* * *
Нас разбудили крики и стоны. Мы проспали долго и от длительного сна поначалу, как это бывает, ничего не могли понять. У меня появилось ощущение, что удаленная община подверглась нападению. Мы быстро собрались и поспешили к центральному месту, откуда доносились крики.
У большого колодца нам пришлось наблюдать следующее. Ближний к колодцу дом, предложенный нам в качестве жилья, обступили кричащие, стонущие женщины, ревущие навзрыд и пребывающие в истерике. Мужчины, натыкаясь Друг на друга, в спешном порядке выносили из дома буквально все. То, как мужчины это делали, походило на большую неразбериху.
Джэй оставил меня, чтобы узнать обо всем, а когда вернулся, он выглядел иначе.
Некоторые народы майя рассматривают смерть не как естественное явление, а как кем-то посланное зло. Мы с Джэем присутствовали именно при этом, где страх перед духом мертвых был всеобщ. Местные жители общины майя считали, что дух особенно опасен в момент, когда умирающий испускает последний вздох. В доме находилась бывшая жена вчерашнего жениха, и она умирала.
То, о чем поведал мне Джэй, не укладывалось в его сознании. У народа майя особое отношение к смерти, и чтобы отважиться на самоубийство, у человека племени майя в голове должно твориться нечто невообразимое. Хотя, конечно, Джэй понимал, что ею двигало. После вчерашней свадьбы бывшего мужа девушка решила броситься с возвышенности и покончить с собой. Еще дышавшую, ее принесли в дом родителей, но она находилась при смерти и вот-вот должна была испустить последний вздох. По их мнению, дух мертвых опасен как для людей, так и для вещей, и поэтому мужчины, бегая, натыкаясь Друг на друга, спешили вынести непременно все вещи из помещения, пока умирающая не издала последний вздох.
Из-за невольного присутствия у меня и у Джэя стало тяжело на душе. Пожалуй, Джэй переживал больше меня. Я понимала его: ему еще только предстояло полугодичное пребывание здесь.
После ее смерти Джэй сказал, что именно эти похороны пройдут сегодня же и во второй половине дня. Нам необходимо будет присутствовать на них и, чтобы не ехать сегодня в ночь, завтра, с первыми лучами солнца, пока предки майя будут спать, мы уедем. Об этом он непременно намеревался сказать населению, но ближе к вечеру.
Девушку одели в лучшие одежды и обернули в полотно. К ней положили принадлежавшие ей предметы, которыми она должна будет пользоваться в загробном мире; аккуратно уложили пищу, в которой она будет нуждаться, и добавили несколько монет. Присутствующие больше не выражали своего горя, чтобы не огорчать мертвую. Поминки сопроводили возжиганием копала и обильным возлиянием агуар-дьенте. Похоронили умершую… под полом дома родителей.
То, о чем рассуждали майя после похорон, как поведал мне Джэй, походило на элемент как моей христианской, так и индейской системы представлений о загробном мире. Они полагали, что добрые души идут в рай, а плохие – такой считали душу умершей после ее поступка – в ад, где подвергаются пыткам, но все возвращаются на землю и воплощаются в животных, в воздушные вихри, а чаще – в новорожденных детей.
Вечером Джэй объявил о наших намерениях уехать. Выражая соболезнования, он попрощался и, точно забыв обо мне, побрел к палатке. На английском языке я сделала попытку тоже выразить соболезнование и со всеми попрощаться, но из этого ничего не вышло. Джэй удалялся, а мне пришлось улавливать колющие взгляды майя, обращенные ко мне. С жуткими ощущениями я повернулась к ним спиной и поспешила за Джэем.
Я так и не догнала его. Не разговаривая со мной, он лег спать. Джэй настолько ушел в себя, что даже не пожелал спокойной ночи. Мне оставалось всего лишь навсего постараться ни о чем не думать и поскорее заснуть. Утешением могло служить то обстоятельство, что через несколько часов мы уедем, и я больше никогда не вернусь в отдаленную общину.
Глава седьмая (стр. 144)
Одной из… против…
С зажженным факелом в руке, в дремучем ночном лесу вот уже несколько минут я шла за человеком. Как и я, он нес горящий факел. Мы медленно поднимались в гору по узкой лесной тропинке. Его лица я еще не видела. Несколько минут назад я впервые услышала его голос и теперь в свете факела могу смотреть на его спину. Он почти такого же телосложения, как и я. На его плечах висела накидка в виде дождевика до пят с накинутым на голову широким капюшоном, и всю дорогу он молчал. Потрескивания горящих факелов изредка дополняли отдаленные крики ночных животных.
