- Да, это превосходный шведский массажист, привязанный к Парижу. Кроме того, иногда я люблю одиночество.
- Одиночество? - и Корали бросила взгляд в сторону быстро удаляющейся фигуры мисс Шарп. - Вот как?
Я не допустил себя до того, чтобы рассердиться снова.
- Можете сказать остальным, что книга почти кончена.
- Эта противная книжонка! До того, как вы ее начали, вы были поинтереснее, Николай. Может быть, теперь я и поняла почему.
Я не дал поймать себя и сделал вылазку в лагерь противника:
- Вы остановились здесь?
Я видел, что это так и что ее теперь беспокоит мысль о моем присутствии.
- О нет, - мило солгала она. - Я здесь только на один день, чтобы навестить Луизу, сын которой в лазарете.
Наступила моя очередь сказать:
- Вот те на!
Тут мы оба рассмеялись - и я расстался с ними.
Но когда я добрался до своей гостиной, я не услышал стука машинки и нашел только записку от мисс Шарп, в которой она писала, что в машинке что-то не совсем в порядке и что она взяла работу с собой, чтобы закончить ее дома.
Я проклял Корали и всех дамочек на свете и, испытывая сильную боль, лег в постель.
IX.
Суббота. Утро.
Вчера я был так беспокоен, что не мог ни за что приняться. Я читал Платона, страницу за страницей, и сознавал, что слова, скользящие в моем мозгу, не имеют для меня никакого значения и что другая половина его поглощена мыслями о мисс Шарп. Если бы я только осмелился быть естественным и применить мои обычные способы обращения с женщинами, мы наверно могли бы быть друзьями. Но я одержим страхом, что она покинет меня, если я, хоть немного, перейду границу, проведенную ею между нами. Я вижу, что она твердо решила остаться только секретаршей, и отдаю себе отчет в том, что поступать так ее заставляет ее воспитание. Если она будет в коротких или приятельских отношениях со мной, она почувствует, что ей не подобает приходить одной ко мне в квартиру. Она приходит только потому, что нуждается в деньгах, и, принужденная делать это, она защищает свое достоинство, одевая эту ледяную маску. Я знаю, что в четверг она отправилась домой потому, что ее оскорбил взгляд Корали, и порча машинки была только предлогом. Теперь, если случится еще что-либо подобное, она может предупредить меня об уходе. Буртон инстинктивно почувствовал это и воспротивился тому, чтобы я пригласил ее завтракать. Если бы она была обыкновенной машинисткой, у Буртона не было бы ни малейших возражений - как я сказал раньше, Буртон знает свет.
Что же делать теперь? Мне хотелось бы отправиться к герцогине, сказать ей, что я кажется влюбился в свою секретаршу, которая и смотреть на меня не хочет, и спросить ее совета, но я боюсь, что, несмотря на всю широту ее мыслей, классовые предрассудки слишком сильны в ней, чтобы она могла действительно сочувствовать мне. Ее старорежимный французский ум не сможет представить себе Тормонда - сына Анны де Монт-Анбац, - влюбившегося в незначительную мисс Шарп, приносящую бинты в Курвильский лазарет.
Эти мысли так мучили меня весь вчерашний день, что к вечеру у меня была настоящая лихорадка, а у Буртона вид полнейшего неодобрения. Под вечер выпал также легкий дождь и я не мог выехать на террасу посмотреть на заход солнца.
Я умышленно мешкаю над последней главой книги, а также перечел написанные ранее и решил переделать некоторые из них, но даже в лучшем случае, я не смогу растянуть это больше, чем недель на шесть, а тогда под каким предлогом я удержу ее? Я чувствую, что она не останется только для того, чтобы отвечать на несколько писем в день, сводить счета и, вместе с Буртоном, расплачиваться по ним. Я в большем отчаянии, чем был когда-либо за весь год. А что, если предположить, согласно ее теории, что я должен получить урок? Если поразмыслить, как она сказала, без тщеславия, кажется, что я должен научиться побеждать чувства и сохранять невозмутимость, даже когда все, чего я желаю, находится вне досягаемости.
Суббота. Ночь.
Сегодня несчастный день, хотя начался он довольно хорошо. В одиннадцать, когда я закрывал дневник, пришла мисс Шарп. На этот раз я послал встретить ее на станцию. Она принесла всю работу, которую взяла с собой в четверг, в полном порядке, а на ее лице была обычная маска. Хотел бы я знать, разглядел бы я ее красоту если бы не видел ее без очков? Теперь эта красота бросается мне в глаза, даже когда они на ней, - ее нос так тонок, а рот - настоящий лук Амура, если только можно вообразить решительно очерченный лук Амура. Я уверен, что, если бы она была одета как Алиса, Одетта или Корали, она была бы прелестна. Сегодня утром, до ее прихода, я начал думать об этом и о том, как мне было бы приятно дарить ей вещи лучшие, чем все те, которые когда-либо имела хоть одна из "дамочек". Как я хотел бы, чтобы у нее были сапфировые браслеты для ее тонких ручек и длинная нитка жемчуга на тонкой шейке - жемчуга моей матери, - может быть, и большие жемчужины в подобных раковинам ушах. И еще о том, как мне хотелось бы распустить ее волосы, расчесать их и позволить им свободно виться, а затем зарыться в них лицом - для такого тугого узла, как у нее, должно быть, нужно иметь массу волос. Но к чему я пишу все это, когда в действительности это дальше, чем когда бы то ни было, - боюсь даже, что окончательно невозможно.
