. - Безрассудно требовать даров богов - в конце концов они заставят тебя поплатиться за назойливость. И назначат очень высокую цену.
- Да-а? А вот по старине Гусаку не скажешь, что у него неприятности.
- А что ты о нем знаешь? У него уже пятая жена! Он видел смерть сына, не дожившего до зрелости. Он дважды усыновлял детей, но оба мальчика умерли. С его смертью закончится его род. Но он по-прежнему продолжает подделывать знаки и морочить людям голову.
Тимолеон никак не мог успокоиться, но Луцию удалось слегка урезонить его.
- Дай мне клятву, - проговорил он. - Поклянись, что никогда не будешь пытаться заставить богов раскрыть тебе их секреты. Если они сами пожелают, на то их воля. Но никакого принуждения, настойчивости не должно быть. И не следует перерезать глотку ни в чем не повинным животным только потому, что тебе захотелось взглянуть на их печень.
- Но ты… - начал Тимолеон и замолк. Казалось, он призадумался. Возможно, мальчика охладило и слегка напугало суровое, серьезное выражение лица Луция, или он наконец-то осознал сказанное им. - А что я получу взамен за свою клятву.
"Александриец до мозга костей", - подумал Луций.
- Тогда боги не заставят тебя платить за твою назойливость. И не ищи у меня защиты, если я услышу, что ты все равно пытаешься стать гаруспиком на свой страх и риск.
Какой-то из этих аргументов наконец одолел упрямство Тимолеона.
- Клянусь, - проговорил он не сразу, явно не по доброй воле, но вполне отчетливо. - А теперь ты предскажешь мне мою судьбу? Ну хоть немного.
- Конечно, - ответил Луций, слегка ошеломив своего подопечного. - Сейчас ты выйдешь из этой комнаты, поужинаешь и отправишься спать. Тебе приснится… кража печени, уже не сомневайся, и человек, который лжет, когда боги открывают ему истину. Вот и все… Большего тебе пока знать не нужно.
- Он, наверное, смертельно скучный? - спросила Диону Клеопатра.
Настал первый ясный день после недели дождей и колючего ветра. Антония в городе не было - он охотился на болотах, окружающих озеро Мареотис. Клеопатра не возражала бы отправиться вместе с ним, но беременность уже стала ощутимой помехой; ее стан слишком округлился, чтобы ездить верхом, и вдобавок ее беспрестанно подташнивало, поэтому она даже не могла наблюдать за охотой из лодки. Почти все время она отдыхала на ложе в самых просторных своих зимних покоях, позолоченных солнечным светом, лившимся сквозь окна с раскрытыми ставнями. Пламя жаровни, разгоняло зябкую стужу.
Хотя тело царицы Египта раздалось и она стала на редкость неповоротливой, ум ее был живым и быстрым, как всегда, и, как всегда, безжалостным.
- Он такой застенчивый, - продолжала она, - ни слова о себе. Но смотреть на него приятно - видишь, я жалую тебе свое одобрение. Он и вправду весьма красив.
- Ну-у, иногда он очень даже разговорчив. - Диона знала, что лучше казаться безразличной, но не стерпела - она не могла не защитить своего постояльца. - Просто он не рассказывает о себе первому встречному.
- В самом деле? - Клеопатра вскинула бровь. - И что же он говорит, когда хоть что-то говорит? Произносит долгие тирады о нюансах римских законов? Часами рассуждает о претерите в греческом языке?
- Он учит Тимолеона латыни, - ответила Диона по-прежнему невозмутимо. - И с ним говорят его боги, ты же сама знаешь. Вот, например, позавчера он сказал - в сущности, без видимого знака, - что у тебя родятся близнецы, мальчик и девочка, и ты должна назвать их в честь богов.
Рука Клеопатры покоилась на холме живота, словно защищая его.
- А я ничего не вижу. Словно ослепла.
Диона медленно кивнула.
- Такое случается, когда носят в чреве ребенка, отмеченного богами. Тогда все силы матери концентрируются на нем, а все остальные небесные дары на время отступают. По крайнем мере, мне так говорили, - добавила она. - Наверное, это пугающее ощущение.
- Нет. - Клеопатра заворочалась на ложе, цыкнув на служанку, попытавшуюся поправить под ней подушки. - Итак, твой римлянин видит тогда, когда все мы слепы. Может быть, мне следует призвать его толковать знамения? Мои жрецы, маги и астрологи так же незрячи, как и я, - словно и обычного светильника разглядеть не могут.
