- Двенадцать лет! Я уже привык думать, что тебя нет в живых. Первое время я видел тебя повсюду, словно призрак.
- И я тоже видела тебя. В Виксе.
- Мне следовало догадаться.
- Я сама догадалась лишь после того как меня продали.
- Ну почему я не похитил тебя, когда у меня была такая возможность! Перебросил бы через плечо, как и полагается варвару, и был таков!
- Но ты уже не варвар, - с улыбкой произнесла Тея. - А простой садовник.
- Причем, садовник скверный. Виноградники захирели с тех пор, как я стал за ними ухаживать. Но и варвар был из меня никудышный, когда у меня была ты.
- Прошу тебя, не говори таких слов! Ты слишком жесток к себе!
- А ты прекрасна. Шелковое платье, нежные руки, на них больше нет никаких мозолей.
- Мне запрещено что-либо делать.
- Лишь только обслуживать императора.
- Прошу тебя, не надо.
- Почему я не могу прикоснуться к тебе?
- Потому что он тотчас учует твой запах.
- Но ведь он не бог.
- Я ношу на шее его глаз. Пойми, Арий, он никогда не отпустит меня. Если он поставил на что-то свое клеймо, эта вещь принадлежит ему навсегда.
Молчание. Арий протянул к ней руки.
- Прошу тебя, только не это!
- Что именно?
- Не прикасайся ко мне!
- В чем дело? Почему ты дрожишь?
- Нет, прошу тебя, даже не пытайся меня поцеловать, слышишь?
- Я просто хочу убедиться, что передо мной человек из плоти и крови, а не обман зрения. Ты похожа на прекрасный сон, я же стар и уродлив.
- Неправда!
- Тея, давай сбежим. Возьмем с собой Викса и убежим из Рима.
- Арий, скажи, куда я могу убежать, где бы он потом меня не нашел?
Их руки робко соприкоснулись на мраморе скамьи, а затем их пальцы переплелись. Оба не проронили ни слова.
Рим
- Я даже не знаю, что думать, - Павлин уперся локтями в колени и сплел пальцы. - Однако порой… порой мне кажется, что она права.
- Флавия Домицилла? - голос Юстины легким эхом отозвался от мраморных стен.
- Да, - ответил он и вновь принялся сжимать и разжимать кисти. - Потому что многое из того, что я вижу, противоречит одно другому. Многое из того, что касается императора. Взять, к примеру, тот пир в честь моей помолвки. Императрицу. Смерть Юлии. Бесконечные суды над государственными изменниками.
- Ты веришь тому, что говорит Флавия?
- А что мне остается? - его слова были сродни каплям воды, что упав на поверхность пруда, оставляют после себя круги на воде. - Не знаю. - Павлин надрывно вздохнул. - Я бессилен что-либо сделать. И не потому, что она открыто мне все высказала. Но какие у меня доказательства? Чье слово весомее слова императора? Тея - рабыня. Юлия мертва. Флавия ненавидит его с момента смерти своей сестры. Она уже идет против него, занимаясь спасением детей.
Юстина вопросительно посмотрела на него.
- Флавия спасает детей из Колизея и тюрем, - устало произнес Павлин. - Детей евреев, христиан, прочих вероотступников. Она занимается этим вот уже много лет. Она подкупает охранников, чтобы те выпускали их из темниц, привозит их к себе на виллу под видом рабов и находит для них семьи среди друзей и арендаторов. Император не возражает. По его словам, таким образом, у нее есть занятие, и вообще, кому есть дело до того, если в пасть льва попадет одним ребенком больше, одним меньше.
- Но ведь это он сам обрекает их на такую судьбу, - негромко заметила Юстина.
Молчание.
Жрица обернулась к Павлину.
- Если ты сомневаешься в правдивости слов Флавии, и Юлии больше нет в живых, чтобы поведать нам правду, то чье слово для тебя имеет вес? Кто, на твой взгляд, способен вынести самое мудрое суждение?
- Отец, - тотчас ответил Павлин.
- Тогда почему ты не спросишь его? Дело ведь не просто в твоей мачехе. Речь идет о государстве, о людях. Почему бы тебе не спросить у него, где правда, а где ложь.
- Не могу. Я боюсь даже взглянуть ему в глаза.
- Тогда кого еще ты мог бы спросить?
- Тебя, например. - Павлин поднял взгляд и посмотрел ей в глаза. - Скажи, ты веришь… слухам?
Юстина сложила руки.
- Верю.
Павлин закрыл глаза.
- В таком случае, что мне делать?
- Ты просишь меня стать твоей совестью?
- Да, именно так.
- Я не могу сделать этого ради тебя, Павлин. Никто не может.
- В таком случае дай мне совет. Помоги мне.
- Расскажи мне все, как есть. Обо всех неправедных делах, которые приписывают Домициану, и какие из них ты бы взялся исправить, будь это в твоих силах. Что именно ты мог бы изменить к лучшему?