Мы работали в гостиной, я попросил ее перечесть ранние главы книги, что она и сделала.
- А теперь, какого вы мнения о книге в целом? - спросил я ее.
Она помолчала минуту, как бы не желая ответить сразу, но потом честность, составляющая ее неотъемлемую часть, вынудила ее ответить:
- Она объясняет, что такое мебель этой эпохи.
- По вашему это страшная ерунда.
- Нет.
- Что же тогда?
- Это зависит от того, собираетесь ли вы издать ее.
Я откинулся назад и рассмеялся - с горечью. Открытие, что она понимала это только, как возможность для меня облегчить душу, род "аспирина", как говорила герцогиня, резнуло меня как ножом, я испытывал гневное сознание от того, что мне не противоречили и потакали только потому, что я был ранен. Я был предметом сожаления и даже нанятая мной машинистка… но я не могу писать об этом!
Мисс Шарп вскочила со стула, ее тонкие ноздри вздрагивали, а рот принял выражение, которое я не могу даже определить.
- Но это совсем не плохо, - сказала она. - Вы меня не так поняли.
Я знал, что она зла на себя за то, что обидела меня, и что я могу извлечь из этого большую пользу, но что-то во мне не позволило мне сделать это.
- О, все в порядке, - ответил я, но, быть может, мой голос звучал монотонно и обескуражено, так как она продолжала с большой добротой:
- Конечно, у вас большие знания в этой области, но я чувствую, что многие главы требуют большей сжатости. Могу я сказать вам где?
Я чувствовал, что это больше не интересует меня, так или иначе, это было смешно и несущественно. Я смотрел на все это с новой точки зрения, но был рад ее доброму отношению, хотя, на минуту, даже это казалось не таким уж важным. Что-то ошеломило меня. Что во всем этом хорошего, какое это имеет значение? Бессознательно я устало откинул голову на подушку и, ощутив прикосновение мягкого шелка, на минуту закрыл глаза.
Когда мисс Шарп заговорила снова, ее голос был полон сочувствия - и не раскаяния ли?
- Я хотела бы помочь вам снова заинтересоваться этим, позволите вы мне? - попросила она.
Я был рад, что она не выразила сожаления, что обидела меня - этого бы я не вынес.
Теперь я открыл глаз и взглянул на нее, она близко наклонилась ко мне, но я не почувствовал ничего особенного, - только желание заснуть и покончить со всем. Как будто ткань, сотканная моим воображением, была разорвана.
- Это очень мило с вашей стороны, - вежливо ответил я. - Да, скажите что вы думаете.
Ее такт очень велик, она сразу погрузилась в тему без дальнейших выражений симпатии, ее голос был полон дружелюбия и интереса, и на этот раз она отбросила в сторону свою вынужденную сдержанность. Она говорила умно, выказывая развитые критические способности, и, наконец, мое безразличие начало разбиваться и я не мог избежать некоторого волнения. Утешительным фактом было то, что она должна была быть заинтересована работой, иначе она не могла бы разбирать главу за главой, одно место за другим, как делала.
По мере того, как мы обсуждали книгу, она пришла в возбуждение и один раз бессознательно сняла очки. Ее прекрасные синие глаза были как солнце, выглянувшее из бурных туч. Мое сердце "прыгнуло" (думаю, что это может выразить испытанное мною ощущение), я почувствовал странную смесь возбуждения и удовольствия и, как я предполагаю, не подавил своего восхищения, так как она испугалась и, ярко покраснев, немедленно же вновь одела их, продолжая свою речь уже более спокойным тоном. Увы!..
Конечно, я сейчас же понял, что она носит очки не для того, чтобы смягчить свет или из-за неправильного зрения, но просто, чтобы скрыть эти синие звезды и сделать себя непривлекательной.
Как все это таинственно!
Хотел бы я иметь возможность скрыть то, что заметил, как она сняла очки. В другой день я, конечно, воспользовался бы своими преимуществами и заставил бы ее сознаться, по какой причине она носит их, но какое-то мое странное свойство помешало мне извлечь пользу из этого положения, - и я пропустил этот случай. Быть может, она была благодарна мне, так как потом снова оживилась.
Я начал думать, что могу написать дурацкую книгу заново и предложил ей разобрать ее в подробностях.
Она согласилась.