Что-то изменилось в голосе, словно треснул ледяной панцирь, не сломался, не развалился на кусочки, но дал слабину в одной-единственной точке. И если бить только в эту точку, то кто знает, возможно, все еще можно исправить?
– Это ты меня прости, Игнат. – Август открыл глаза, встретился с внимательным, с желтыми всполохами взглядом.
– Уже простил. – Он не улыбался, разучился улыбаться за эти годы, но та крошечная трещина сделала их чуть ближе друг к другу. По крайней мере, Августу хотелось так думать.
– Парень делает успехи. – Похвала Кайсы была привычно скупой. – Сила и меткость у него отменные, особенно принимая во внимание, что он одноглазый. Вот только с самоконтролем есть еще трудности. Ты мог его убить. – Кайсы положил руку на плечо Игнату, и от этого прикосновения тот дернулся, но не отстранился.
– Не мог. – Игнат мотнул головой.
– Мог. У тебя дыхание сбилось, я слышал. В следующий раз, если вздумаешь тренироваться на живых мишенях, выбирай того, над чьим телом тебе не придется потом скорбеть.
– Можно вас? – Игнат улыбнулся впервые за все эти дни, вот только улыбка получилась дикой.
– Можно. – Острое лезвие прочертило на шее Игната кровавую полосу. – Если успеешь. – Кайсы спрятал нож обратно в рукав, сказал насмешливо: – Утрись, щенок.
И Игнат молча стер с кожи кровь, а Август в ужасе подумал, что промахнись Кайсы хоть на волос, ошибись с глубиной надреза, и все… Но Кайсы не промахнулся, а Игнат не испугался, даже не дрогнул, лишь посмотрел на своего учителя задумчиво. В кого же он превратился? Кого вернуло им озеро? И стоило ли вообще возвращать?
Так бы они и жили: с опаской и оглядкой. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Евдокия, которой удалось достучаться до Игната. Вот только для этого ей пришлось умереть…
Она стояла у печи, готовила им троим ужин, когда случился сердечный приступ. То есть Августу подумалось, что это приступ, а на самом деле все оказалось куда как хуже. Евдокия умирала молча, не хотела пугать мужа, просто выронила ухват, прижала руку к груди, прислонилась плечом к печи, словно в поисках секундного отдыха. Но Август знал свою жену, умел чувствовать ее. Он рванулся вперед, с грохотом опрокидывая табурет, и успел подхватить Евдокию на руки, не дал упасть на земляной пол. Вот только был ли в этом толк?..
Ее лицо не побелело даже, а посерело, глаза подернулись пеленой, а губы, сделавшиеся вдруг синими, продолжали улыбаться.
– Все хорошо, Август. – Он не расслышал, а скорее догадался, что она прошептала. – Все будет хорошо. Ты только не бросай… не отказывайся от него. Обещай…
Он пообещал, он бы пообещал ей что угодно, даже луну с неба. И достал бы эту чертову луну! Вот только обещания не могли удержать Евдокию в этом мире, болезнь, с которой она долгое время боролась в одиночку, подкралась и напала, обвилась хлестким змеиным хвостом вокруг груди и горла, сдавила.
А тот, о ком она говорила на пороге смерти, стоял над ней бесчувственным истуканом. На лице Игната не было ничего: ни боли, ни сострадания. В этот момент Августу захотелось его убить, задушить голыми руками. Но он не мог, он должен был находиться рядом с женой до самой последней секунды. Ей недолго осталось. Бывают такие страшные откровения, которые приходят без спросу и ломают всю твою жизнь, тебя самого ломают. И от них нельзя отвернуться, потому что они уже в тебе…
На плечо легла тяжелая ладонь, и Август с диким рычанием отмахнулся. Никто не смеет мешать прощанию, ни у кого нет такого права! Стало вдруг очень больно, сначала в плече, а потом в шее, на которой сомкнулись стальные пальцы, и пол с потолком поменялись местами. А тело Евдокии воспарило в воздух. Так Бергу показалось. Конечно, показалось…
– Лежи, – на грудь навалился Кайсы, прижал к земле, не позволяя шелохнуться, рвануть вслед за Евдокией. – Не мешай ему…
Не мешать кому? Не мешать чему? Что этот бездушный незнакомец делает с Дуней? Как он смеет глумиться?..
Затрещала ткань блузы, пуговицы просыпались на пол костяным дождем, обнажилась кожа – белая-белая, наверное, еще теплая. Август закричал в бессилии, но незнакомец его не слышал. Одной рукой он сжал горло Евдокии, вторую положил ей на грудь, сдавил, нажал, запрокинул голову и… застонал. В его движениях больше не было угрозы – только боль и мука, словно он наполнялся ими, пропускал через себя, и Август перестал кричать, затаил дыхание. И Кайсы тоже. Он смотрел на незнакомца широко открытыми глазами, и во взгляде его были тоска и сожаление о возможном, но так и несбывшемся.
А незнакомец – Федор или уже Игнат? – упал. Он рухнул на пол с гулким стуком, как опрокинутый Августом табурет, и застыл. Только его обожженные ладони мелко подрагивали, словно он перебирал невидимые нити, и на уже заживших рубцах проступили вдруг черные бусины крови, а единственный здоровый глаз закатился, обнажая мутное бельмо белка.
