- Вы прекрасно могли бы принять его. Не думаю, что Селия рассчитывала на ваш отказ.
- Я уверена, что она не рассчитывала на него. И все же и я, и Доре сочли нужным воздержаться от этого.
- Вполне единодушно, - подтвердила маркиза. Она тоже была здесь и сидела, закутавшись в самом дальнем от лампы углу, спасая свое драгоценное горло от непосредственного соприкосновения с дымом, который вызывает хрипоту.
- Здесь ничего не видно, - сказал герцог в виде извинения. - Я и не предполагал, что вы, маркиза, тоже находитесь здесь. Простите, если я толкну кого-нибудь, - иду поцеловать вашу руку.
Он поднялся и уселся по-турецки. Теперь, когда его глаза привыкли к полутьме, он сосчитал всех присутствующих. Кроме Сент-Эльма и Лоеака подле хозяйки дома были еще два старых товарища - лейтенант Мальт Круа и мичман Пор-Кро - тот самый, который приходил когда-то к бедняжке Жанник советоваться относительно своей женитьбы. А напротив них, по другую сторону лампы, сидели Уродец и Фаригулетта. Л'Эстисак, приподнявшись, заметил еще третью; Сент-Эльм весьма нежно обнимал ее. И Л'Эстисак из скромности перестал смотреть в ту сторону.
- Так вот, я утверждаю, - сказал он, - что Селия с большой радостью расцеловала бы сегодня двух своих лучших подруг.
На это Доре ответила ему весьма дипломатичным тоном:
- Мы тоже с большой радостью расцеловали бы ее, Л'Эстисак!.. Но, вы сами понимаете, что в таких случаях нужно подумать о том, что скажут об этом другие. Жена доктора Рабефа - уже не Селия. И мы сами должны были понять это.
- Рано или поздно, - добавила Мандаринша, - они должны будут вместе вернуться в Тулон. И тогда им, бедняжкам, волей-неволей придется жить не в полусвете.
В этих словах зазвучала задорная и печальная нота провансальского акцента.
Но Фаригулетта нетерпеливо требовала дальнейших подробностей и продолжала допрос:
- Ну а после свадьбы? В свадебное путешествие?
- Да, деточка, в свадебное путешествие. Вы все, конечно, знаете, что послезавтра Рабеф едет в Марсель, чтобы оттуда отправиться на местный пункт, в Тонкин.
- Значит, они уезжают вместе?
- Вместе. Сначала месяц путешествия на пароходе. А потом медовый месяц в стране конгаи и боев…
- Requiescant in расе, - произнес Лоеак де Виллен.
Мандаринша в двенадцатый раз сделала бесконечно долгую затяжку и вдохнула серый дым из огромной, искусно набитой трубки. Опрокинувшись на спину и положив голову на кожаную подушку, она вдруг произнесла среди общего задумчивого молчания:
- В конце концов, все приходит к своей неизбежной логической развязке.
- Что? - спросил Лоеак.
- История жизни каждого из нас. Я отнюдь не считаю себя пророчицей. Но я всегда была убеждена, что все случится так, как оно и случилось. Мы следуем нашему пути, не уклоняясь от него ни на шаг.
Л'Эстисак улыбнулся:
- Объясните, юный философ.
- Мне нечего объяснять, все ясно и без того. Вот вам пример: Лоеак и я, мы стали любовниками. Лоеак, который не мог никогда прожить трех месяцев подряд на одном месте, и я, которая не могу жить с одним человеком дольше чем три месяца! Вы только подумайте, как все хорошо устраивается. Мы будем соглашаться во всем, даже тогда, когда будем расставаться через три месяца.
- Только через три месяца, - сказал Лоеак.
Он протянулся всем своим телом через тела двоих лежащих на полу людей и прижался губами к губам своей любовницы. Раздался звук поцелуя. И в трех шагах от них, как эхо, раздался еще такой же поцелуй, между губами Сент-Эльма и губами той девочки, которую он обнимал.
- У вас здесь очень нежная атмосфера! - заявил Мальт-Круа, который заговорил в первый раз.
Мандаринша оторвала свои губы только для того, чтобы ответить:
- Ну еще бы! Ведь у нас здесь четверо молодоженов. Дурной пример Селии оказался заразителен.
Ее последние слова звучали глухо, оттого что нетерпеливый Лоеак снова склонился над ней.
- Четверо молодоженов? - спросил Л'Эстисак. Он взглянул на мичмана Пор-Кро, своего ближайшего соседа по циновке. Пор-Кро улыбнулся.
- Я не принадлежу к их числу, капитан! Вспомните о том, что советовала мне в прошлом году наша милая малютка Жанник. Я не послушался ее, бедняжки! Она, конечно, ворчала бы на меня, если бы мы не лишились счастья выслушивать ее воркотню. Нет, сегодня вечером я не являюсь молодоженом. Уродец предложила мне только свою дружбу. Молодожены - это чета Лоеак и Мандаринша и Сент-Эльм и Рыжка.
