Глава IV
ДОМАШНЯЯ ЖИЗНЬ В ГОСТИНИЦЕ "БАРАН"
Джорджу очень хотелось принять меня в своем доме. Гостиница "Баран" имела лицензию на продажу спиртного только на шесть дней, поэтому в воскресный день я был приглашен на чай. Было очень тепло, тихо, солнечно, когда я шел через Креймид. Несколько влюбленных стояли под каштанами, иные пары направлялись через дорогу в луга, которые раскинулись мягкими коврами после сенокоса.
Когда я входил в гостиницу через кухню, то услышал звон, грохот и голос Мег, сердито выговаривающий моей подруге:
- Нет, не трогай его, Эмили, этого гаденыша! Пусть отец возьмет его!
Один из детей плакал. Я вошел и увидел Мег, раскрасневшуюся, неопрятную, в большом белом переднике, только что отошедшую от печи. Эмили, в кремовом платьице, брала рыжеволосого плачущего ребенка из колыбели. Джордж сидел в маленьком кресле, курил и сердито поглядывал на них.
- Не могу пожать руки, - сказала Мег в суматохе. - Я вся в муке. Садись, пожалуйста… - и она поспешила из комнаты.
Эмили перевела взгляд с хнычущего ребенка на меня и улыбнулась редкой, доверительной улыбкой, девушка как бы говорила: "Видишь, сейчас я вынуждена заниматься этим, но мое сердце принадлежит тебе всегда".
Джордж встал и предложил мне круглое кресло. Это была высшая почесть, которую он мог оказать мне. И сразу спросил, чего бы я хотел выпить. Когда я отказался от всего, он тяжело опустился на софу и, видимо, сердито подумал, какую бы остроту выдать по этому поводу, но так ничего и не придумал.
Комната была большая, удобная, с тростниковыми креслами, платяным шкафом со стеклянными ручками-шишечками, буфетом со стеклянными дверцами, полкой, подвешенной в углу, и большой софой, которая вместе с подушками была обтянута красной хлопчатобумажной материей. Странная смесь кушаний и напитков стояла на столе: пиво, спиртное, бекон. Вошла Тини, угрюмая чернобровая служанка, с другим ребенком на руках. Мег окликнула ее, спросив, спит ли дитя. Мег снова вся погрузилась в суету и суматоху.
- Нет, - ответила Тини, - он не спит весь день.
- Повороши поленья в печи и одень его, - велела Мег. Тини положила черноволосого ребенка в другую колыбельку. Тут же он принялся плакать и кричать. Джордж направился через всю комнату к нему, схватил белого пушистого кролика.
- Ну-ка посмотри! Хочешь хорошего кролика?
Мальчик послушал его какое-то время, потом, решив, что все это обман, начал плакать снова. Джордж отшвырнул кролика, взял ребенка, усадив его на колено.
- Вверх-вниз! Вверх-вниз! Скачем, скачем, скачем!
Но ребенок, очевидно, прекрасно понимал, какие чувства испытывает к нему отец, поэтому плакал не переставая.
- Поторапливайся, Тини! - приказал Джордж служанке, ворошившей теперь уголь в камине. Эмили ходила вокруг, нянча другого ребенка, и улыбалась мне, так что я испытывал особое удовольствие, слыша ласковые слова, которые она расточала ребенку, и понимая, что они предназначались мне. Джордж передал своего ребенка служанке и сказал мне с некоторым сарказмом:
- Пойдем в сад?
Я встал и последовал за ним через солнечный двор, по дороге среди кустов. Он зажег трубку и вел себя так, словно помещик в собственных владениях.
- Знаешь, - сказал он, - она очень плохо управляется с делами.
Я засмеялся и заметил, что на сливах нынче много плодов.
- Да! - ответил он бездумно. - Ты знаешь, она должна была отправить девушку с детьми погулять и соответственно одеть их. Но ей нравится сидеть и сплетничать с Эмили все время, пока они спят, а как только они проснулись, ей нужно печь пирог…
- Полагаю, она получает удовольствие от приятной беседы, - ответил я.
- Но ведь она хорошо знала, что ты придешь и что следует подготовиться. Но женщина - очень недальновидное существо.
- Да какое это имеет значение? - сказал я.
- Воскресенье - единственный день отдыха для нас, поэтому она могла бы сделать так, чтобы дома было тихо.
- С другой стороны, это единственный день, когда она может спокойно посидеть и посплетничать, - ответил я.
- А ты знаешь, - сказал он, - что у меня ни минутки свободной? Тини сейчас и спит, и живет с нами в кухне… так же как и Освальд… поэтому я ни минуты не могу побыть с собой наедине. Нет места, где можно было бы посидеть в тишине. Весь день дети, всю ночь дети. И слуги, и посетители. Иногда мне кажется, что я был бы рад убраться отсюда. Я готов отказаться от пивной… да вот только Мег этого не хочет.
- Но если ты оставишь пивную, что дальше станешь делать?