– Игнат… – Кайсы больше не держал Августа, он полз к лежащему на земле человеку, но не дополз, замер в нерешительности. Оказывается, ветер тоже может быть слабым. – Эй, парень…
Август больше не смотрел и не слушал, все его чувства были отданы лишь одной, той женщине, что лежала сейчас на топчане, на сбитых звериных шкурах и больше не выглядела мертвой. Наоборот, она казалась живой и молодой, такой, какой он ее запомнил при их самой первой встрече.
Его собственные пальцы тоже тряслись, когда он дотронулся до бледной, но уже не серой щеки, и веко дергалось, а сердце грозилось выпрыгнуть из груди, разбиться об пол, разлететься на мелкие кусочки.
– Дуня… – Сил хватило лишь на то, чтобы произнести ее имя да почувствовать тепло ее кожи. Живое тепло.
– Август. – Она открыла глаза, посмотрела строго, как на нашкодившего мальчишку. – Август, что происходит? Я потеряла сознание? – Ее рука скользнула по обнаженной груди, и сначала шею, а потом и щеки залил злой румянец. – Что с моей одеждой?
Он уже сдергивал свой пиджак, укрывал ее, подтыкал под плечи, чтобы она не замерзла, такой горячей она была.
– Все хорошо, Дуня. Теперь уже хорошо… – Ему хотелось верить в чудо. Ведь есть же в жизни страшные чудеса, отчего бы не случиться и чудесам добрым!
Она оттолкнула его руки, села, прижимая к груди пиджак, оглядела комнату и увидела все то, что Берг хотел бы от нее скрыть.
– Что со мной? Что с ним?!
– Он жив, – сказал Кайсы, не оборачиваясь. Голос отца Айви звучал ровно, словно и не было той секундной слабости. – А вот ты, женщина, хотела умереть.
– Август?.. – Она перевела на мужа взгляд, в котором уже читалось понимание, и он молча кивнул.
– Он тебя спас. – Кайсы попытался разжать сведенные судорогой пальцы Игната, но у него ничего не вышло. – Не знаю, как, не знаю, что он сделал, но ты жива только благодаря ему.
– Ему… больно? – Евдокия хотела встать, но Август ей не позволил. Его бы воля, он бы больше не выпускал ее из своих объятий. – Ему ведь сейчас больно?!
– Не больно. – Кайсы пожал плечами, и Август был благодарен ему за эту ложь. Игнату было больно. Очень больно, но стоит ли об этом знать Евдокии? Можно ли считать чужую боль достаточной платой за чудо? – Но его раны снова открылись. Придется лечить. Как ты себя чувствуешь, женщина? – Все-таки он обернулся, посмотрел на Евдокию тем своим полным удивления и сожаления взглядом. – Что ты чувствуешь?
– Я чувствую себя живой, – сказала она шепотом, и им не нужен был другой ответ. – Надо помочь мальчику. Помогите же ему!
И они помогли. Как умели. Перенесли негнущееся, словно окоченевшее тело на лежак, перевязали раны, укрыли шкурами.
– Что дальше? – спросил Август.
– Дальше будем ждать, – отозвался Кайсы.
– Что он сделал? – Евдокия дотронулась до Игнатовой щеки, пригладила взъерошенные волосы. – Как он это сделал?
– Что? – Кайсы привычно привалился спиной к печному боку и принялся точить нож. – Вытащил тебя с того света? Или скорее уж с границы между мирами? Ты решила уйти, а он не отпустил тебя.
– Я не решала. – Евдокия надвинула платок на самые глаза. – Не мне тут решать.
– А вот у него получилось. Мне казалось, что ему все едино, что не думает он ни о ком, кроме Айви, не помышляет ни о чем, кроме мести… – Кайсы замолчал, то ли задумался, то ли потерял интерес к беседе.
– У Акима Петровича был дар, – заговорила Евдокия. – Он мог чужую судьбу по крови угадать. И свою, мне теперь думается, тоже.
– И кто ему тот дар дал? – Кайсы смотрел исподлобья, по-волчьи.
– Не Желтоглазый. – Евдокия покачала головой. – Не разбрасывается он такими подарками, но, видно, Нижний мир так устроен: кто там однажды побывал, тот прежним уже не вернется. А Федя туда дважды спускался и вернулся… вот таким.
– Мне бы его способности да на четверть века раньше, – прошептал Кайсы, и Август понял, что думает он сейчас о Софье, своей жене, о том, что ее, возможно, получилось бы спасти, излечить от неведомой болезни.
– Дуня, как ты? – Не хотелось ему думать о незнакомой женщине, когда вот она – любимая жена! Живая и, даст бог, здоровая. Ведь бывают же на свете чудеса!
– Хорошо, Август. Непривычно только. Не привыкла я вот так… без опаски. – Она замолчала, но он понял ее без слов. Без оглядки на боль дышать полной грудью, двигаться стремительно, как раньше.
– А он как же? – Евдокия снова погладила Федора по волосам, поправила повязки. – Он вернется? – спросила и посмотрела на Кайсы.
– Вернется, – кивнул тот. – И не из таких передряг возвращался. Вот отоспится и вернется.
Кайсы оказался прав. Федор очнулся к обеду следующего дня…