- Мне следовало лично навестить Юлию и проверить, на самом ли деле она сошла с ума, или это только слухи, - произнес Павлин и удивился самому себе. - После наших детских забав, когда мы вместе играли в саду, это был мой долг.
- Поздно. Ты уже не в силах ей помочь. Зато еще мог бы помочь Тее. Помоги ей, ради Юлии.
- То есть ничего не рассказывать императору о ее старом возлюбленном?
- Для начала хотя бы это.
- Я наблюдал за ними, - признался Павлин. - Наблюдал целое лето. Впрочем, виделись они не часто - раза два-три, не больше. Они ни разу не прикоснулись друг к другу, так что она держит свое слово. И вместе с тем они казались единым целым, как лошадки в одной упряжке.
- Похоже, это любовь.
- Я не женюсь на Кальпурнии, - неожиданно заявил Павлин. - Мы с ней… между нами нет ничего общего.
- Тебе не кажется, что это довольно несправедливо по отношению к ней? Вы ведь обручены уже долгое время.
- Я ей не нужен. Впрочем, как и она мне. - Павлин покачал головой. - Никакой свадьбы. Пока я не найду ту, с кем я буду как две лошадки в одной упряжке.
- Такое случается нечасто.
Павлин поднял глаза на свою собеседницу. Узкое лицо в обрамлении белого покрывала, пристальный проницательный взгляд, светлые брови, наверно, такие же светлые, что и волосы, которых он никогда не видел.
- Я подожду, - произнес он.
Тея
Позади моей двери послышались негромкие голоса.
- О боги, что мне с ней делать? - воскликнул Несс, и на его толстощеком лице, наверняка, возникло озабоченное выражение. - Она даже носа не высунула из своей комнаты после того как вернулась из Тиволи. Я пошел проведать, как у нее дела, и застал ее… - не сумел даже спрятать подальше от нее нож! - Он понизил голос. - Ты можешь что-нибудь сделать?
Невнятный звук.
- Конечно, можешь. Потому что если и есть на свете человек, кто может ее успокоить, так это только ты.
Я приоткрыла глаза и увидела, как Ганимед поцеловал своего возлюбленного в макушку - в том самом месте, где у Несса уже начали редеть волосы, и направился ко мне в опочивальню. Это была такая красивая комната в серо-белых тонах, с просторным серебристым ложем под бархатным пологом и статуей Минервы. И когда меня навещали мои кровавые кошмары, статуи начинали извиваться.
Ганимед попытался отобрать у меня нож. Я начала отбиваться, и чаша перевернулась. Мгновение, и мозаика пола была забрызгана кровью, как из чащи, так и из моей руки, где я надрезала себе вены. Но Ганимед не обращал внимания ни на кровь, ни на мои сдавленные проклятия. Одним движением руки он сорвал с ложа прозрачный полог и обмотал его вокруг моего запястья.
- Нет, отпусти меня…
Затем он подхватил меня на руки и уложил в постель. Не успел он сделать и шага прочь, как я сорвала с руки повязку и вновь принялась расцарапывать себе вены. Тогда он вновь схватил меня за руку и, крепко сжав ее в своей, принялся вновь обматывать ее куском полога. Впрочем, белая ткань уже успела обагриться кровью.
- Отпусти меня! - я со слезами отбивалась, как могла. - Пусть она вытечет, пусть на этот раз она вытечет вся, потому что только тогда они оставят меня в покое. А они никогда не оставят меня в покое, покуда я жива! Развяжи мне руку, прошу тебя, - я с силой рванула повязку, однако Ганимед схватил меня в свои объятия и, прижав к груди, заворковал, словно голубь.
- Я больше не в силах это сносить. Я терплю вот уже четыре года. Юлия выдержала восемь. Я же знаю, вынесу ли я еще один, или того меньше… игрушки и игры, больше никаких игр, он все поймет, Арий все поймет, он не глуп, он все поймет, и тогда ему конец, ну как ты этого не понимаешь? Он придет, чтобы расквитаться с императором, и он умрет, и мне… мне этого не вынести!
Не знаю, понимал ли Ганимед мои слова, потому что они потонули в потоке рыданий. Но он, словно ребенка, качал меня, сжимая в своих сильных и теплых руках.
- А Викс! Викс все узнает. Это просто чудо, что он до сих пор ни о чем не догадывается, но в один прекрасный день он тоже все узнает и устыдится меня. И правильно сделает, потому что я смалодушничала, о боже, Арий возненавидит меня, если узнает, что я…
Слова слились в сдавленный вой, потому что мое лицо было прижато к груди Ганимеда. Он гладил мне волосы, а затем посмотрел на запястье, чтобы проверить, на месте ли повязка. Насколько я могла судить, кровь уже начала подсыхать.