16
В России три беды - дороги, дураки и подъезды. Ведь это страсть Господня - преддверие нашего жилья! Иные говорят - код поставить и уборщицу нанять, мол, это решение проблемы. Вздор! Положим, уборщица найдется и не будет пьяницей, а код не раскурочат в первую же неделю его существования. Вид подъезда от этого не изменится, потому что в сознании человека это все равно чужая, может быть, даже враждебная территория. Стены исписаны… Графите - это такая же старая болезнь, как ящур. Мать рассказывала, что в Амстердаме - "дивный город!", у нее за границей все города дивные - снизу доверху изрисован народными умельцами красками из баллончиков. Но в Амстердаме на фасадах домов рисуют кислотные картинки, а у нас на стены выплескивают скучную похабень. Впрочем, наверное, и за границей графите такого же толка. Томится душа подростков предчувствием неизвестного, зов пола берет свое. А откуда матушка может знать, как пишется по-голладски "крайняя плоть" в кратком изложении?
Не в надписях и срамных рисунках дело. В наших подъездах угнездилась въедливая, убежденная в своей неизбывности, бомжовая нищета. Почтовые ящики - корявые, ржавые и мятые, кромки стен искрошились, пол - вскрытый культурный слой. А лифты? Это особая песня. Стекла в них давно заменены фанерками, лампочки вывернуты, подъемный механизм кряхтит из последних сил, а люди безбоязненно, бездумно вручают жизнь этому жалкому, износившемуся агрегату. Как не бояться? Сколько раз предупреждал гостей - в нашем лифте вместо кнопки на табло - дыра, суйте в нее палец без опаски, сигнал сработает. Что значит, черт подери, без опаски, если сам каждый раз боится. Дыра была глубокой, как скважина, и состояла из двух частей. Нижняя ее часть представляла собой как бы наперсток, сработанный как раз по указательному пальцу. Палец надо было утопить полностью и каждый раз приходила в голову грубая мысль - вдруг именно сегодня лифт оттяпает тебе две фаланги!
Ким вдруг сам себе удивился: чего ради он сегодня запал думать о подъездах? Может быть, у него после похода к Ленчику, когда он в лифте застрял, еще и клаустрофобия развелась? Не похоже. В собственном лифте он ездил без всякой опаски.
Жил себе и жил, а тут вдруг начал расстраиваться и удивляться. Вчера, например, сидел перед телевизором, слушал последние известия (чего он не делал годы!), а потом хохотал в голос. Ребята, мир сошел с ума! Мы собираемся торговать виртуальным свежим воздухом, дабы не расширять азоновую дыру! И никакой это не Лем, и не Стругацкие, и не Бредбери. За "квоту на незараженный воздух" Япония собирается нам платить хорошие деньги (миллиарды, конечно, сейчас в мире весь счет на миллиарды виртуальных долларов), но сама в прежнем темпе продолжает увеличивать аэрозолями азоновую дыру.
Но это все так… "семачки". Хуже другое. Планета наша непрерывно трясется, вулканы озоруют, ледники ползут вниз, айсберги тают, уровень мирового океана поднимается, а Америка жаждет подмять под себе весь мир, обеспечив его виртуальным счастьем. Для внедрения вышеозначенного счастья используется вполне реальное оружие. То, что им нефть на прокорм нужна, умалчивается. И не столько им сама нефть нужна, сколько власть. Штаты хотят заведовать всеми мировыми кладовками.
Вот ведь хренотень! Перестал пить, исчезла вечная забота раздобыть водки или пива, в мозгу высвободилось место и тут же заполнилось суетливой возней - переживаниями за человечество. В момент праведного негодования Ким даже решил, что завтра же забьет в дыру на табло в лифте деревянную пробку. Хотя вряд ли это удастся сделать самому, во-первых, для работы надо будет останавливать лифт, а граждане поднимут хай, а во-вторых, пробка может засесть накрепко и сигнал вообще не будет проходить. Придется топать на шестой этаж ножками. Но можно вызвать мастера, заплатить ему, пусть сделает все путем.
Ким, рассмеялся, поняв, что никакого мастера он, конечно, не позовет, не до того теперь, но сама мысль, мелькнувшая в тылу сознания, мысль о личном вкладе в благоустройство человечества, дала ощущение минутного душевного комфорта.
Так он думал, когда ехал к Любочке, а когда возвращался от нее от всех хороших мыслей остался только пшик. Все заглушила обида. Он ведь к Любке обновленный шел, а она, она… Ничего она не поняла, потому что эгоистка. Ей всегда было на Кима наплевать, а теперь она спекулирует его любовью к дочери.
Он-то шел как раз повидаться с Сашкой, а уже заодно, после зоопарка, спросить про старую телефонную книгу с предполагаемым телефоном Галки Ивановны. Но Любовь, при ее строптивом характере, все исказила, все поставила с ног на голову. И, прокручивая назад встречу с женой, он понял, что рассказ по шары и психолога как раз самый обидный и есть.
