Сторож смотрел на них. Потом, улыбнувшись, широкими шагами спустился вниз и вернулся со словами:
- Ну, леди могла бы взять и свои перчатки.
Она взяла их, отшатнувшись к Лесли. Потом выпрямилась и сказала:
- Позвольте мне нарвать цветов.
Она нарвала букетик подснежников, которые росли между корней деревьев. Мы все наблюдали за ней.
- Простите за такую ошибку… леди! - сказал Эннабел. - Но я уже и забыл, как выглядят порядочные дамы… ну, если не считать дочерей сквайра, которые, однако, никогда не гуляют вечерами.
- Думаю, тебе не приходилось видеть много дам за свою жизнь… если, конечно, ты… Тебе никогда не приходилось быть грумом?
- Ах, сэр, я считаю, лучше быть конюхом для лошади, чем женихом для леди, прошу прощения, сэр.
- И ты заслужил это… без сомнения.
- Я получил все сполна… и я желаю вам, сэр, чтобы у вас все сложилось лучше. Больше чувствуешь себя мужчиной здесь, в лесу, чем в гостиной у моей дамы.
- В гостиной у леди! - засмеялся Лесли, глядя с удивлением на сторожа.
- О да! "Приходи ко мне в гостиную…"
- А ты довольно умен для сторожа.
- О да, сэр… был и я когда-то дамским угодником. Но лучше уж присматривать за кроликами да птичками. Легче растить засранцев в Кеннелзе, чем в городе.
- Так это твои дети? - спросил я.
- Вы их знаете, да, сэр? Симпатичный выводок, не правда ли?.. миленькие хоречки… ну прямо как ласки… из них вырастет стая молодых лис. Быстроногих к тому же…
Эмили присоединилась к Летти, они стояли рядом с человеком, которого втайне ненавидели.
- А потом они попадут в капкан, - сказал я.
- Они живут в естественных условиях… и смогут защитить себя, как все дикие звери, - ответил он, ухмыляясь.
- Ты не выполняешь свой долг, это удивляет меня, - сказал Лесли назидательно.
Мужчина рассмеялся.
- Родительский долг, лучше скажите, А мне не нужно говорить об этом. У меня их девять. Восемь уже народились и девятый на подходе. Она хорошо размножается, моя возлюбленная, каждые два года по одному… девять за четырнадцать лет… неплохо, а?
- Ты постарался, думаю.
- Я… почему? Это же все естественно! Когда мужчина отходит от своего естества, он становится дьяволом. Лучше быть хорошим животным, скажу я, и мужчине, и женщине это обличье сгодится. Вы, сэр, хорошая мужская особь, леди - женская… все правильно… и радуйтесь этому.
- А потом?
- Делайте то же самое, что и животные. Я присматриваю за своим выводком… ращу их. Они симпатичненькие, каждый, что молоденький ясень. Они не научатся ничему грязному среди природы… если, конечно, я этому не посодействую. Они могут быть как птички, ласочки, змейки или белочки, раз они пока не знакомы с порочной человеческой жизнью, вот как бы я выразился.
- Что ж. Таково твое мировоззрение, - сказал Лесли.
- Ага. Обратите внимание, как на нас смотрят женщины. - Я для них буйвол и пара червей, вместе взятые. Посмотрите на эту тварь! - сказал он громче, чтобы слышали женщины. - Забавен, не правда ли? А зачем?.. И для чего вы, например, носите такую замечательную куртку и крутите ваши усы, сэр! Ха… скажите женщине, чтобы она не ходила в лес, пока не научится правильному взгляду на естественные вещи… тогда она может увидеть кое-что очень важное… Спокойной ночи, сэр.
Он зашагал в темноту.
- Суровый малый, - заметил Лесли, - но в нем что-то есть.
- Он заставил меня содрогнуться, - ответила она. - Однако он тебе интересен. Я уверена, с ним была связана какая-то история.
- Такое впечатление, что он что-то потерял, чего-то лишился, - сказала Эмили.
- Думаю, он все же неплохой парень, - сказал я.
- Хорошо сложен, но в нем нет души.
- Нет души… и это среди подснежников, - сказала печально Эмили.
Летти задумалась, а я улыбнулся.
Был прекрасный вечер, спокойный, с красными дрожащими облаками на западе. Луна в небесах задумчиво смотрела на восток. Вокруг нас лежал темно-пурпурный лес, теряющий краски. Заброшенная земля поблизости выглядела грустно и даже как-то странно при свете вечерней зари. Зато торфяная дорога была великолепна.
- Побежали! - сказала Летти, и, взявшись за руки, мы побежали как сумасшедшие, задыхаясь и хохоча, нам было хорошо, весело, мы забыли обо всем дурном. А когда мы остановились, то в один голос вдруг воскликнули: "Прислушайтесь!"
- Вроде это дети кричат! - сказала Летти.
- В Кеннелзе, - подтвердил я. - Точно, это там.
Мы поспешили вперед. Из дома раздавались безумные вопли детей и дикие, истерические крики женщины.