Когда пыталась заснуть, не слыша приближавшихся шагов к палатке, я сразу же услышала, как он обращается ко мне по имени. На чисто английском языке он сказал: "Ануш, не бойся, я не причиню тебе зла". Затем он попросил собраться и выйти наружу. При этом он уверил меня, что Джэй нас не слышит и останется спать до утра, будучи в полном неведении о моем ночном отсутствии. Не знаю, почему, но, совершенно не испытывая страха, с четким пониманием, что мне это нужно, я быстро собралась и скоро вышла к нему. Там меня ослепил свет двух факелов в ночи. Жмурясь от света, я почувствовала, как в мою руку он вложил один из факелов, затем услышала короткое: "Следуй за мной".
Впереди нас, сквозь кустарники и деревья, я увидела пробивавшийся в темноте свет. Приближаясь, я поняла, что это пламя от костра.
Мы вышли к небольшой полянке среди высоких деревьев. Трепыхавшиеся над костром языки пламени подергивающимся огнем озаряли вокруг себя ровное пространство и поодаль более тусклым светом выхватывали стволы ближайших деревьев.
Он забралу меня факел, за ненадобностью оба затушил. Вокруг ночного огнища находились широкие пни, и на один из них рукой молча указал мой спутник, сам же присел напротив. Не задавая вопросов, я повиновалась жесту. Капюшон дождевика настолько был широк, что при свете я могла видеть только кончик его носа, губы и подбородок. С земли он поднял длинную ветвь, пошурудил горящие сучья и подкинул новые. Как и прежде, мы не говорили ни слова, и с этого момента звериные крики перестали давать о себе знать. Воцарившую идиллию тишины леса под звездным небом нарушал один только приглушенный треск горящих сучьев.
Я действительно не знала, с чего начать, и мне приходилось ждать, несмотря на множество вопросов к нему. К тому же я понимала, что, зная мое имя и приведя сюда, рано или поздно он обо всем мне скажет.
Все же мое терпение лопнуло, и я посчитала, что довольно таинственности:
– Если вы знаете мое имя, могу ли я узнать ваше?
– Энлигтенет.
– С английского это означает "просвещенный", – сказала я и не в свойственной мне манере зачем-то решила задеть его. – К вам это имеет какое-то отношение?
Он не спешил. Ветвью спокойно перемещал горящие сучья: раскладывал поудобнее для поддержания костра и, не отрываясь от огня, ответил:
– То, кем ты становишься, само по себе налагает печать на твои уста.
После погребальной камеры это первый человек, который указал на мое желание задеть собеседника колким замечанием. До Энлигтенета только я замечала в себе некоторые изменения и в характере, и в отношении к чему-либо, но я старалась не придавать этому значения. Помимо того, что я быстро оправлялась от потрясений или физических страданий, во мне постоянно сохранялось ощущение присутствия экспрессивной агрессии с неизменным желанием какого-то массового шествия. Благо, подобное, и я отчетливо это представляла, на сегодняшний день находилось на задворках. И пока что чувство ненависти возыграло во мне один раз – к Оперенному Змею, и второй раз это повторилось во сне. Но я совершенно ясно понимала, что агрессия может проявиться в любой другой ситуации. Просто удобный случай еще не представился. До подземной пирамиды я совершенно точно не являлась такой. Но откуда об этом же, что сейчас происходит со мной, мог знать и Энлигтенет?
– Кто ты? – спросила я.
– Я житель этой отдаленной общины. Мы узнали тебя, когда ты появилась у нас. На протяжении многих лет, из поколения в поколение в нашей общине просвещенному человеку передается то, о чем сказал нам Говорящий Крест: "Должна прийти та, которая продала душу сатане".
Я испытала шок. До этого я думала о нем, как о человеке из общины, так свободно говорящем на английском языке. Он замолчал, а мои мысли, как пчелы в улье, роились в голове, бесконечно перемещаясь.
Невесть откуда во мне появилась лютая злоба по отношению к Энлигтенету.
После чего, сама не своя, совершенно точно против моей воли, кто-то другой, кто воспользовался моими устами, не свойственным мне низким голосом сказал в страшном недовольстве к собеседнику:
– А не боишься помешать "его" замыслам?
– Хотя Бог и сильно обижен на тебя, в Его сердце по-прежнему есть замысел на твой счет, который отличается от "его" планов. И в нашей с тобой беседе "этот" бессилен, потому как не только "этот" волен воплощать замыслы.
После слов Энлигтенета я почувствовала, как снова стала сама собой. Но, словно после тяжелого потрясения, у меня никак не получалось собраться, чтобы продолжить разговор.
Энлигтенет предложил мне выпить воды. После нескольких глотков я более-менее пришла в себя.
– Ты не можешь так высказываться обо мне, я ничего и никому не продавала.
– Не обязательно давать согласие напрямую, можно и бездействовать, плывя по течению, и это не что иное, как разновидность согласия.
– Я же делала попытки переубедить Ллойда… И еще: в манускрипте говорилось, что все равно бы пришли в погребальную пирамиду другие.
– На то они и другие, чтобы нам быть разными.
Заново переживая те чувства, которые были во мне в погребальной камере, я сказала очень тихо: