В этот вечер, когда Париж стал жертвой паники, столь часто возобновлявшейся, что к этому в какой-то степени можно было привыкнуть, и когда тайно ставился вопрос об убийстве умеренных революционеров (проголосовав, большей частью с оговорками, за смерть короля, они сегодня не соглашались на казнь королевы, заключенной в Тампле с детьми и золовкой), - в этот самый вечер неизвестная женщина, закутанная в длинную сиреневую с черным ситцевую накидку, капюшон которой совершенно скрывал голову, скользила вдоль домов по улице Сент-Оноре, прячась в нишах дверей, за выступами стен, и всякий раз при появлении патруля, замирая, сдерживая дыхание, она обращалась в статую, пока патруль не проходил; затем она возобновляла свой быстрый и беспокойный бег до тех пор, пока новая опасность того же рода Не принуждала ее к неподвижному выжиданию.
Благодаря этим мерам предосторожности она уже сумела миновать часть улицы Сент-Оноре, когда на пересечении с улицей Гренель наткнулась не на патруль, а на небольшую группу бравых, только что завербованных волонтёров; они пообедали на Хлебном рынке, где их патриотизм был вдохновлен еще и многочисленными тостами, поднятыми за будущие победы.
Бедная женщина вскрикнула и бросилась бежать в сторону Петушиной улицы.
- Эй! Гражданка! - закричал командир волонтёров. (Поскольку потребность командовать так естественна для человека, то эти достойные патриоты уже именовали себя командирами.) - Ты куда направляешься?
Беглянка не ответила, продолжая свой путь.
- Целься! - скомандовал командир. - Это переодетый мужчина, аристократ, спасающий свою шкуру.
Бряцание двух или трех ружей, беспорядочно вскинутых в немного дрожащих, не слишком уверенных руках, не оставляло бедной женщине никаких сомнений в том, что ее ждет.
- Нет, нет! - закричала она, резко остановившись и обернувшись. - Нет, гражданин, ты ошибаешься, я не мужчина.
- А ну, подойди, - приказал командир, - и отвечай прямо, куда ты так летишь, очаровательная ночная красавица?
- Но, гражданин, я никуда не иду… Я возвращаюсь.
- Ах, так ты возвращаешься?
- Да.
- Для честной женщины в такое время возвращаться поздновато, гражданка.
- Я иду от больной родственницы.
- Бедная кошечка, - сказал командир, сделав жест, заставивший испуганную женщину быстро отступить назад, - а где же наша карточка?
- Моя карточка? Какая, гражданин? Что ты имеешь в виду, чего от меня требуешь?
- Ты разве не читала декрет Коммуны?
- Нет.
- И не слышала, как его оглашали?
- Да нет же! О чем говорится в этом декрете, Боже мой?
- Прежде всего, "Боже мой" больше не говорят. Теперь говорят "Верховное Существо".
- Прости, я ошиблась. Это старая привычка.
- Это плохая привычка - привычка аристократки.
- Я постараюсь исправиться, гражданин. Так о чем ты говорил?
- Говорил, что декрет Коммуны запрещает после десяти часов вечера выходить без гражданской карточки. Есть она у тебя?
- Увы! Нет.
- Ты забыла ее у своей родственницы?
- Я не знала, что нужно выходить с этой карточкой.
- Ну что ж, пройдем в ближайший пост. Там ты мило объяснишься с капитаном. Если он будет удовлетворен, то прикажет двум патрульным отвести тебя домой; если нет - задержит тебя до тех пор, пока не получит дополнительных сведений. В колонну по одному, ускоренным шагом, вперед марш!
По крику ужаса, вырвавшемуся у пленницы, командир волонтёров понял, что именно этого она боялась.
- Ого! - сказал он, - я уверен, что задержал какую-то важную птицу. Пошли, пошли, моя аристократочка!
Командир схватил подозреваемую за руку и, не обращая внимания на ее крики и слезы, потащил за собой на караульный пост в Пале-Эгалите.
Они были уже почти у заставы Сержантов, как вдруг какой-то молодой человек высокого роста, закутанный в плащ, повернул за угол улицы Круа-де-Пти-Шан как раз в тот момент, когда арестованная пыталась мольбами добиться свободы. Не внимая им, командир волонтёров грубо тащил ее за собой. Женщина кричала от боли и страха.
Молодой человек увидел эту борьбу, услышал крик и, одним прыжком перескочив улицу, оказался лицом к лицу с этой небольшой группой.
- В чем дело? Что вы делаете с этой женщиной? - спросил он у того, кто показался ему старшим.
- Вместо того чтобы задавать мне вопросы, займись лучше своими делами.
- Кто эта женщина, граждане и чего вы от нее хотите? - настойчивее повторил молодой человек.
- А кто ты такой, чтобы нас допрашивать?
Молодой человек распахнул плащ, и все увидели, как блеснули эполеты на его мундире.
- Я офицер, - сказал он, - как вы можете убедиться.
- Офицер… А каких войск?
- Муниципальной гвардии.
- Ну и что? Разве это что-нибудь для нас значит? - ответил кто-то из волонтеров. - Разве мы знаем офицеров муниципальной гвардии?