- Ах, чертенок… ах, чертенок… вот тебе… вот тебе! - Затем слышались звуки ударов, вой. Мы вбежали в дом и увидели взъерошенную женщину, которая безумно колотила сковородкой мальчишку. Малый вертелся, как молодой дикобраз… мать держала его за ногу. Он лежал и выл во весь голос. Другие дети плакали тоже. Мать была в истерике. Волосы закрывали ей лицо, глаза смотрели злобно. Рука поднималась и опускалась, точно крыло ветряной мельницы. Я подбежал и схватил ее. Она уронила сковородку, ее колотила дрожь. Она взирала на нас с отчаянием, сжимая и разжимая руки. Эмили побежала успокаивать детей, а Летти подошла к обезумевшей матери. Наконец та успокоилась и села, глядя перед собой. Потом бесцельно стала трогать колечко на пальце у Летти.
Эмили между тем промывала щеку у девочки, которая стала вопить громче, когда увидела, что из раны капнула кровь на ткань. Наконец и она успокоилась. После чего Эмили наконец зажгла лампу.
Я нашел Сэма под столом. Протянул руку, хотел схватить, но он тут же ускользнул, как ящерица, в проход. Через некоторое время я обнаружил его в углу. Он лежал и дико завывал от боли. Я отрезал ему путь к отступлению, взял в плен, отнес, отчаянно сопротивлявшегося, на кухню. Вскоре, обессилев от боли, он стал пассивным.
Мы раздели его. Его ладное белое тельце было все покрыто кровоподтеками. Мать захныкала снова, а вместе с ней и дети. Девушки старались успокоить ее. А я принялся растирать маслом тельце мальчика. Потом мать схватила ребенка на руки и стала страстно целовать, рыдая на весь дом. Мальчик позволил себя целовать… но потом тоже начал плакать. Его тельце сотрясалось от рыданий. Постепенно рыдания унялись, они сидели и тихо плакали, бедная, несчастная мать и полуголый мальчик. Потом она отправила его спать, а девушки подготовили - ко сну других малышей, помогая им надеть ночные рубашонки, и скоро в доме стало тихо.
- Я не могу с ними справиться, не могу, - проговорила мать грустно. - Они растут сами по себе… просто не знаю, что с ними и делать. Муж совсем мне не помогает… нет… его не заботит, как я с ними тут управляюсь… ничем не помогает, одни насмешки строит.
- Ах, малыш, - сказала Летти, усадив худенького мальчика себе на колени и держа перед ним его ночную рубашонку. - Не хочешь ли ты пойти к своей мамочке?.. Ну вот, теперь иди… Ах!
Хорошенький полуторагодовалый малыш потопал через всю комнату к маме, размахивая ручонками и смеясь, его карие глазенки блестели от удовольствия. Мама схватила его, пригладила шелковистые каштановые волосы, откинув со лба назад, и прижалась к нему щекой.
- Ах! - сказала она. - У него совершенно шальной отец. Не такой, как другие мужчины. Он ни о ком не заботится. Даже к собственной плоти и крови, к нашим детям, относится, как чужой.
Девочка с пораненной щекой удобно устроилась у Лесли. Она сидела у него на коленях, смотрела грустными глазами, вскинув вверх круглую головенку с короткой стрижкой.
- Это мой мел, а Сэм сказал, что его, и он возьмет и будет рисовать, где захочет, только я не дам ему ничего, вот. - Она разжала пухленькую ручонку и показала красный мелок. - Мне его папа принес, чтобы я сделала румяной мою куклу, она деревянная. Я покажу ее сейчас вам.
Она соскочила с колен и, придерживая рукой рубашонку, побежала в угол, где валялись детские игрушки, потом принесла Лесли вырезанную из дерева карикатуру на женщину. Лицо куклы было вымазано красным мелом.
- Вот она, моя куколка, папа сделал ее для меня… ее зовут леди Мима.
- Да ну? - сказала Летти, - а это у нее щеки? Она ведь некрасивая, правда?
- Нет, она красивая! Папа сказал, она настоящая леди.
- И он дал тебе для нее румяна?
- Да, румяна! - Она кивнула.
- И ты не давала их Сэму?
- Нет. Мама тоже сказала: "Не давай Сэму!", и он укусил меня.
- А что скажет отец?
- Папа?
- Он только засмеется, - проговорила мать, - и скажет, что укус лучше, чем поцелуй.
- Скотина! - сказал Лесли с чувством.
- Нет, но он ни разу не тронул пальцем ни меня, ни детей. Просто он не такой, как другие мужчины… никогда не поговорит. Форменный чужак, даже стал более чужой, чем в тот день, когда я впервые его увидела.
- А где это произошло? - поинтересовалась Летти.
- Я тогда работала служанкой в Холле… а он был новичок, явился туда… красивый, благородный джентльмен, ну и все такое прочее. Даже сейчас он может читать и беседовать, как настоящий джентльмен… Только мне вот ничего не говорит… Ведь я в его глазах просто лепешка грязи!.. Вот и измывается надо мной, над своими детьми. Боже милостивый, да он будет здесь с минуты на минуту. Ступайте отсюда!
Она погнала детей спать, погасила светильник в углу и стала накрывать на стол. Скатерть чистая, без пятен, она положила перед его прибором серебряную ложку на блюдце.
Не успели мы направиться к дверям, как вошел он. Завидев его массивную фигуру в дверном проеме, эта крупная, солидная женщина заметалась по комнате.