Она стояла службу долго, потом подумала - сейчас все кончится, народ повалит и очередь будет огромной. Беспрестанно извиняясь, она пробралась через толпу молящихся и пошла к комнате, где торговали крестами, свечами и книгами. За прилавком стояли три пожилые, очень деловые женщины в платочках, к каждой очередь человека по три-четыре. Видно было, что это надолго, потому что с посетителями разговаривали очень подробно, что-то писали на отдельных листках, потом заносили сведения в амбарную книгу - толстую, растрепанную - рабочую, то есть востребованную каждую минуту. Наконец дошла очередь и до Юлии Сергеевны.
- Что вам заказывать?
- Сын. Пьет.
- Понятно. Каждый сорокоуст - сорок рублей. Закажите три - это вам до декабря.
- А на год можно?
- Можно. Но иногда у людей сразу денег нет.
- У меня есть. Я издалека приехала.
- Говорите имя, фамилию, город. Богу-то это не нужно. Ему достаточно имени. А мне для отчета и вам, когда еще раз приедете - нужно, чтоб быстро найти. Лучше, чтоб молитва была непрерывная.
Юлия Сергеевна согласно кивнула. Для Кима нужна, конечно, непрерывная молитва.
- Еще крестики, пожалуйста… еще свечи.
- Маслица церковного хотите?
- Ладно. Только что с ним делать?
- Лечиться. Утром встанете с молитвой и помажете крестом лоб, щеки, шею и больные места. Это чтоб изгнать сатану.
- Понятно.
И еще спросила умная женщина, спросила строго, видно, много народу она здесь перевидала:
- Икона-то в доме есть?
- Есть.
- Ну и слава Богу.
Сказала она это с явным облегчением, видно, обликом своим, выражением лица и неточными вопросами Юлия Сергеевна вызывала некоторое… может быть, не раздражение, но сомнение - это точно. Юлия уже повернулась, чтобы уйти, но женщина задержала ее.
- Забыла сказать. Если кодировались, то непременно исповедуйтесь с отпущением грехов. И причаститесь. Кодирование - страшный грех, это от Сатаны, который в подкорку залезает.
- Как же я сейчас исповедуюсь? Ведь служба идет.
- Можно и не у нас. Можно в любом храме. Богу не важно, где вы исповедовались и душу очистили. Следующий…
В тот момент, когда Юлия Сергеевна вернулась в храм, словно волна прошла по молящимся. По неведомому сигналу люди вдруг попятились к двери и опустились на колени - все, разом, и она увидела наконец икону. От неожиданности она растерялась, тоже попятилась, потом прижалась спиной к дверному косяку. Ей бы тоже надо встать на колени, но как она потом поднимется со своими артритными коленками? Юлия Сергеевна склонилась низко, в пол, а икона вдруг и осияла.
Хорошо, ах, как хорошо, говорила она себе, забыв о том, чего боялась - ощущения стыда и фальши. Все было правильно, высоко, она была с людьми, с такими же, как она - страдалицами, она любила их, они любили ее. Это была правильная Россия, не та, которой погибнуть, а которой выжить, которую всегда били, но не могли прибить окончательно. И даже возникло ощущение переднего края. Вот они - женщины, девочки, старухи, они спасли веру в момент поругания. Теперь они спасут Россию от повального пьянства и вырождения! Отмолят… И еще подумалось, а есть ли чудотворная икона, которая спасала бы от взяточничества, от убийства, от черной совести? Наверное - все здесь, в этом высоком соборе… - Неупиваемая чаша "защищает болящих и пьяниц, но черная дыра в совести" тоже болезнь.
Потом разом все встали. Священник сказал спокойно и деловито:
- Пожалуйста, без паники. Всем, кому надо к кресту и за словом, - направо в очередь. Кому за святой водой - налево. Святая вода внизу. По лестнице пускаем по восемь человек. Не спешите. Святой воды всем хватит. У нас большой чан.
Все было привычно, буднично, словно и не храм это, а районная поликлиника с толковым заведующим. И действительно, никто никуда не побежал. Юлия Сергеевне пошла к иконе, пристроилась в хвост очереди.
- А вы не знаете, где книжку про икону купить? И вообще про монастырь. Кем основан, когда? - спросила женщина с красивым, измученным лицом, видно, и здесь сработал инстинкт туриста и путешественника.
И тут же нашлась рассказчица. Высоцкий монастырь основал сам Сергий Радонежский после Куликовской битвы. Это Юлия Сергеевна и сама знала, прочитала в энциклопедии Брокгауза и Ефрона. А про икону - вот какой рассказ. Легенда была наивна и уже этим обаятельна. Монастырь жил, монахи молились, был большой приход. И нашелся в округе некий убогий и больной пьяница. Было ему видение, а может, во сне что-то подсмотрел. Сказал тому пьянице голос, мол, иди в Серпухов в Высоцкий монастырь и спроси там икону. Необходимую икону он видел зримо: Матерь Божья, младенец, оба с воздетыми руками, а чаша внизу. Красиво. Пришел убогий в монастырь. "Где такая-то икона?" - и все описал. Ему говорят - нет у нас такой. Он спорить, есть, мол, а потом говорит - ищите и найдете. Стали искать и нашли где-то в подвале. Калека и пьяница стал молиться этой иконе и исцелился. С этого все и началось. Теперь к "Неупиваемой чаше" со всей России ездят, и всем она помогает.
