Ничем мужчина так легко не тронет сердце молодой, неопытной и впечатлительной девушки, как песней, спетой пусть неумело, но с огнем, пусть необработанным, но красивым и звонким голосом. Каждый звук песни несет с собой искорку чувства и проникает в девичью грудь. Искра за искрой, и вот уже внутри затлелся уголек. И голос уж умолк, а отзвуки песни все еще тревожат, все еще дрожат в ее груди, и э тот внутренний трепет выдает себя блеском глаз, ярким румянцем на щеках. Девушка взволнована, хоть она и пытается скрыть свое волнение, девушка сама готова запеть, вторить песне мужчины если не голосом, так сердцем. Наутро, очнувшись от своих снов, она пойдет поглядеть на свои цветы и будет стоять среди них в задумчивости, а губы ее, увлажненные каплей росы, упавшей с ветки, безотчетно повторят вчерашнюю песенку, и вместе со звуками песни вновь вспыхнут в груди вчерашние искры, и вспыхнет тоска, и вспыхнет любовь, которую она уже чувствует, хотя, может быть, еще долго сама не будет знать об этом.
Александр кончил петь, а Винцуня, бледная, с опущенной головой, продолжала стоять, опершись на спинку стула. Неменская одна рассыпалась в благодарностях и похвалах; затем она обратилась к Болеславу с расспросами о настоятеле и об общих знакомых. Александр подошел к Винцуне.
- Пора ехать, - сказал он, вынимая красивые золотые часы с множеством звенящих брелоков, - хотя, видит Бог, не хочется мне уезжать отсюда. Мне кажется, будто я побывал в раю.
- Очень рада, что вам понравилось в Неменке, - ответила девушка, поднимая глаза.
- Поверьте, - тихо, взволнованным голосом проговорил юноша, - поверьте, что часы, которые я здесь провел, я считаю счастливейшими в моей жизни. Но я чувствую, что потом мне будет грустно, очень, очень грустно…
Он быстро отвернулся, как бы желая скрыть от Винцуни избыток волнения. Спустя несколько минут он начал прощаться с хозяйкой дома, которая в самых приветливых и любезных выражениях пригласила его почаще заезжать в Неменку. Тут ей пришлось выйти по какому-то хозяйственному делу, и Болеслав, как свой человек в доме, проводил гостя до самого крыльца.
Когда бричка, стуча колесами, выехала из ворот, Болеслав вернулся в комнату. Винцуню он застал на том же месте, на котором оставил, выходя. Она стояла не шевелясь, не отрывая глаз от земли, с бессильно повисшими руками и так о чем-то задумалась или замечталась, что не слышала даже, как Болеслав подошел к ней.
Он взял ее за руки.
- Винцуня, - сказал он, глядя ей в лицо, - теперь, когда посторонних нет, скажи мне, что с тобой? Никто, кроме меня, не услышит.
- Да ничего, - ответила Винцуня, осторожно высвобождая свои руки из рук жениха. - Голова немного болит, - добавила она, - пойду в свою комнату. Спокойной ночи.
- Как? Ты уже уходишь к себе? Так рано? Я думал, мы сегодня еще почитаем, я привез от священника интересную книгу.
- Не могу я сегодня читать… пойду, - проговорила тихо Винцуня и медленно двинулась к двери, а Болеслав глядел на нее с удивлением и грустью.
Вдруг она повернулась, быстро подошла к жениху и, протянув ему руку, прошептала:
- Пан Болеслав, вы не сердитесь на меня, правда?
- Я? Сердиться на тебя? - воскликнул Болеслав, обнимая ее и прижимая к груди. - Милый мой ангел, но за что же?
Винцуня подняла голову и смотрела на него ласково и со странной жалостью. Вдруг две слезинки блеснули на ее ресницах.
- Ты такой добрый… добрый… - шептала она, - я так тебе обязана… Ты был мне отцом, братом, опекуном… Все, что я знаю, - все это благодаря тебе, тебе… Ох, какая же я неблагодарная!..
Слезы падали с ресниц и текли по щекам.
- Винцуня, что с тобой? - воскликнул Болеслав, еще крепче прижимая ее к себе. - К чему ты это вспоминаешь, в чем упрекаешь себя? Не заболела ли ты? Ты вся дрожишь, бледна, а руки горячие… Боже мой! Когда же наконец я стану твоим мужем?! Тогда бы я мог оберегать тебя ежечасно, ежеминутно и так тебя любить, так заботиться о тебе, чтоб ни единая тучка не смела омрачить твое лицо и никакие печальные мысли не тревожили сердце!
При последних словах Болеслава Винцуня вздрогнула всем телом.
- Ты нездорова, моя единственная, - повторил, глядя на нее, Болеслав. - Пойди, ляг. Завтра тебе, наверно, станет лучше.
Она пошла медленно, молча. Он проводил ее до дверей спальни и тут, поцеловав одну за другой обе ее руки, серьезно сказал:
- Если тебя действительно гнетут грустные мысли, гони их прочь! Помни, что рядом есть человек, который любит тебя так, как должен любить настоящий мужчина, - больше, чем себя самого… твой верный страж, в любую минуту готовый защитить тебя. Ступай и спи спокойно, мое дитя, надеюсь завтра увидеть тебя здоровой и веселенькой.
