Лодки не отходят, пока не наступит полный прилив. Она покупает билет у хозяина лодки "Принцесса Анна", выглядевшей не такой развалюхой, и садится на колкую траву в тени кустов. Другая лодка называется "Принцесса Маргарита". Пассажиров явный недобор: седоволосая пара с биноклями и простодушной жаждой удовольствий во взоре, пенсионеры со среднего Запада и две девочки-тинейджеры, белые и веснушчатые. На обеих майки с надписями: ПОПЫТАЙ СЧАСТЬЕ С ДЕВСТВЕННИЦЕЙ (ИСЛАНДИЯ) и СОБСТВЕННОСТЬ ТЮРЬМЫ ГРАФСТВА СЕН МАРТИН. Ждать нужно полчаса. Девочки стаскивают свои майки и шорты, и оказываются в бикини. Они садятся на грязный пляж, втирая друг другу масло в распаренные спины. "Рак кожи", - думает Ренни.
У платья Ренни воротничок под горлышко. Хотя оно и без рукавов, ей уже слишком жарко. Она глядит на обманчиво синее море. Даже несмотря на то, что она видела сточную трубу неподалеку, ей не терпится в него погрузиться. Но она не плавала со времени операции. Она до сих пор не нашла подходящего купальника: это ее оправдание. Истинный же страх, хотя и необоснованный, таится в том, что в воде шрам разойдется, разъедется, как испорченная молния, и ее вывернет наружу. Тогда она увидит то, что видел Дэниэл, когда смотрел в ее внутренности, а она без сознания лежала на столе, как снулая рыба. Отчасти поэтому она в него и влюбилась: он знает про нее что-то, чего она сама не знает, он знает как она выглядит изнутри.
Ренни вынимает из своей сумочки три почтовых открытки "Святой Антоний кисти раннего неизвестного местного художника". Одну она адресует матери в Грисвольд. Ее мать все еще живет в Грисвольде, хотя бабушка уже умерла и нет вообще ничего, что мешало бы ей уехать путешествовать или заняться чем-нибудь еще. Но она остается в Грисвольде, вычищая красный кирпичный дом, который с каждым новым приездом кажется Ренни все больше и пустыннее. "Куда мне еще ехать? - говорить мать. - Слишком поздно. И потом, у меня тут друзья".
Одна из наиболее неприятных вещей, которые она представляла себе из будущего, лежа по ночам без сна, как ее мать заболевает какой-нибудь затяжной болезнью и ей приходится возвращаться в Грисвольд и выхаживать ее годами, всю оставшуюся жизнь. Ренни признается матери в своей болезни, и у них начинается соревнование, победит слабейшая. Так это и происходит в Грисвольде, по крайней мере, у женщин. Ренни вспоминает, как в гостиной члены маминого церковного кружка, попивая чай и кушая маленькие кексы, покрытые шоколадной глазурью и какими-то разноцветными ядовитого вида крапинками, обсуждают приглушенными голосами свои недуги, такие разговоры замешаны на жалости, восхищении и зависти. Если вы заболеваете, вы становитесь привилегированной персоной: остальные женщины приносят вам пироги, приходят за вами ухаживать, сострадающие и злорадствующие. Приятнее могут быть только похороны.
В открытке Ренни написала, что у нее все хорошо и она с удовольствием отдыхает. Она не говорила своей матери об уходе Джейка, поскольку было достаточно трудно заставить ее признать сам факт его появления. Ренни утаила бы его, если б смогла, но ее мать обожала звонить ей рано утром, в то время, когда, как она полагала, все уже должны быть на ногах, а телефон стоял со стороны Джейка. Было бы лучше, если бы Джейк не имел привычки изменять голос и произносить тексты типа: "Белый Дом" или "Гараж Фидльфорта". В конце концов Ренни пришлось объяснить маме, что мужской голос, который она слышит, принадлежит одному мужчине, а не нескольким. Что было, по крайней мере, на грани допустимого. После чего тема была закрыта.
Ренни не сказала своей матери и об операции. Она давно прекратила рассказывать ей плохие известия. Еще ребенком она научилась скрывать свои порезы и царапины, поскольку мать, видимо, рассматривала подобные вещи не как случайность, а как намеренные действия, направленные на то, чтобы усложнить ей, матери, жизнь. "Зачем ты ЭТО сделала, - говорила она, - тыча в кровь полотенцем. В следующий раз будешь лучше смотреть, куда идешь". Операцию она бы тоже восприняла, как вину Ренни. Рак обсуждали бы в гостиной, только он не входил в тот же разряд, что сломанная нога, сердечный приступ или даже смерть. Он был чем-то отдельным, почти неприличным, как скандал; чем-то, что вы сами на себя накликали.
Другие люди воспринимали это аналогично, хотя по-разному. Ренни сама так думала. Сексуальная подавленность. Не могла пересилить в себе гнев. Тело, злополучный двойник, берущий реванш за все те предполагаемые преступления, которые в отношение его совершал разум. Она была ничем не подготовлена к своей ярости, ощущению, что ее предал близкий друг. Она позволяла своему телу дважды в неделю плавать, не допускала дрянной еды и сигаретного дыма, по мере необходимости удовлетворяла его сексуальные потребности. Почему же оно обратилось против нее?
