- Нет, конечно. Он никому ничего не рассказывает. Зато рабы большие любители почесать языком, даже те, что немы. Я наслышана о твоем удивительном голосе. Так что ты должна непременно приехать ко мне и усладить мой слух своим пением. А еще говорят, будто ты играешь на лире? Ой, что это такое? Неужели синяк?
Я резко подняла на нее глаза, в надежде найти в них любопытство. Однако она посмотрела на синее пятно у меня на запястье без особого интереса.
- Я упала с носилок, госпожа, - ответила я и поспешила натянуть пониже рукав. Интересно, сколько ей известно о Домициане, этой патрицианке в желтом платье, от которой, подобно индийским благовониям, исходила свойственная Флавиям аура доброжелательности и участия? Какими секретами делилась с ней ее ныне покойная единокровная сестра?
Хотелось бы знать, что ты унаследовала от дяди. Только ли его глаза? Но, может, и его пристрастия?
- Попроси Ганимеда, чтобы он приготовил для тебя свой знаменитый бальзам. - Флавия сделала мне знак, приглашая следовать за собой, и я зашагала с ней рядом. Моя новая знакомая шла по улице уверенной походкой человека, который знает, что перед ним, уступая дорогу, расступится любая толпа. - Он готовит ароматную пасту, которая хорошо лечит порезы и синяки. Он вечно смешивал какие-то снадобья для моей сестры Юлии. Она тоже постоянно вываливалась из носилок.
Я вопросительно посмотрела на Флавию Домициллу. Она тоже повернулась ко мне, буравя меня пронзительным взглядом своих проницательных немигающих глаз, которые так не вязались с ее розовым пухлым личиком.
Я вновь поспешила отвесить поклон.
- Спасибо, госпожа.
- О, дорогая моя, можешь просто называть меня Флавией, - произнесла моя новая знакомая и похлопала меня по руке. - Ой, боюсь, что мне нужно поторопиться. Столько дел сегодня утром, что страшно подумать! Помнишь, что я тебе сказала? В самое ближайшее время жду тебя в гости.
Мгновение - и ее желтое платье уже скрылось из виду. Шагавший следом преторианец напомнил мне хвост кометы - с такой поспешностью он устремился вслед за ней.
К вечеру император вернулся.
- Я буду все лето то уезжать, то приезжать сюда снова. Советую тебе к этому привыкнуть.
- Хорошо, господин и бог.
- Мне казалось, мы остановились на "цезаре".
- Да, цезарь.
- Потому что евреи верят лишь в одного бога. Ведь и ты тоже? Поэтому когда ты называешь меня "господин и бог", то либо лжешь, либо считаешь, что я и есть тот самый единственный еврейский бог.
- Не хочешь ли вина?
- Нет, не хочу. Так как все-таки, Афина? Я бог или ты мне лжешь?
- Ты обвинишь меня во лжи независимо от того, что я скажу.
- Что ж, может, и так. - Домициан откинулся на подушках. - Так каков он, этот твой единственный истинный бог?
- Он суров, но справедлив.
- Он берет в жены смертных женщин, подобно Юпитеру?
- Нет, потому что он и мужчина и женщина одновременно.
- Не удивительно, что евреи такие несчастные. Скажи мне, ты боишься этого своего женоподобного бога?
- Да, боюсь.
- А меня нет?
С этими словами он взял мои волосы в руку и пригнул мою голову к краю ложа. Я успела отвернуться, поэтому острый край соприкоснулся с моей щекой, а не с глазом.
- Почему?
Мне было нечего сказать ему в ответ.
Долгие дни. Палящее солнце. Я чаще бывала одна. Домициан то уезжал в Рим по государственным делам, то возвращался. Я постоянно совершала вылазки в город за покупками и принимала бесконечные ванны. Мне не давали покоя мысли о Виксе - я не сомневалась, что он отравлял жизнь Пенелопе. Я также читала гороскопы, которые составлял для меня Несс. Звезды несли мне все те же дурные известия, что и ладонь. Вид у Несса был виноватый. Ганимед поглаживал ему руку и что-то бессловесно мычал, явно пытаясь успокоить. Интересно, они случайно не любовники? Впрочем, в Ганимеда влюбился бы любой, даже несмотря на его немоту.
Домициан, в перерывах между работой над новым сводом законов, сочинял труд по уходу за волосами. Волосы у самого были редкие, и не дай бог что-нибудь упомянуть об этом в его присутствии. Я для придания блеска посоветовала ему ополаскивать их цветочным настоем, но мне было велено замолчать… И все же, император, сочиняющий труд по уходу за волосами? Впрочем, у всех нас свои слабости. Император Тиберий играл с рабынями. Клавдий занимался изучением этрусков. Домициан писал про волосы. Другое его увлечение состояло в следующем: выстроив рабов под террасой, стрелять из лука, целясь между их растопыренными пальцами. В этом деле он хорошо набил руку, никогда не попадал мимо цели, а если и попадал - то лишь нарочно. Будучи в дурном настроении, он бывал точным, будучи в веселом - обожал стрелять мимо цели.
