Я произнес эту фразу, когда он засовывал в ухо затычку. В нарушение нашей обычной схемы общения. Кстати, стоило бы подумать, какой была моя схема общения с другими людьми. Отец со вздохом вытащил обе затычки.
- Что ты сказал?
Он уже подходил к кабинету. Еще шаг - и наша беседа оборвалась бы.
- Я говорю о Мэконе Равенвуде. Ты что-нибудь знаешь о нем?
- Думаю, не больше, чем остальные. Он затворник. Насколько мне известно, он годами не покидает свой особняк.
Отец открыл дверь и переступил порог кабинета. Я не хотел, чтобы наш разговор прервался, и, не смея пересекать запретную черту, остановился за его спиной.
Однажды, когда мне было семь лет, отец застал меня за чтением своего незаконченного романа. В ту пору кабинет казался мне темным пугающим местом. Над потертой викторианской софой висела картина, накрытая простыней. Я давно знал, что о ней нельзя спрашивать. За софой, ближе к окну, стоял отцовский стол из красного дерева - еще одна древняя реликвия нашего дома, которая передавалась от поколения к поколению. Книги в старых кожаных переплетах весили столько, что их при чтении помещали на большую деревянную подставку. Все эти вещи привязывали нашу семью к Гэтлину - месту поселения Уотов. Уже более века они удерживали здесь моих предков и вот теперь нас.
На столе я увидел рукопись отца. Она лежала в открытой папке, и мне захотелось узнать, что там написано. Отец сочинял готические романы ужасов, поэтому то, что я там прочел, было явно не для семилетнего ребенка. Но каждый дом: на Юге, а значит, и в Гэтлине хранил свои секреты, и мое семейство - даже в ту пору - не являлось исключением. Отец обнаружил меня в своем кабинете свернувшимся калачиком на софе. Вокруг, на полу и кресле, лежали страницы рукописи, словно разбросанные взрывной волной. По малости лет я даже не потрудился скрыть следы своего проступка. Позже я быстро научился этому. Больше всего мне запомнилось, как он кричал на меня. Через пару часов мама, выбежав на задний двор, нашла меня у старой магнолии. Я рыдал. "Каждый человек имеет право на личное пространство, - сказала мне она. - Особенно взрослый".
Я просто любопытный, в этом до сих пор заключается: моя главная проблема. Теперь мне было интересно, почему отец перестал выходить из кабинета. Я хотел знать, почему мы не уезжаем из никудышного старого дома, в котором до нас жило бесчисленное множество Уотов, - не уезжаем даже теперь, когда погибла мама. Впрочем, этим вечером меня одолевали другие желания. Мне хотелось погрузиться в воспоминания о сэндвичах с куриным салатом, о жужжании лески под особый счет и о том времени, когда отец, жуя "Шредид вит", доводил меня до хохота своими шутками. Я заснул, перебирая в памяти эти счастливые дни.
До первого звонка все в "Джексоне" только и делали, что говорили о Лене Дачанис. Каким-то образом в перерывах между грозами и несколькими отключениями электричества неутомимые Лоретта Сноу и Юджина Эшер, матери Саванны и Эмили, не забыв подать ужин на стол, успели позвонить почти каждому семейству в городе. Они сообщили, что родственница сумасшедшего Равенвуда моталась по Гэтлину на катафалке - черной машине, которую Мэкон, по их словам, использовал для похищения и перевозки мертвых тел. Неудивительно, что утром сплетни стали просто дикими.
В Гэтлине всегда следует учитывать два обстоятельства. Во-первых, вы можете отличаться от других людей и даже быть сумасшедшим. Но пока вы время от времени выходите из дома и общаетесь с народом, вас не считают убийцей с топором. Во-вторых, как только в городе что-то случается, будьте уверены, что об этом станет известно всем. Появление новой девушки - а тем более родственницы изгоя, живущего в доме с привидениями, - это была, возможно, лучшая после трагедии с моей мамой история, мгновенно распространившаяся по Гэтлину. Поэтому я даже не стал удивляться, когда все в школе заговорили о Лене. Все, кроме нескольких парней, у которых был другой интерес.
- Итак, что мы имеем, Эм? - спросил Линк, захлопывая дверь своего шкафчика.
- Если сравнивать с группой поддержки, то я насчитал четыре штуки на восемь баллов, три на семь и целую кучу от шести до четырех баллов.
Эмори не брал в расчет тех новых учениц, которых он оценивал ниже четверки.
- Тоже мне новость, - съязвил я, закрывая шкафчик. - Как будто мы не видим всю эту мелочь у "Дэ… и кии…" по субботам!
Эмори улыбнулся и похлопал меня по плечу.
- Да, но они теперь в игре, Уот. Понимаешь?
Он посмотрел на девушек в коридоре.
- И я готов сыграть.
Эмори в основном только хвастал и трепался. В прошлом году, когда мы были новичками в "Джексоне", Эм нам все уши прожужжал о том, кого из горячих старшеклассниц он собирается подцепить. Он был таким же озабоченным, как и Линк, но не столь же безобидным, а с подлецой, как и все Уоткинсы.