Дэниэл говорил о том, как важно отношение больного к болезни. "Это загадка, - поучал он. - Не знаю почему, но это помогает, а может, только кажется".
- Что? - спросила она.
- Надежда, - ответил он. - Душа не отделена от тела. Эмоции запускают химические реакции и наоборот, вы же знаете.
- Значит это моя вина, если возникнет рецидив? У меня рак души? - говорит Ренни.
- Это не символ, это болезнь, - терпеливо объясняет Дэниэл. - Нам пока просто неизвестно лекарство. У нас есть несколько разработанных подходов, вот и все. Мы ищем неизвестную величину. Но рано или поздно мы ее найдем, и тогда люди вроде меня устареют. - Он погладил ее по руке. - У вас все будет хорошо. У вас впереди жизнь. Не то, что у некоторых. Вам очень повезло.
Но ей не было хорошо. Ее выписали из больницы, она вернулась домой, но облегчение не наступило. Она страстно жаждала опять заболеть, чтобы Дэниэл снова о ней заботился.
Она составила себя программу: цель и план действия. Она упражняла мышцы левой руки, поднимая ее и нажимая ладонью на стену. Она сжимала резиновый мячик левой рукой по двадцать раз в день. Она ходила с Джейком в кино, чтобы развеяться, на комедии, ничего трагичного. Она снова стала печатать, время от времени, по страничке в день, заканчивая свою статью о бижутерии из цепочек, продолжив ее с того места, где бросила. Она заново научилась расчесывать волосы и застегивать пуговицы. Когда она все это делала, мысленно перед ней вставал Дэниэл, наблюдающий за ней с одобрением.
"Отлично, - скажет он. - Вы можете застегивать пуговицы? Вы можете расчесываться? Все в порядке, ходите на веселые фильмы. Вы действительно поправляетесь".
Ренни пришла на обследование и снять швы. Она надела красную блузку, чтобы продемонстрировать Дэниэлу, какое у нее бодрое настроение, и села, выпрямившись и улыбаясь. Дэниэл сказал ей, что она действительно идет на поправку, и она расплакалась.
Он ее обнял, чего она и добивалась. Она не могла поверить, что может быть такой утомительной, такой глупой, такой предсказуемой. Она хлюпала носом. Вытерла глаза о карман Дэниэла, в котором, как она заметила, лежало несколько дешевых шариковых ручек, и оттолкнула его.
- Простите, - сказала она. - Я не хотела этого.
- Не переживайте, - сказал он. - Вы же человек.
- Я себя больше не чувствую человеком, - сказала она. - Я как в засаде. Мне снятся кошмары, мне снится, что я набита белыми личинками, которые пожирают меня изнутри.
Он вздохнул.
- Это нормально, - сказал он. - Вы с этим справитесь.
- Перестаньте мне говорить, что все охренительно НОРМАЛЬНО, - сказала она.
Дэниэл проверил, когда у него назначены встречи, взглянул на часы и повел ее вниз перехватить кофе в торговой галерее, где преподнес ей вдохновенную лекцию. Это вторая половина ее жизни. Она будет отличаться от первой, Ренни уже не сможет воспринимать все с легкостью. Но возможно, это и к лучшему, потому что она будет рассматривать жизнь - как награду - и больше ее ценить. Это почти то же самое, что получить вторую жизнь. Она должна перестать думать, что жизнь кончилась, поскольку это далеко не так.
- Будучи студентом, я мечтал, что смогу спасать людей, - сказал он. - Теперь я больше так не думаю. Я даже не думаю, что смогу их вылечить: в нашей области нельзя позволять себе так думать. Но в некоторых случаях мы можем выиграть время. Ремиссия может длиться годами, а иногда всю жизнь. Он слегка наклонился вперед.
- Думайте, что вы родились заново, ваша жизнь - чистая страница. Вы можете на ней написать все, что вам вздумается.
Ренни сидела за столом напротив него (стол был белый, пластмассовый, с золотыми нитями), думала о том, какой поверхностный вздор он несет и восхищалась его глазами, которые были неуловимого оттенка, нечто среднее между голубым и зеленым. "Где он этого набирается? - подумала она. - В "Ридерз Дайджест"?
- Вы всем это говорите? Или подбираете фразы, исходя из занятия собеседника? Вы мне это говорите только потому, что я журналистка? Если бы я была зубным врачом, вы бы сказали, что жизнь как пустой зуб, и ее можно заполнить чем хочешь?
Ренни знала, что не подобает говорить такие вещи мужчине, в которого ты влюблена, или вообще мужчине, или кому бы то ни было на эту тему; высмеивать это оскорбительно, особенно, когда собеседник говорит серьезно. Но она не могла устоять. У него были все основания разозлиться, но вместо этого он был поражен. Он на мгновение взглянул на нее почти лукаво, а затем рассмеялся. Он покраснел, и Ренни это заворожило; мужчины, которых она знала, не краснели.
- Я полагаю, вы находите это слишком сентиментальным, - сказал он.
"Сентиментальным. О, Боже, - подумала Ренни, - я попала в петлю времени, сейчас снова сорок пятый год. Он с другой планеты."