Трижды в день им выпадала возможность поесть и оправиться. Останавливался фургон только в ЖЭКах. И. В. чувствовала, как он съезжает с трассы, петляет по шоссе между строящихся домов, по дворам и проулкам. Автоматически поднималась дверь гаража, фургон въезжал, и дверь опускалась снова. Все гурьбой валили в зажиточный дом, вот только такие дома всегда были лишены мебели и какой-либо семейной мелочовки. Там их уже ждали, и они ели торты и печенья. Это всегда происходило в совершенно пустой комнате, но обои менялись: в одном месте - цветочные обои в цветочек в стиле кантри и застоявшийся запах прогорклого освежителя "глейд". В другом - обои с хоккеистами, футболистами, баскетболистами. А еще в одном - просто гладкие белые стены со старыми каракулями цветными мелками. Сидя в этих комнатах, И. В. рассматривала царапины на полу от когда-то передвинутой мебели, точно впадины геологических пород, созерцала их, будто археолог, выдумывала истории о когда-то живших здесь, но давно уехавших семьях. Но к концу путешествия она уже и на это не обращала внимания.
В фургоне она не слышала ничего, кроме счастливых песен и хоралов, не видела ничего, кроме притиснутых друг к другу лиц своих спутников. Заправляться они всегда останавливались на бензоколонках для грузовиков в самых глухих местах, причем подъезжали к самому дальнему насосу, чтобы никого больше и близко не было. За исключением таких коротких остановок фургон все ехал и ехал, только водители сменялись.
Наконец они приехали на побережье. И. В. узнала его по запаху. Несколько минут фургон стоял, мотор урчал на холостом ходу, но наконец И. В. встряхнуло: преодолев какой-то порог, фургон пополз вверх - сперва по одному пандусу, потом по другому и вот уже остановился. Раздался щелчок, водитель поставил машину на ручник.
Тут послышался рокот, похожий на шум мотора, только намного громче. Поначалу И. В. даже не почувствовала движения, а потом сообразила, что все мягко покачивается. Фургон стоял на корабле, а тот вышел в море.
Этот настоящий океанский корабль, правда, старый, дрянной и проржавевший, стоил на свалке, наверное, целых пять баксов. Но он еще способен перевозить машины и держится на плаву.
Корабль - такой же, как фургон, только больше, и народу тут тоже больше. Но едят они ту же еду, поют те же песни и все так же почти не спят. К тому времени И. В. находит в этом извращенное утешение. Она знает, что вокруг уйма таких же, как она, и что она в безопасности. Она свыклась с заведенным порядком, она знает, где ее место.
И так, наконец, они попадают на Плот. Никто не сказал И. В., куда они едут, но именно туда они направляются - теперь это уже совершенно очевидно. Ей следовало бы испугаться. Но они бы не ехали на Плот, будь там так плохо, как о нем говорят.
Когда он еще только показывается на горизонте, И. В. почти ждет, что ее снова обмотают промышленной изолентой. А потом она догадывается, что в этом нет необходимости. Она же никому не чинила неприятностей. Ее приняли как свою, ей доверяют. Отчасти это пробуждает гордость.
И она не будет создавать проблемы на Плоту, потому что сбежать из их сектора лодчонок она может только на Плот per se. На настоящий Плот. Плот из сотен дешевых гонконгских фильмов и комиксов с реками крови. Не нужно большого воображения, чтобы представить себе, что случается на Плоту с пятнадцатилетними американскими блондинками, и здешним людям это известно.
Иногда она тревожится за мать, а потом ожесточается и думает: может, случившееся пойдет ей на пользу. Немного ее встряхнет. А именно это ей и нужно. После того как папа ушел, она замкнулась в себе, съежилась, будто брошенная в огонь птичка-оригами.
На расстоянии нескольких миль Плот окружает внешнее облако мелких судов. Почти все они рыболовецкие. На кое-каких - парни с автоматами, но этот паром они не трогают. Пройдя через внешнюю зону, паром берет курс на белый квартал с краю Плота. В буквальном смысле белый. Все корабли здесь новые и чистые. Есть парочка огромных ржавых судов с русскими надписями по борту, и паром причаливает к одному из них. Перебрасывают швартовы, потом на борт парома ложатся сети, утяжеленные сотнями отслуживших свое шин.
Никаких условий для скейтинга.
Интересно, есть ли вообще на борту скейтеры. Маловероятно. И вообще все это не ее люди. Она всегда была из грязных отбросов хайвеев, а не из этих, что вечно распевают, взявшись за руки. Может быть, Плот для нее - самое место.
И. В. отводят в трюм русского корабля и ставят на самую тупую работу всех времен и народов: чистить рыбу. Она этой работы не хочет, она о ней не просила. Но получила именно ее. И все это время никто с ней не разговаривает, ничего не объясняет, и поэтому она боится спрашивать. Ее только что накрыла массивная волна культурного шока, поскольку большинство людей на этом корабле - старые и толстые русские и по-английски они не говорят.
