- Не знаю, - ответила она и наклонилась к печке, чтобы перевернуть яблочный пирог, который пекла.
Она коснулась рукой лба и снова отбросила волосы, оставив пятнышко муки на носу. Одно-два мгновения она стояла на коленях перед печью, глядя в огонь и думая.
- Ему было очень плохо, когда он приехал сюда, он не мог ничего есть, особенно плохо ему было по утрам. Полагаю, это печень. Все они кончают так.
Она продолжала вытирать большие черные сливы и раскладывать их на блюде.
- Болезнь печени? - спросил я.
Она кивнула.
- Он сейчас в постели? - спросил я снова.
- Да, - ответила она. - Если бы он встал и походил бы немножко, поразмялся, он бы выздоровел. Но он лежит там и бездельничает.
- А в какое время он встает? - продолжал расспрашивать я.
- Не знаю, он может сползти вниз к чаю. Ты хочешь увидеть его? Ты для этого пришел?
Она улыбнулась мне с легким сарказмом и добавила:
- Ты всегда думал о нем больше, чем о ком-либо другом. Ах, ну, пожалуйста, ступай к нему.
Я последовал за ней по черным ступеням, которые вели из кухни прямо в спальню. Мы прошли по скрипящему деревянному полу этой пустой комнаты и открыли дверь на противоположной стороне. Джордж лежал на кровати, испуганно глядя на нас.
- Вот, Сирил пришел повидаться с тобой, - сказала Эмили. - Я привела его сюда наверх, потому что не знала, когда ты спустишься.
Легкая улыбка облегчения появилась на его лице, и он протянул руку с кровати. Он лежал, натянув сбитое одеяло до подбородка. Лицо было бесцветное и довольно обрюзгшее. Нос раздутый.
- Ты себя сегодня нехорошо чувствуешь? - спросила Эмили, мягко, с жалостью, которую она постоянно испытывала, даже говоря о его болезни.
- О, все в порядке, - ответил он желая поскорее отделаться от нас.
- Тебе бы все-таки не мешало попробовать встать. Сегодня прекрасное утро, теплое, солнечное, - сказала она нежно.
Он не ответил, и она сошла вниз.
Я оглядел холодную, чисто вымытую белую комнату, в ней было мало мебели и никаких украшений. Единственное, что смягчало почти больничную обстановку, это воловья и лошадиная шкуры на полу. Все остальное белое, или серое, или тускло-коричневое.
Крыша с одной стороны была очень покатой, и окно располагалось ниже моих коленей и почти доходило до пола. С другой стороны было довольно большое окно, высокое. Сквозь него виднелись красные крыши сараев и небо. Черепица сияла живым оранжевым светом. Чуть дальше поле, маленькие человечки поднимали снопы на телегу, по крайней мере, так казалось отсюда.
- Вернешься к сельскому хозяйству снова? - спросил я его.
- Не знаю, - тупо ответил он.
- Ты вообще-то спускаешься вниз? - снова спросил я.
- Нет. Я рад тебя видеть, - ответил он все с тем же выражением.
- Я только что приехал из Франции, - сказал я.
- А! - ответил он безразлично.
- Мне очень жаль, что ты болен, - сказал я.
Он, не двигаясь, смотрел на противоположную стену. Я подошел к окну и выглянул наружу. Через некоторое время я заставил себя сказать непринужденно:
- А может, ты встанешь и мы выйдем прогуляемся?
- Да, видимо, нужно, - согласился он, собравшись с силами.
Он заставил себя подняться с кровати. Когда он снимал пижаму, чтобы умыться, я отвернулся. Его руки казались тонкими. У него был живот, весь он был сутулый и какой-то неказистый.
Я вспомнил то утро, когда мы плавали вместе в мельничном пруду, и подумал, что сейчас он в расцвете лет. Я посмотрел на его посиневшие жалкие руки, когда он умывался. Мыло вдруг выскользнуло из его пальцев, когда он брал его, и упало, ударившись о кувшин. Это удивило нас. Он ухватился за края раковины, чтобы удержаться. Так он закончил свой медленный бесполезный туалет. Причесывая волосы, он смотрел на себя с явным стыдом.
Когда мы спустились вниз, в кухню вошли работники с поля, обед дымился на столе. Я пожал руку Тому Реншоу и крепкую, сильную левую кисть старика. Потом меня представили Артуру Реншоу, крупному, застенчивому, безусому парню лет двадцати.
Я кивнул слуге Джиму и его жене Анне. Мы все сели за стол.
- Ну, как ты себя чувствуешь? - спросил сердечно старик у Джорджа. Не ожидая ответа, он продолжал: - Тебе надо встать и идти с нами, поможешь нам управиться с пшеницей. И тогда будешь чувствовать себя хорошо.
- Не хочешь ли ты баранинки, а? - спросил его Том, поддевая кусок ножом.
Джордж покачал головой.
- Она довольно постная и нежная, - сказал Том мягко.
- Нет, спасибо, - ответил Джордж.
- Положи ему кусок! Положи ему кусок! - воскликнул старик. - Это то, что ему нужно, это придаст ему силы.
- Это нехорошо, если желудок не принимает пищи, - сказал Том мягко, словно он говорил с ребенком.