Имеется, оказывается, такой тест - ребенка просят изобразить его семью с помощью шаров. Дети по-разному рисуют семью. Психологам нравится, они считают это идеальным, когда круг-ребенок расположен внутри круга-родителей, материнского или отцовского. А Сашка нарисовала два круга рядом: один большой - мама, другой маленький - она сама, а третий - и не круг, а клякса неопределенной формы - откатился куда-то вбок. Это был папа.
Учительница посмотрела внимательно на Любочку, и та кивнула, мол, правильно, ребенок осмысливает их отношения как развод. Хотя сама Люба об этом ни слова не говорила дочери. А Саше было мало иллюстрировать их быт шарами, она еще стала объяснять:
- Папа уехал. Он уехал деньги зарабатывать. Уехал очень надолго. Наверное, за границу. Я скучаю. Может быть, он даже не вернется.
Правда, Ким знал все это в изложении самой Любы, она могла и приврать, чтоб уколоть побольнее, но это уже неважно. Сам-то он отлично помнил свои детские ощущения. Его отец тоже откатился в правый нижний угол, а потом этот шар и вовсе исчез со страницы. Покатился колобком, куда глаза глядят. Жена не отслеживала путь его следования, и сын со временем вообще забыл, что отец жил на свете.
Что тут скажешь? Если в мире безобразия, если Любочка не видит очевидного, если, как говорит Никитон, мы движемся семимильными шагами к концу света, так и ладно. Значит, мы того заслужили. А пока все равно надо как-то жить.
Ким проверил интернетовскую почту. Письма от матери не было. Обещала написать сразу, а прошла уже неделя - ни слуху ни духу. Он принялся листать добытую с таким трудом телефонную книгу. Ни на "Г", ни на "Ш" телефона Штырь не было.
Это была не просто телефонная книга, а семейная реликвия. Мать говорила, что ее завели еще до революции. С желтых страниц на него застенчиво глядели прожитые жизни. Помимо телефонных номеров здесь имелась масса побочных сведений. Здесь были лекарства, с подробными описаниями их приема, разумеется, кулинарные рецепты, чьи-то размеры - объем груди и талии, давние расписания поездов в Калугу, Сочи и Апрелевку… вот интересная запись: длина фаты 110 сантиметров. Чья фата? Мать, как известно, не венчалась. Неужели это покойная бабушка оставила в книге свои предсвадебные волнения?
Между рецептами "Пасхи царской" (пять фунтов протертого творогу, десять сырых яиц, одного фунта сливочного масла и так далее) и заливного судака Ким обнаружил затертую запись "Штырева, Первый Спасоналивковский пер." и цифры, очевидно, номера дома и квартиры. А может, фамилия мачехи вовсе не Штырь, а именно Штырева? Повинуясь неприязненному чувству, мать исказила эту фамилию, чтобы зримо ощущать образ женщины, отнявшей у нее мужа. Может, она вообще не помнит теперь ее истинной фамилии.
Во всяком случае, Ким решил отталкиваться именно от этого случайного адреса. Рецепт с фунтами вместо килограммов не сулил удачи. Вероятно, адрес был записан очень давно. Но, может быть, он был просто спрятан от чужих глаз самим отцом? Но уж если прятать от матери свои любовные связи, то не в рецепты! Но это как сказать. В любом другом доме кулинарные записи есть достояние именно женской половины. В любом, но не в его. Матушка Юлия Сергеевна отродясь не готовила судака и пасху царскую.
За этими приятными размышлениями Ким набрал по телефону справочную. Да, да, ответ, конечно, платный, возраст абонента примерный, в случае ненахождения он также обязуется оплатить услугу. На удивление абонент нашелся и звали его именно Галина Ивановна. Ким старательно переписал номер телефона со случайной бумажки в свою записную книжку. Первым движением души было, конечно, позвонить немедленно. Он уже набрал три первых цифры, потом одумался. С чего он взял, что Галка Ивановна вообще согласится его принять. Мало ли какие счеты были у нее с отцом и тем более с матерью. Явиться надо без звонка, так сказать, поставить ее перед фактом. А прежде чем переться в Спасоналивковский, надо все разузнать. Что именно - это все, Ким пока не знал, но хотя бы письма от матери он должен дождаться.
Адрес и телефон давали ощущение почти достигнутого берега. Теперь можно не торопиться. Так больной, вызвав врача, услышав диагноз, получив по рецептам лекарства, возвращается домой и, блаженно растянувшись на диване, потеплее укрывшись, погружается в телевизор, начисто забыв, что лекарства следует еще и принимать. Он уже не думал, зачем ему надо встретиться с отцовой женой. Перед глазами лежала рукопись, которую он еще не до конца разобрал. И он с удовольствием погрузился в чтение.
"Это была молодая, вероломная, хищная, честная и лживая, в смысле обманная, коварная, в смысле дикая, полнокровная, охальная, горластая, покорная и непокорная Московия, которая создала Россию", - так писал отец.