Джессика вздрогнула, застыв от страха, её кожа покрылась мурашками, когда он наклонился, чтобы прижаться горячим ртом к нежному изгибу её плеча. Она помнила прежнюю ночь, когда он мягко разбудил её желание, а затем оставил неудовлетворённой - расчётливый шаг, который оскорбил её и выбил из колеи. Его физические ласки были горячими и требовательными, но мозг всегда оставался настороженным и холодным, незатронутым безумно меняющимися ощущениями, которые настолько волновали её. Неужели это просто другой, более расчётливый маневр, чтобы попытаться сломить её дух и приручить её, подчинить его власти?
Она вырвалась от него, протестующе мотая головой.
- Нет, - повторила она, хотя и не питала надежды, что он примет её отказ.
Николас двигался стремительно, поднял её на руки и пронёс несколько шагов до кровати. Он уложил её на прохладные простыни и опустился следом, руками и ногами обхватывая её и удерживая в неподвижности.
- Просто расслабься, - почти напевал он, покрывая нежными поцелуями её плечи и шею, коснулся дрожащих губ. - Я позабочусь о тебе, любимая, на этот раз тебе нечего бояться.
Джессика яростно отворачивалась от него, и тогда он прижал губы к её подбородку, к чувствительной раковине уха. Она издала сдавленный протестующий звук, и он пробормотал ей что-то успокаивающее, касаясь её лёгкими поцелуями, проводя пальцами по телу, познавая мягкие изгибы фигуры, и заверяя её, что на сей раз он не собирается быть таким нетерпеливым с ней.
Она пыталась отстраниться от соблазнительной силы этого огня, от неуловимых прикосновений к своей коже, но она не была холодной по своей природе, и, в конце концов, разум её начал тускнеть и затуманиваться. Незаметно она стала расслабляться в его руках, и согретая ласками кожа воспламенила жар женщины, в которой пробуждалось желание. Между тем он не спешил, поглаживая и лаская её так, как будто она была котёнком, и, наконец, она сумела судорожно вздохнуть и повернула голову, чтобы встретиться с его губами.
Его поцелуй был медленным и глубоким, страстным, но ничего не требующим, и он длил его, пока, наконец, она не потеряла самообладание, и нетерпеливо задвигалась навстречу Николасу, обвив руками его шею. Возбуждение бежало по её венам, она чувствовала себя как в огне, кожа пылала, и только прикосновения его рук и тела давали ей какое-то облегчение.
Наконец, она почувствовала, что больше не в силах выдержать это и отчаянно сжала его руками, он накрыл её податливое тело своим и овладел ею с нетерпеливым желанием. Джессика, всхлипывая, выдохнула и выгнулась под ним, упиваясь ощущением слияния с его телом, целиком погружённая в растущую пульсирующую жажду своего тела, которую он нежно удовлетворил.
Но его нельзя было так легко удовлетворить. Она ранила его надменную греческую гордость, когда попыталась оставить его, и он потратил долгие ночные часы, заставляя её признавать снова и снова, что он полностью владеет её телом. Николас не был жестоким, он ни разу не потерял самообладания. Но он возбуждал её своими настойчивыми, долгими ласками и вынуждал умолять его об освобождении. В это время она была полностью погружена в страсть, и ничто не имело значения для неё, кроме потребности быть в его руках и принимать его любовные ласки. Только следующим утром, когда Джессика проснулась и посмотрела на спящего мужа, по её спине пробежал холодок, и она задумалась о его побуждениях.
Была ли эта ночь призвана продемонстрировать ей его мастерство? Ни разу, даже на пике собственной страсти, он не произнёс ни слова о любви. Она начала чувствовать, что его любовные ласки были столь же обдуманными, как и прежде, рассчитанными на то, чтобы заставить её принять его господство; к тому же она помнила о высказанном им намерении сделать её беременной.
В тревоге Джессика опустила голову на подушку, чувствуя, как холод сжимает её внутренности. Она не хотела верить ничему из этого, она хотела, чтобы он любил её, как она любила его, и всё же, что ещё она могла думать? Она уставилась в потолок, и слёзы скользили по щекам. Чарльз предупреждал с самого начала - не бросать вызов Николасу Константиносу. Этот человек по натуре завоеватель, это в его характере, и всё же она противилась своим собственным желаниям и сопротивлялась ему на каждом шагу. Стоило ли удивляться, что он так настроен подчинить её?
С тех пор, как она встретила его, она словно утратила душевное равновесие, но внезапно бесконечного напряжения стало слишком много. Джессика заплакала - беззвучно, безостановочно - и никак не могла остановиться, её подушка стала влажной под легким дождём слез.
- Джессика? - услышала она сонный голос - Николас приподнялся, опираясь на локоть.