Шон согласно закивал головой.
- Это как персик с лозы сорвать.
- Персики растут на деревьях, - поправил его я.
Во мне кипело раздражение. Перед занятиями я встретился с парнями у журнальной витрины в "Стой-стяни", и мне пришлось слушать ту же самую беседу, пока Эрл искал на полках единственное чтиво, которое было ему но вкусу, - журналы с фото девушек в бикини, лежащих па капотах роскошных машин.
Шон недоуменно посмотрел на меня.
- Ты чего?
Я и сам не понимал, почему так злюсь. Это такая же глупая болтовня, которую я постоянно вынужден был слушать на утренних тусовках по средам. Я называл нашу компанию "круговым заверением". Если вы примыкали к команде, от вас ожидалось несколько конкретных вещей. Например, во время ланча вы должны были сидеть вместе с другими "своими" парнями. Вам полагалось ходить на вечеринки к Саванне Сноу, приглашать на школьные балы только девушек из группы поддержки, болтаться на берегу Моултри в последний день учебного года. Если вы участвовали в "круговом заверении", нам много чего дозволялось. Но с некоторых пор мне все труднее давалась эта показуха, хотя я не понимал почему.
Я все еще размышлял о своей вспышке раздражения, когда увидел новенькую. И даже если бы я не увидел ее саму, то понял бы, что она появилась, поскольку коридор, в котором обычно полно ребят, подбегающих к своим шкафчикам перед вторым звонком, опустел за долю секунды. Фактически каждый прижался к стене, уступая ей дорогу. Как будто она была рок-звездой. Или прокаженной.
Однако я видел перед собой лишь красивую девушку в белой куртке с вышитым словом "Мюнхен". Из-под длинного серого платья выглядывали носы потрепанных черных кроссовок. На ее груди болталась серебряная цепочка с кучей звенящих побрякушек - пластиковым кольцом от коробки со жвачками, большой булавкой и прочим хламом, который я не мог разглядеть издалека. Девушка не походила на обитателей Гэтлина. Я не мог отвести от нее глаз.
Племянница Мэкона Равенвуда. Что мне было пялиться на эту девчонку?
Она заправила за ухо темный локон. Ногти, покрытые черным лаком, сверкнули в свете флуоресцентных ламп. На руках я заметил чернильные надписи. Девушка шла по коридору, не замечая никого вокруг. Я никогда не видел таких глаз, как у нее, - они были совершенно необычайного ярко-зеленого цвета.
- Да, она горячая штучка, - прошептал Билли.
Я знал, о чем думали парни. На долю секунды им захотелось оставить своих девчонок и влюбиться в нее. На долю секунды они сочли, что это возможно. Но Эрл бросил ей вслед оценивающий взгляд и захлопнул дверь шкафчика.
- Если не учитывать тот факт, что она уродка.
Было что-то мерзкое в том, как он произнес эту фразу, - точнее, в той причине, по которой такое мнение не оспаривалось. Новенькая считалась уродкой, потому что она не родилась в Гэтлине, потому что она не заискивала перед ним в надежде войти в группу поддержки, потому что она не бросила на него второй взгляд и даже первый. В любой другой день я пропустил бы его слова мимо ушей и не раскрыл бы рта, но сегодня мне будто вожжа под хвост попала.
- Типа она уродка по твоей отмашке, что ли? Потому что она не блондинка, не в униформе и не в короткой юбке?
Реакцию Эрла на мои слова можно было прочесть по его лицу. Когда мне полагалось следовать его указке, я опять не выполнил условий нашего негласного договора.
- Потому что она из Равенвудов.
Смысл его слов был понятен: "Горячая штучка, но не думайте о ней". Девушка тут же перестала казаться париям прекрасным вариантом. Тем не менее они по-прежнему смотрели на нее. Да и все в коридоре пялились на новенькую, словно на лань в клетке. А она шла себе, и на ее груди позвякивало странное колье.
Через несколько минут я замер в дверном проеме класса английского языка. Она стояла у доски, эта Лена Дачанис - девушка, которой следовало родиться пятьдесят лет назад, чтобы не называться племянницей старого Равенвуда. Она передала миссис Инглиш розовой бланк, и та, скосив глаза, прочитала документ о переводе новой ученицы в школу Джексона.
- Они перепутали мое расписание, - объясняла девушка, - Я не проходила курс английского языка. А историю США я уже прошла в моей прежней школе.
Услышав ее расстроенный голос, я едва не засмеялся. Она еще не изучала ту историю США, которую преподает мистер Ли.
- Ладно, разберемся. Садись на любое свободное место.
Миссис Инглиш протянула ей томик с романом "Убить пересмешника". Книга выглядела так, словно ее никогда не открывали, - что не исключено, поскольку многие знакомились с сюжетом по фильму. Новенькая приподняла голову и заметила мой взгляд. Я отвернулся, но слишком поздно. И еще я старался не улыбаться. Однако от смущения моя ухмылка растянулась до ушей. Не знаю, обратила ли она на это внимание.
- Спасибо. Я принесла свой экземпляр.