- Что он там сказал? - спросил другой волонтёр; его выговор, протяжный и ироничный, был характерен для простолюдинов, точнее - для парижской черни, когда она начинает сердиться.
- Он сказал, - ответил молодой человек, - что если эполеты не внушают уважения к офицеру, то сабля заставит уважать эполеты.
В тот же момент защитник молодой женщины, сделав шаг назад, распахнул складки своего плаща и при свете фонаря блеснула широкая и увесистая пехотная сабля. Потом быстрым движением, свидетельствовавшим о привычке к поединкам, незнакомец схватил командира волонтёров за воротник карманьолы и приставил острие сабли к его горлу.
- Ну а теперь, - сказал он ему, - поговорим как добрые друзья.
- Но, гражданин… - пробормотал командир волонтёров, пытаясь освободиться.
- Эй, я тебя предупреждаю, что при малейшем движении, которое сделаешь ты или сделают твои люди, я разрублю тебя пополам.
Все это время двое волонтёров продолжали удерживать женщину.
- Ты спрашиваешь, кто я такой, - продолжал молодой человек, - хотя не имеешь на это права, так как не командуешь регулярным патрулем. Однако я тебе скажу. Меня зовут Морис Ленде, я командовал артиллерийской батареей десятого августа. Я лейтенант национальной гвардии и секретарь секции Братьев и Друзей. Этого тебе достаточно?
- А! Гражданин лейтенант, - ответил командир, который чувствовал нажим острия сабли все сильнее, - это совсем другое дело. Если ты действительно тот, за кого себя выдаешь, то есть добрый патриот…
- Ну вот, я так и знал, что мы поймем друг друга, обменявшись несколькими словами, - сказал офицер. - Теперь твоя очередь отвечать. Почему эта женщина кричала и что вы ей сделали?
- Мы ее вели на караульный пост.
- Почему вы вели ее туда?
- У нее нет гражданской карточки, а последний декрет Коммуны приказывает арестовывать всех, кто попадается на улицах Парижа после десяти часов вечера без гражданской карточки. Ты забыл, что отечество в опасности и что на ратуше висит черный флаг?
- Черный флаг висит на ратуше и отечество в опасности потому, что двести тысяч наемников наступают на Францию, - произнес офицер, - а не потому, что какая-то женщина бежит по улицам Парижа после десяти часов вечера. Но это не имеет значения, граждане, ведь есть декрет Коммуны. Вы по-своему правы, и, если бы вы мне сразу все рассказали, наше объяснение было бы более коротким и менее бурным. Хорошо быть патриотами, но неплохо при этом быть вежливыми людьми, и офицеров нужно уважать, ведь они избранники народа. А теперь уведите эту женщину, если хотите, - вы свободны.
- О гражданин! - закричала, схватив Мориса за руку женщина, с глубокой тревогой следившая за их спором. - Не оставляйте меня во власти этих полупьяных грубиянов.
- Хорошо, - сказал Морис. - Возьмите меня под руку, и я провожу вас вместе с ними до поста.
- До поста? - повторила женщина с содроганием. - Но зачем вести меня туда, если я никому не причинила вреда?
- Вас ведут на пост, - сказал Морис, - вовсе не потому, что вы сделали что-то плохое, и не потому, что вы можете это сделать, а потому что декрет Коммуны запрещает выходить без гражданской карточки, а у вас ее нет.
- Но, сударь, я не знала этого.
- Гражданка, на посту вас встретят достойные люди, которые выслушают ваши объяснения, и вам нечего бояться.
- Сударь, - сказала женщина, сжимая руку офицера, - я вовсе не оскорблений боюсь, а смерти: если меня отведут на пост - я погибла.
II
НЕЗНАКОМКА
В ее голосе было столько страха и одновременно благородства, что Морис вздрогнул. Этот дрожащий голос проник в его сердце подобно электрическому разряду.
Он повернулся к волонтёрам, совещавшимся между собой. Униженные тем, что им помешал всего лишь один человек, они явно намеревались вернуть свои утраченные позиции. Их было восемь против одного. У троих были ружья, у других - пистолеты и пики. У Мориса же - только сабля. Борьба не могла быть равной.
Да и сама женщина поняла это: вздохнув, она опять уронила голову на грудь.
Что касается Мориса, то, нахмурив брови, презрительно приподняв губу, вынув саблю из ножен, он пребывал в нерешительности: долг мужчины призывал его защитить эту женщину, а долг гражданина - оставить ее.
Вдруг на углу улицы Добрых Ребят блеснули вспышки выстрелов и послышался размеренный шаг патрульного отряда. Заметив скопление людей, патруль остановился шагах в десяти от группы волонтёров. Его капрал крикнул:
- Кто идет?
- Друг! - воскликнул Морис. - Друг! Подойди сюда, Лорен.
Тот, кому было адресовано это обращение, вышел вперед и в сопровождении восьми человек приблизился к волонтёрам.
- А, это ты, Морис, - сказал Лорен. - Ах ты распутник! Что ты делаешь на улице в такое время?