Обернувшись, с дрожащими губами, она посмотрела на него пустым взглядом. Он вглядывался в неё, обеспокоено нахмурившись, потом прикоснулся пальцами к влажной щеке.
- Что случилось?
Она не смогла ответить. Она не знала точно, чт? было не так. Она знала только, что настолько несчастна, что хочет умереть. И снова тихо заплакала.
Позже суровый доктор Теотокас сделал ей укол и погладил руку.
- Это просто лёгкое успокоительное средство, вам даже не захочется спать, - уверял он её. - Хотя, по моему мнению, всё, что вам необходимо, - отдых и время, чтобы снова хорошо себя чувствовать. Серьёзное сотрясение - это не что-то такое, от чего любой может оправиться за несколько дней. Вы перенапряглись - и физически, и эмоционально, и теперь расплачиваетесь за это.
- Я знаю, - сумела произнести она, выдавливая слабую улыбку.
Слёзы утихли, и успокоительное уже подействовало, и Джессика смогла расслабиться. Действительно ли её слёзы являлись одной из форм истерии? Вероятно, так, и доктор не был дураком. Она лежала обнажённая в кровати мужа. Надо быть слепым, чтобы не понять, как они провели ночь, отсюда и осторожное предупреждение о перенапряжении.
Николас по-гречески говорил с доктором Теотокасом напряжённым и резким тоном, но доктор был очень уверен в своих ответах. Затем доктор ушёл, и Николас присел на кровать рядом с Джессикой, поместив руку с другой стороны от неё и опираясь на ладонь.
- Ты чувствуешь себя лучше? - мягко спросил он, пристально всматриваясь в неё своими тёмными глазами.
- Да. Прости, мне очень жаль, - вздохнула она.
- Ш-ш, - пробормотал он. - Именно я должен извиниться. Александр только что проклинал меня за то, что я вёл себя как последний дурак и не проявил б?льшей заботы о тебе. Я не буду рассказывать, что он сказал, но Александр знает, как выразить свою точку зрения, - закончил он, скривив рот.
- И… что теперь? - спросила она.
- Мы возвращаемся на остров, и ты должна будешь проводить всё своё время, не делая ничего более утомительного, чем прогулки по пляжу.
Николас пристально посмотрел ей в глаза и встретил её прямой взгляд.
- Мне запретили делить с тобой постель, пока ты полностью не поправишься, но мы оба знаем, что сотрясение - не единственная проблема. Ты победила, Джессика. Я не стану снова беспокоить тебя, пока ты сама не захочешь этого. Даю тебе слово.
Семь недель спустя Джессика стояла на террасе и рассеянно смотрела на сверкающую белоснежную яхту, поставленную на якорь в заливе. Подсознательно её рука нашла живот, и пальцы легко погладили по его плоской пока поверхности. Николас тщательно соблюдал своё обещание, но было уже слишком поздно. И хотя ещё оставалось время до того, как её состояние станет заметным, но она уже видела лёгкие улыбки, которыми Петра и София обменивались всякий раз, когда она была не в состоянии съесть хоть что-нибудь на завтрак, а позже с волчьим аппетитом совершала набег на кухню. Тысячей способов она выдавала себя этим женщинам - от усилившейся сонливости до способа передвижения: она училась двигаться медленно, чтобы предотвратить головокружение, которое начиналось, если она резко вставала.
Ребёнок! Она металась между невероятным блаженством от того, что действительно носит ребёнка Николаса, и глубокой депрессией, потому что отношения между ними не улучшились совсем, с тех пор как они возвратились на остров. Он по-прежнему был сдержан и невозмутим. Она знала, что это беспокоило мадам Константинос, но не могла заставить себя помириться с Николасом, и он тоже ничего не предпринимал. Он однозначно дал понять, что это она должна сделать следующий шаг, но она не хотела этого. Если и было что-нибудь, что запутывало всё ещё сильнее прежнего, так это осознание растущей в ней новой жизни. Непредсказуемое поведение, являющееся результатом беременности, отражалось на её эмоциях, делало её нерешительной, неспособной выбрать линию поведения. Вот и сейчас она только что справилась с приступом тошноты, чувствовала себя расстроенной, оттого что Николас так легко сделал её беременной, и впилась взглядом в яхту, стоящую внизу.
Андрос привёл яхту вчера. Николас работал как проклятый последние недели, чтобы наверстать упущенное и отвлечься, но решил, что круиз станет долгожданной переменой, и послал Андроса к причалу, где яхта стояла на якоре, чтобы привести судно к острову. Николас планировал уехать с Джессикой и своей матерью через два дня, и она начала подозревать, что муж решил уладить все недоразумения между ними, как только они окажутся на яхте, хочет она этого или нет. Он дал ей слово, что не будет беспокоить её, но, вероятно, не мог и предположить, что ситуация может затянуться так надолго.