Икона была ослепительно, изумительно красива. В нижней ее части за стеклом на толстой, натянутой проволоке, как бусины, нанизаны были золотые кольца, ниже ярусом - обручальные. Юлии Сергеевне вдруг захотелось каждое кольцо рассмотреть, за ним стояла чья-то судьба, но она прикрикнула на себя - в лик смотри! И отходи, что прилипла? За тобой люди ждут свой черед.
Юлия Сергеевна прижалась любом к стеклу, торопливо прочитала "Отче наш", других молитв она не знала. И было чувство, что молится она не только за своего беспутного Кима, но за всю пьяную, алкогольную и несчастная русскую душу.
Вышла их храма на воздух и опять повторила - хорошо! Праведно, празднично, намолено. И какое это приятное ощущение: хотела сделать - и сделала.
Кафе на площади было пустым, гулким и неуютным. Столики на хилых металлических ножках сбились табунком в углу просторного помещения, высокая стойка была обита каким-то странным материалом, похожим на изношенный линолеум. Хозяином кафе явно был муниципалитет.
- Кофе есть?
- Есть, пять рублей стакан, - ответила доброжелательно женщина за стойкой, так сочувственно умели улыбаться скромные героини советских фильмов. - А булок нет. Можете бутерброд с маслом взять. Еще с ветчиной есть.
Видимо, женщина за стойкой привыкла к бедной клиентуре. На Юлии Сергеевне был обычный наряд, ничего яркого, вызывающего, разумеется, ни бус, ни серег, но куртка и брюки были буржуазно добротными. И не по одежде, а по особому выражению лица ее здесь причислили к небогатой части населения. И Юлия Сергеевна отметила про себя, что это хорошо, правильно. Когда в стране девяносто восемь процентов населения пребывают в бедности, то лучше быть среди них.
- Давайте с ветчиной. И объясните, пожалуйста, как пройти к центру? Туда, где кремль.
- Это далеко, лучше подъехать. Не хотите? Тогда идите по Калужской. Дойдете до речки Серпейки. Там спросите. У Ситценабивной площади - налево. На площади церкви, красиво. А кремль был на Красной горке. Сейчас от стен остались две небольшие развалины. Собор, правда, стоит.
Может, она сделала ошибку, что потащилась смотреть достопримечательности, может, надо было сразу поехать на вокзал? Город был старым, пыльным и неухоженным. Плотно сбитые в ряд старинные двухэтажные дома не вызывали умиления. Зачем? И вовсе не позарез нужна ей Красная горка. В конце концов тихо посидеть и покурить можно хотя бы на этом спиленном дереве в тесном, зажатом лачугами дворе.
Но ноги сами несли вперед. Светлое чувство благодати, посетившее ее в монастыре, сменилось ощущением растерянности и вялой грусти. А не безумно ли все, что она затеяла? Какое замужество, зачем? И эта глупейшая затея - бросить сына! Конечно, вслух она остерегалась произносить слово "бросить", она говорила - "разрубить пуповину". Ее куда-то вели, она подчинялась, уговаривая себя тем, что поводырем стал сам разум жизни, неподвластный нашему пониманию. Понять нельзя, но думать в этом направлении можно?
С тех пор как Ким опять поселился в родном доме, Юлия Сергеевна в буквальном смысле не находила себе места. Особенно тревожной и неприятной была мысль, что она сама привела сына в дом, а значит, выдернула его из семьи. Любочка не попрекнула ее ни словом, даже, кажется, вздохнула с облегчением, но от этого не было легче. Если бы не ее дурацкий и бесцеремонный поход в мастерскую Олежика, сын и по сей день жил бы в семье. А теперь - вот он, рядом, не поймешь, работает где-то или так, как воздух коптит. Долго разговаривает по телефону, на короткое время куда-то исчезает, а потом опять лежит, тупо глядя в телевизор. Не пьет, но что с ним с трезвым (или пьяным, если б пил) делать?
Тогда-то в полном душевном раздрыге она и посетила по наущению умной подруги некого экстрасенса. Как выяснилось при встрече, рыночное прозвание "экстрасенс" было всего лишь рекламным трюком. Петр Петрович имел специальность, он был психологом и вообще умным человеком. Умел слушать, не перебивая и не помогая даже жестом, даже кивком головы. Но глаза его все понимали, сострадали, и Юлия Сергеевна мысленно облачила Петра Петровича в одежды оптинских старцев, хоть и молод он был для столь высокого сана в иерархии человеческих жизней.
Она рассказала про гомеопатические шарики, про беседы с наркологом, про кодирование, обрисовала, как смогла, характер и поведение сына. Потом стала говорить о материнском долге, мол, недодала, недовоспитывала, проглядела, и неожиданно для себя расплакалась. Петр Петрович сам принес ей чаю с медом, подождал, пока она выпьет всю чашку и справится с рыданиями.
- По-моему, у вас один выход - оставьте сына в покое. Забудьте о нем. Ему не пятнадцать лет. Пора перерубить пуповину.