- Я могу разглядеть больше, - успокоила ее Диона. - Богиня все еще во мне, хотя в последнее время она больше молчит, чем говорит. Это время затишья и ожидания. Мы должны быть терпеливыми и радостными духом. Пройдет не так уж много времени, прежде чем окончится ожидание.
- По-моему, прошло уже слишком много времени, - проворчала Клеопатра, медленно поднимаясь с ложа, готовая пронзить свирепым взглядом любого, кто рискнет ей помочь. Оказавшись на ногах, царица снова стала проворной; она все еще не утратила грациозную походку пантеры, прохаживавшейся по комнате из полосы солнечного света в тень и обратно.
Диона подумала, что беременность идет Клеопатре. Угловатые черты ее лица смягчились, кожа казалась еще глаже - мед и сливки. Царица беспокоилась, что Антонию будет неприятно ее раздавшееся тело, но, насколько могла видеть Диона, он был совершенно очарован своей возлюбленной и лелеял ее так, словно она была сделана из самого хрупкого стекла.
Иногда это бесило ее, но Антоний только смеялся, по-прежнему неустанно восхищался ею и называл своей царицей кошек.
- А что еще видел твой римлянин?
Вопрос был внезапным - совсем в духе Клеопатры. Диона ответила:
- Насколько я знаю, только это. По большей части он отрицает, что способен видеть вообще, и считает, что магия существует для чужеземцев и женщин. По его мнению, мужчины становятся жрецами только потому, что этого требует от них государство. На самом деле они не говорят с богами и не передают им известий от смертных, хотя могут изобразить из себя все что угодно.
- Немного же он знает, - съязвила Клеопатра. - Правда, Антоний ничуть не лучше. Утром он заявил мне, будто хочет, чтобы жрицы Амона увидели для него знак. Ему нужна парочка знаков или хотя бы один - чтобы ублажить своих солдат, прежде чем он спровадит их в Парфию.
У Дионы перехватило дыхание.
- И он осмелился? Что же он сказал, услышав их мнение о себе?
- Ничего, и они - ничего. Я отправила его на охоту прежде, чем он смог перекинуться с ними хотя бы словом. С божьей помощью он уже обо все позабудет, когда вернется назад.
- Я не была бы так уверена, - возразила Диона. Клеопатра едва заметно улыбнулась.
- А я - напротив. Уж об этом-то я позабочусь.
Компания охотников возвратилась намного раньше, чем ожидали обе женщины, но с добычей: утками, гусями, даже молодым бегемотом, забредшим внутрь кольца охотников, - сам Антоний пронзил его копьем. Лицо его еще пылало возбуждением, но все же что-то необычное примешивалось к этому горячечному румянцу - белизна возле ноздрей, напряженность мышц у глаз. Он поклонился царице, поцеловал ее - слишком картинно-изящно перед лицом двора. Она ответила на поцелуй подчеркнуто пылко, казалось, не замечая его странного поведения.
Но Диона не стала привлекать к этому внимания Клеопатры. Остальные охотники пребывали в таком же слегка безумном настроении - те же быстрые, меткие взгляды… Она пожалела, что среди них нет Луция Севилия. Ее постоялец отправился в Мусейон, мягко обронив, что он, конечно, усматривает определенную добродетель в добывании ужина посредством охоты, но сам предпочитает охотиться за сокровищами в компании философов. Если бы Луций находился здесь, она смогла бы попытаться выяснить у него, что же все-таки происходит.
Но его здесь не было, и Диона ничего не предпринимала. Она была не вправе допытываться у супруга царицы, что все это значит. И не могла заговорить, пока царица не заговорит первой. А Клеопатру, казалось, занимал только бегемот: она восторгалась ловкостью своего возлюбленного, давала распоряжения об ужине для охотников и с увлечением хлопотала по хозяйству, пока Антоний принимал ванну и отдыхал. Приближался вечер, Диона вспомнила о Тимолеоне и о Луции Севилии - вот-вот он вернется из Мусейона и начнет искать ее, чтобы вместе поужинать. В сущности, она была свободна и могла идти домой, но однако осталась - сама не понимая почему, но знала, что следует поступить именно так.