Я пела Ларцию песни. Он был крупный, розовощекий и довольный. Пенелопа тоже. Она сказала, чтобы я побольше спала. Ларций сказал, что у меня осипший голос. Это потому, что меня слишком часто душат, ответила я совершенно серьезно, и он меня понял. Затем он исчез, и когда я проснулась, то поняла, что это был всего лишь сон.
Тем временем прошел уже месяц. Осталось лишь несколько месяцев лета. Домициан вернется в Рим, а я вернусь в Брундизий, назад к моему сыну, к Ларцию и его ласковому голосу. Всего несколько месяцев. Но, о боже, как медленно они тянутся!
- Несс сказал мне, что ты познакомилась с моей племянницей, Домициллой.
- Верно.
- Пустая девчонка, совсем, как ее мать. Между прочим, христианка. Тебе известно, кто они такие, эти христиане? Скорее крысы, а не люди. Обожают ютиться в катакомбах, где рисуют по стенам рыб. Я уже подумываю о том, чтобы забрать у нее обоих сыновей, но пока что они производят впечатление настоящих римлян.
- И тогда они станут твоими наследниками?
- Верно. Поскольку моя жена не подарила мне собственных сыновей. Или ты решила осчастливить меня сыном? Я слышал, что у тебя есть, по крайней мере, один ребенок…
- Его воспитывают приемные родители, - быстро нашлась я с ответом. - Не люблю детей. Я его даже ни разу не видела.
Господи, пусть он в это поверит. Я представила себе Викса в руках у этого чудовища.
- Открой глаза, - приказал Домициан, - и скажи мне, что ты меня боишься.
- Нет.
- Я по запаху чую, что да.
- Нет.
Долгие ночи. Луна, истекающая расплавленным серебром. И ни разу одна. Долгие, долгие ночи, полные странных вещей. Острое перо, которым император любил налету пронзать мух и которое использовал также и в других целях. Мягкие браслеты на цепях, которыми мои руки бывали прикованы к ложу. Вечные вопросы: "Ну как, больно? Нет? А если я затяну туже?" И никакого сострадания во взгляде, деловитые движения ученого натуралиста, ставящего опыты.
Боже мой, какой наивностью было полагать, будто в лупанарии плохо. Нет, там было не плохо, а просто тоскливо. Утомительно, но не плохо. Плохо, это когда веселый голос среди ночи спрашивает: "А теперь боишься? Остается еще несколько часов, чтобы это выяснить".
Банка за банкой притирок и бальзамов Ганимеда.
- О, еще не все так страшно, Тея, - мягко говорила мне Юлия в моих снах, как всегда, подобно весталке, облаченная во все белое. - Я вытерпела восемь лет.
Прости, Юлия, я перед тобой виновата. Я считала тебя сумасшедшей. Я сама уже почти сумасшедшая. Он любил наблюдать за тобой спящей?
Миновал второй месяц, но как мучительно медленно.
- Ты какая-то бледная, Афина, - заметила Флавия Домицилла, поздоровавшись со мной. - Ты мало бываешь на солнце. Мне все равно, что там говорят эти бледные как тени красавицы, но солнце для того, чтобы им наслаждаться, чтобы купаться в его лучах, мы же бежим от него, словно орда варваров. А как поживает император?
- Очень хорошо, - ответила я.
Как правило, других вопросов Флавия Домицилла не задавала, я же не вдавалась в подробности.
- А как поживают ваши сыновья?
Лицо моей собеседницы просияло.
- Носятся повсюду, смуглые, словно финикийцы, причем заявляют, что ни за что на свете не вернутся в город и будут жить здесь всю жизнь.
- А твой супруг?
Мне довелось встречать Флавия Клемента. Это был бледный мужчина, который явно догадывался о моей профессии, однако держался со мной с той же безупречной учтивостью, что и со всеми женщинами - начиная супругой и кончая последней рабыней.
- Думается, свежий воздух идет ему на пользу. Клянусь, я тоже никогда не вернусь в город! Мне здесь так хорошо. И у меня есть любимое дело - я по кирпичику разбираю старую виллу, чтобы на ее месте построить новую. На прошлой неделе мне выложили на полу мозаику.
Я посмотрела себе под ноги и впервые обратила внимание на орнамент - круги из двух рыб с переливающейся чешуей.
- Как красиво! - воскликнула я. - Рыбы, если не ошибаюсь, это христианский символ?
- О, смотрю, мой дядя уже рассказал тебе о моем небольшом грешке. - Домицилла улыбнулась, и на ее пухлом лице появились ямочки. - Да, я христианка. Вольноотпущенник моей матери, Траке, тоже им был, а учитывая, с какой легкостью моя мать меняла мужей, то Тракс был мне почти как отец, и что-то, чему он учил меня, осталось в моей душе. Боюсь, что для императора я - источник постоянной неловкости. Ведь это ни для кого не секрет, хотя на публике я, как и положено, выполняю все обязательные обряды.
- Ты… я бы советовала тебе быть осторожнее, госпожа Флавия, - с надлежащей учтивостью произнесла я. Мне нравилась эта женщина: она держалась со мной душевно и искренне. Впрочем, пропасть между нами, патрицианкой и наложницей, все равно была огромна. - Император как-то раз обмолвился, что хотел бы забрать у тебя сыновей, если они не будут воспитываться как настоящие римляне.