Несколько дней она спит за работой, тогда ее тычками будят здоровенные русские матроны, работающие за соседними столами. А еще она ест. Кое-какая рыба, проходящая через этот трюм, порядком протухла, но и свежего лосося здесь достаточное количество. Узнает она его только потому, что ела суси в универмаге: лосось - это нечто красновато-оранжевое. Поэтому она готовит себе суси, жует потихоньку свежую лососину, а та хороша на вкус, что само по себе неплохо. Немного проясняет мозги.
Как только И. В. преодолевает шок и свыкается с заведенным порядком, то начинает обращать внимание на окружающих, наблюдать за чистящими рыбу матронами и тут понимает, что такова, должно быть, жизнь для девяноста девяти процентов населения планеты. Ты в таком-то месте. Вокруг тебя другие люди, но они тебя не понимают, а ты не понимаешь их, но они все равно непрестанно что-то бормочут. Для того чтобы выжить, весь день и каждый день делаешь глупую бессмысленную работу. А единственный путь бегства - остановиться, броситься очертя голову в жестокий мир, который тебя поглотит, и никто больше о тебе и не вспомнит.
Она малопригодна для чистки рыбы. Крепкие русские тетки - топающие плосколицые бабушки - то и дело на нее наезжают. Они все время слоняются у нее за спиной, смотрят, как она работает, с таким выражением на лицах, будто не в силах поверить, как можно быть такой нескладехой. Пытаются показать ей, как правильно, и все равно у нее плохо получается. Это нелегкая работа, а руки у нее все время мерзнут и едва слушаются.
Через несколько дней этой доводящей до исступления работы ей дают новую, чуть дальше по конвейеру: на раздаче в столовой. Все равно, что девица с половником в школьном кафетерии. Она работает в камбузе одного из больших русских кораблей, подтаскивает к стойке чаны с уже готовой рыбной похлебкой, разливает ее по мискам, которые толкает через стойку к нескончаемой очереди религиозных фанатиков, религиозных фанатиков и снова религиозных фанатиков. Только на сей раз тут гораздо больше азиатов и почти нет американцев.
Здесь есть еще одна, новая разновидность: люди с антеннами в головах. Антенны вроде тех, какие бывают у переносных полицейских раций: короткие пруты из черной резины с тупыми концами. Поднимаются они из-за уха. Увидев их впервые, она решает, что это какой-то новый плейер, ей хочется спросить, где этот тип такое взял и что он слушает. Но тип слишком уж странный, еще более странный, чем все остальные: пялится в никуда пустым взором и иноязычит почище прочих. В конце концов у нее даже мурашки по коже бегут, поэтому она только наливает ему побольше похлебки и поскорей отводит взгляд, чтобы плюхнуть жижу в следующую миску.
Время от времени она узнает кого-нибудь, кто был с ней в фургоне. Но они, похоже, ее не узнают, смотрят прямо сквозь нее. Стеклянные взгляды. Словно им промыли мозги.
Словно ей, И. В., промыли мозги.
Она даже поверить не может, что прошло столько времени, пока она сообразила, что с ней делают. И от этого только еще больше злится.
44
В Реальности Порт-Шерман - на удивление крохотный городишко, по правде сказать, всего несколько кварталов. Пока не подошел Плот, его население составляло всего пару тысяч человек. Теперь оно, наверное, приближается к пятидесяти тысячам. На въезде Хиро приходится сбросить скорость, потому что беженцы спят прямо на мостовой, перегородив уличное движение.
Но это и неплохо - спасает ему жизнь. Ведь вскоре после того, как он въезжает в Порт-Шерман, колеса на его мотоцикле заклинивает, шипы теряют гибкость, ехать становится тряско. Через несколько секунд сдыхает и сам байк, превращаясь в груду инертного металла. Даже мотор не работает. Хиро смотрит в плоский экран над баком горючего в надежде увидеть отчет о состоянии системы, но видит только пургу. Биос облавинился. Его байк подцепил Ашеру.
Поэтому, бросив байк посреди улицы, Хиро продолжает путь к береговой линии пешком. Он слышит, как за спиной у него просыпаются беженцы и, выбравшись из одеял и спальных мешков, набрасываются на павший байк - каждый старается захватить его первым.
Он не слышит, а скорее нутром чует странный вибрирующий звук и на мгновение вспоминает мотоцикл Ворона в Л.А., как услышал его впервые и слышал еще раз позже. Но кругом нет ни одного мотоцикла. Звук доносится сверху. Это вертолет. Хиро подошел к воде так близко, что уже чувствует запах гниющих на пляже водорослей. Завернув за угол, он оказывается на набережной, прямо перед ним - фасад "Спектра 2000". По другую руку - вода.