Артур же наполнил стакан Джорджа пивом без всяких разговоров. Оба молодых человека были очень внимательны к Джорджу.
- Положите ему хоть ложку репы, - настаивал старик. - Я не могу есть, когда у кого-то тарелка пуста.
Поэтому они положили репы и лукового соуса на тарелку Джорджа, а тот взял ложку и попробовал еду. Мужчины ели громко и с удовольствием. Ему было больно смотреть на них именно из-за того, что ели с таким смаком. Наконец, старик отложил ложку, которой он пользовался вместо ножа и вилки, посмотрел в тарелку Джорджа и сказал:
- Да он ничего не ест! Ничего! Это нехорошо.
Джордж тупо молчал.
- Не трогайте его, отец, - сказала Эмили.
- Да, не трогай его, отец, все устроится, - сказал Том, добродушно улыбаясь.
Все, что бы она ни говорила, тут же встречало поддержку Тома.
Прежде чем подать на стол яблочный пирог, она поставила перед братом сладкий творог с мускатным орехом и сливками, мелкие черные сливы, заодно подала тарелку и ложку, приглядывая за ним, словно, он был ребенком.
Том наблюдал за ней влюбленными глазами и даже погладил ей руку, когда она проходила мимо. После обеда Джордж вдруг произнес отчаянно, безразличным тоном:
- А вы не собираетесь дать Сирилу стаканчик виски?
В лице его отчетливо проступили следы борьбы между стыдом и надеждой.
В комнате воцарилось молчание.
- Ага! - сказал мягко старик. - Ладно, так и быть. Плесни ему каплю.
- Да! - добавил Том просительным тоном.
Все мужчины в комнате с трепетом ожидали окончательного приговора женщины.
- Я не знала - сказала она ясно, - что Сирил любит виски.
- Да мне все равно, - ответил я и покраснел. Я не смел спорить с ней. И старик тоже не решался. Мы просто ждали.
Подержав нас в этом состоянии несколько минут, она вышла в другую комнату, и мы услышали, как она отпирает дверь. Эмили принесла бутылку, на дне которой было около полупинты жидкости, и пять стаканов.
- А мне не нужно, - сказал старик.
- Мне тоже, - заявил Артур.
- Ты будешь, Том? - спросила она.
- А ты хочешь, чтобы я выпил? - спросил Том, улыбаясь.
- Я нет, - ответила она резко. - Я вообще не хочу, чтобы кто-то пил. Вы видите результаты перед собой. Но если Сирил будет пить, вы тоже можете выпить по стаканчику с ним.
Том был очень доволен ею. Мне и мужу она налила полные стаканы.
- Хватит, хватит! - сказал он. - Отдай это Джорджу. А мне не надо так много, ровно на два твоих пальчика, ты же знаешь.
Но она подала ему полный стакан, а когда Джордж получил свою долю, в бутылке оставалась всего капля. Эмили холодно посмотрела на пьяницу, когда тот потянулся за стаканом.
Мы с Джорджем беседовали, пока мужчины курили.
- Ты видел мою семью? - спросил он. - Да! Не так все плохо, правда, с детьми порядок, верно? Они мягкие, это все мамино воспитание. Слишком балует их, не дает мне слова сказать. Я бы воспитал их иначе, ты знаешь.
Том взглянул на Эмили и, заметив, что она сердится, предложил ей пойти посмотреть на скирду. Я смотрел вслед этому широкоплечему мужчине, шагавшему рядом с ней. Она была настоящей хозяйкой, спокойной и самоуверенной, он - ее мужем и слугой.
Джордж рассказал о себе. Если бы я не знал его, то вряд ли поверил, что все это говорит он, а не кто другой. Настолько глупой показалась мне его похвальба.
Старик встал и сказал, что нужно доделать кое-какую работенку. И он ушел вместе с младшим сыном.
Джордж продолжал свой глупый монолог, жестикулируя и мотая головой. Он нес всякую околесицу, и когда мы вышли из дома и отправились в поля. Я испытывал к нему отвращение.
Он выглядел и говорил, как самое последнее ничтожество. Серые куропатки бежали по пустому полю. Мы медленно брели сквозь легкий сентябрьский туман, ступая неспешно и осторожно, потому что он был слишком слаб и плохо держался на ногах. И все равно он старался поддерживать беседу. Не замечал серых куропаток, хотя поел вместе со мной черной смородины, встреченной на пути. А когда я потянул к себе гроздь ягод с живой изгороди, он без всякого интереса посмотрел на красно-зеленые ягоды в моей руке.
- Небось дикие ягоды, да? - спросил он глупо. Он стоял у ворот с помятым бледным лицом, словно трухлявое дерево, которое вот-вот упадет. Его не трогал поток солнечных лучей, даже не касался. На гумне высились скирды сена, стояли снопы пшеницы, золотые и серебряные. Нагруженная телега, скрипя, подъезжала все ближе и ближе. Том забрался наверх и стоял на фоне неба, радуясь золотому зерну. Он помахал рукой жене, проходившей мимо. Потом Артур начал поднимать снопы, устраивая еще одну скирду, и двое мужчин работали дружно, споро. Их белые рубашки и темные волосы создавали тот особый контраст, здесь в поле, который навевал мысли о графике. Тишина нарушалась только случайными касаниями человеческого тела о телегу.