- Мне бы хотелось вернуться к фермерскому труду. А здесь нет ни места, ни времени для этого. Всегда находится какое-то дело. То съездить посмотреть, как варят пиво, то взглянуть на лошадей, то еще что-нибудь такое. Вся жизнь проносится мимо в суете. Если бы иметь свое тихое местечко и заниматься фермерством в мире и покое…
- Ты был бы тогда беден и несчастен, - сказал я.
- Может быть, - ответил он в своей обычной задумчивой манере. - Вполне возможно! Как бы там ни было, да только тогда меня бы не одолевало чувство тоски оттого, что я никогда уже не смогу вернуться… к земле.
- Это означает, что в глубине души ты и не стремишься к этому, - сказал я, смеясь.
- Может быть и так, - сказал он. - Знаешь, я многое сделал здесь… не считая пивной. Я всегда думал о ней как о собственности Мег. Пойди вон, осмотри конюшню. У меня великолепная кобыла, потом еще две лошади, очень хорошие. Я отправляюсь в Мелтон-Момбрей с Томом Мэйхью к парню, торгующему лошадьми. Том - молодец. Он знает толк в этих делах, да только такой ленивый и беззаботный, что самому впору заняться торговлей…
С Джорджем было интересно. Как только мы пошли к конюшням, вышла Эмили с ребенком, одетым в новую шелковую одежонку. Она подошла, улыбаясь мне своими темными глазами.
- Видишь, какой он хороший! Правда, миленький? - Она протянула мне ребенка, чтобы я смог рассмотреть дитя. Я взглянул, но ощущал только близкую теплоту ее щеки и запах ее волос.
- На кого он похож? - спросил я, глядя на нее и видя свое отражение в ее глазах. Спрашивать о чем-либо было бессмысленно: ее взгляд был так красноречив, что у меня застучало сердце. Но она ответила:
- На кого? Ни на кого, конечно! Но он будет похож на отца, разве не так?
Она посмотрела мне в глаза и покраснела, а у меня дыхание перехватило. Я улыбнулся.
- Ага! Голубые глаза, как у вашего отца… не как у вас…
И снова послание в ее глазах.
- Нет! - ответила она очень мягко. - Но я думаю, он будет веселым, как отец… ни у кого нет таких глаз, как у нас, правда?
- Ни у кого, - ответил я, почувствовав прилив нежности. - Ни у кого. Иметь такие зовущие такие неотразимые глаза, как у тебя, значит быть чуткой и неравнодушной. Но ты умеешь скрывать свои чувства, правда?.. И не хочешь обнажать жизнь, вытаскивать наружу беззащитную протоплазму, разве не так?
Она засмеялась.
- Разве и у меня такие глаза? - спросил подошедший к нам Джордж.
- Да, - ответил я, - да… но это не так уж и плохо. Ты довольно осторожен, хотя все равно тоже беззащитен.
- И потом, я ведь старше? - спросил он с легкой иронией, как бы намекая, что я интересуюсь не им.
- Да, ты более осторожен. Ты держишься в тени. Зато Эмили застегнута на все пуговицы и может теперь идти сквозь толпу своей собственной походкой.
Мне стоило больших усилий не поцеловать ее, когда она посмотрела на меня с особым женским достоинством и нежностью. Тут я вспомнил, куда мы направлялись, и сказал:
- Но ты же вел меня на конюшню, Джордж! Пойдем с нами, посмотрим лошадей, Эмили!
- Конечно, пойду. Я их обожаю, - ответила она, и мы двинулись за ним все вместе.
Он разговаривал с лошадьми и о лошадях, клал руку на холку, гладил их. Эти выносливые животные интересовали его больше, чем все остальное. Он аж покраснел, с жаром рассказывая о них. Они были его новым увлечением. Тихие и добрые. А он их хозяин. Это доставляло ему неподдельное удовольствие.
Однако ребенок снова закапризничал. Эмили посмотрела на меня, ища в моих глазах сочувствия.
- Вот маленький непоседа, - сказала она, - ему бы только все время двигаться. Может, ему не нравится запах конюшни, - добавила она, вздрогнула и засмеялась, - он не такой уж и приятный, правда?
- Пожалуй, - согласился я, и мы вместе с ней покинули конюшню, оставив там Джорджа.
А мы пошли в сад. Она постоянно разговаривала с ребенком, нахваливала мне мальчика, но мне бы хотелось, чтобы ребенка с нами сейчас не было. Я проговорился об этом, что вызвало у нее смех, и она продолжала дразнить меня. Цветы штокрозы розовой вспыхнули среди листьев. Пчелы, покрытые бледными крошками пыльцы, устремлялись к цветкам, затем забирались внутрь, возбужденно гудя, бешено льнули к пушистым белым башенкам и переносили нектар в свои восковые ячейки. Эмили держала ребенка высоко, чтобы он лучше видел все, и при этом говорила тихим, ласковым голосом. Солнце блестело в мягких волосах, как бронзовая пыль, а голубые глаза ребенка жадно следили за пчелами. Потом он издал какие-то звуки и взмахнул ручонками, похожими на розовые бутоны штокрозы розовой.