- Рыжка!..
Рыжка, в свою очередь, оторвала свои губы, как только что сделала это Мандаринша, и захотела самолично засвидетельствовать свое присутствие и свое новое положение:
- Рыжка, ну да! Почему вы так удивились? С тех пор как мадам Селия перестала быть "мадам Селией", я не могла оставаться ее горничной. Мы вместе с ней повысились в чине.
- А кроме того, - защитил ее Сент-Эльм, - девочке позавчера стукнуло четырнадцать лет. Было бы просто безнравственно ждать дольше - в нашем климате, где весны такие ранние.
И на глазах у всех он притянул к себе ее рыжую голову со смеющимися глазами.
- Попробуйте сказать, что она недостаточно красива, с ее прелестным носиком, который торчит, как военный рожок.
Девчонка тряхнула кудрями:
- Рожок? Это страшно шикарно!
- Желаю всем вам счастья, - сказал Л'Эстисак чрезвычайно серьезно.
Они перестали целоваться, и курильня снова погрузилась в чарующую тишину и спокойствие. Мандаринша курила шестнадцатую трубку. От сильного напряжения втягивающих воздух рта и легких кончики ее грудей натягивали смелыми остриями ее вышитое шелковое кимоно. И курильщица, стараясь продлить изощренное наслаждение, долго втягивала в себя серый дым, прежде чем выпустить через полуоткрытую дугу рта тонкую ароматную струйку.
- Мандаринша, - снова сказал вдруг герцог, - а ведь вы не сказали того, что всего интереснее для меня, эгоиста!.. "Мы следуем по нашему пути, не уклоняясь от него ни на шаг…" Это подходит к вам, подходит и к Лоеаку. Ну а я, где же он, тот путь, по которому я иду? И откуда вы знаете, что я иду по нему так, как мне надлежит идти?
Она оперлась на свою трубку, как фея на волшебную палочку:
- Вы? Я не знаю - вы слишком велики и могущественны. Ваш путь - слишком широкий путь, и он лежит вдалеке от наших тропинок. Я ничего не знаю о вас.
- Так, значит, вы знаете только о себе самой.
- Я знаю о нас всех, о всех наших приятельницах, ваших подружках, ваших помощницах, я знаю о Рыжке, о Фаригулетте, об Уродце. Мы продолжаем жить нашей простой жизнью, продолжаем забавлять вас, как можем, и мы надеемся, что вы не окажетесь ни злыми, ни неблагодарными существами. Я знала о Доре, что она станет крупной артисткой, я знала о Селии. Я знала о Жанник. Кстати, вы забыли поздравить Доре!
- Как? Неужели?..
- Да, дорогой друг! Через две недели она дебютирует в Орлеане. Лоеак отвезет меня туда поаплодировать ей. Вот она, Доре, которая так скромно сидит здесь в своем уголке. Она совсем не подходила к нам. Так же как и Селия.
- Вы отгадали и это?
- Да. Я не так глупа, как кажется. Селия всегда была, как говорил этот мальчишка Пейрас, "дикаркой, выдержавшей на аттестат зрелости", слишком дикаркой и слишком образованной, созданной для одного-единственного, созданной для мужа. Вы помните, наверно, прекрасную басню Лафонтена - о девушке, которая была превращена в мышь, - вы же и научили меня ей. "Всяк остается тем, кем был…"
- Помню.
- Она вернулась в свою среду, наша экс-Селия. И Рабеф был прав, что предложил ей обратный билет.
Мичман Пор-Кро, ненавистник брака, проворчал:
- Ну, это мы еще посмотрим. Может быть, он и прав. Но она, конечно, наставит ему рога, в этом нельзя сомневаться.
- Даже если так? Подумаешь, как страшно. И кто может знать? Кто знает?
Где-то вдали запел петух. И Л'Эстисак поднялся со своего места и, перешагнув через распростертые на полу тела, прошел в соседнюю комнату, чтобы опять надеть свою раззолоченную форму.
Сон мало-помалу стал овладевать курильней. Парочки, которые еще не спали, обменивались все более нежными ласками.
Совсем готовый уйти, Л'Эстисак еще раз остановился и долгим взглядом оглядел циновки, гаснущую лампу, сонные или сладострастные тела.
Мандаринша небрежно подняла усталую голову. Л'Эстисак увидел ее красивое, теперь очень бледное, лицо и кровавую дугу прекрасных, искусанных губ.
- Вы уже уходите?
- Да, моя деточка. Не беспокойтесь, не беспокойте понапрасну вашего любовника. Я должен идти, идти по тому пути, который вы мне указали, по моему широкому пути.
Он вышел. Рассвет был свеж и печален.