Слова "мое дитя" Болеслав произнес с истинно отцовским чувством, так, словно он в самом деле был вправе обращаться со стоявшей перед ним молоденькой девушкой по-отцовски. Что ж, он чувствовал себя отцом ее души, и это было справедливо.
Дверь за Винцуней закрылась, Болеслав вернулся в гостиную. Там он застал Неменскую.
- Вы не знаете, что случилось с Винцуней? Она так бледна и молчалива, даже чуть не расплакалась несколько раз, - с беспокойством спросил Болеслав.
- Да, я тоже заметила, что она сегодня сама не своя, - ответила тетушка. - Как только мы вернулись, она стала жаловаться на головную боль и весь вечер сидела, не проронив ни слова, а ведь с ней этого никогда не бывает! Хоть бы, не дай Бог, на расхворалась.
- Лихорадка свирепствует в округе… - прошептал Болеслав, дотронувшись рукой до внезапно побледневшего лба. - Если ночью или под утро Винцуне станет хуже, - обратился он к Неменской, - не теряя ни минуты, посылайте за мной, я сам немедленно поеду за доктором. Дома я распоряжусь, чтобы лошади всю ночь стояли наготове.
Он простился с хозяйкой и, уходя, еще и еще раз просил Неменскую немедленно его известить, если окажется, что Винцуня действительно занемогла.
Спустя полчаса мертвая тишина воцарилась в Неменке. Вся усадьба спала, все огни погасли, лишь в окошке Винцуниной спаленки до глубокой ночи горела свеча.
VIII. Мишура и золото
Наутро Винцуня встретила своего нареченного с обычной приветливостью. Она была немного бледна, но уже напевала, щебетала, кормила, как всегда, своих птиц и, помогая тетке, бегала по дому с ключами. Болеслав совершенно успокоился, приписав ее вчерашнее настроение минутной слабости.
Что до Александра, он спозаранок зашел к родителям и, застав обоих за утренним кофе, рассказал им, где вчера был, а под конец полусмеясь, полусерьезно заявил, что безумно влюблен в Винцуню Неменскую.
- Ох ты, баламут! - покачал головой старый Снопинский. - Еще совсем мальчишка, а скажи, сколько раз ты уже влюблялся?
- Но по-настоящему, папа, ни разу! - воскликнул Александр.
- А теперь уже будто бы по-настоящему? - усомнился отец.
- Очень может быть, - сказал Александр, - и, во всяком случае, никогда себе не прощу, если мне не удастся отвадить от нее этого хама Топольского.
- Топольский уважаемый и умный человек, и ты напрасно о нем так выражаешься, - укоризненно заметил Снопинский.
- Да будь он сто раз уважаемый, - воскликнул Александр, - но Винцуня рядом с ним - как цветок, пришпиленный к мужицкому тулупу! Ему только за плугом ходить, деревенщине неотесанному! Ничего он, кроме своего Тополина, не видал, нигде не бывал, а туда же, так важно обо всем рассуждает, точно какой-нибудь старый раввин! Не нравится он мне! А вот она - настоящая куколка! Маленькая, стройненькая, нежная, голубые глазки, а волосы так и светятся, прямо серебром отливают! И совсем не глупа для шляхтяночки. Вот не знаю только, умеет ли она по-французски.
- А ты умеешь? - насмешливо спросил отец.
Александр покраснел:
- Ну, а если и не умею, так буду уметь! Я и сейчас уже беру уроки французского языка и многое понимаю.
- Уроки? - изумился пан Ежи. - Интересно, где ты их берешь? Не у Шлёмы ли в зале?
- Вовсе нет, - обиделся Александр, - мне дает уроки пани Карлич.
- Ах, ты это называешь уроками, - фыркнул отец, - лучше бы она их тебе не давала.
- Не понимаю, папа, почему вы так предубеждены против пани Карлич. Мне кажется, что отношения с такой светской дамой, одной из наших самых богатых обывательниц, - это большая честь для меня.
- Больше было бы чести, если б ты занялся порядочным делом! - возразил Снопинский и, махнув рукой, вышел из комнаты.
- Милая маменька, - сказал Александр, когда за отцом закрылась дверь, - все-таки это странно с папиной стороны. Ему хочется, чтобы я сидел как проклятый дома и работал, точно наемный парубок. Это хорошо для такого сермяжника, как Топольский, которому уже за тридцать и он света белого не видал, но не для меня.
- Да ты, Олесик, не обращай внимания на отцовскую воркотню. Старый он, и хлопот у него много, вот и ворчит. Поворчит и перестанет, - ответила Снопинская, гладя золотистые кудри сына. - А тебе в самом деле так понравилась панна Неменская?
- В самом деле, маменька, еще ни одна барышня мне так не нравилась. И вы знаете, мама? Я решил непременно отбить ее у Топольского. А потом я ей присватаю кого-нибудь другого, более подходящего, - с улыбкой добавил Александр.
- Это будет трудно, я думаю, ведь они, кажется, уже год как помолвлены.
- Ого! Мама, милая, всего можно добиться, только нужна стратегия!
- Стратегия? А что это такое, дитя мое? Если это дорого стоит, отец снова станет ворчать.
Александр громко расхохотался и с лукавой миной поцеловал у матери руку.
- Нет, маменька, - ответил он ей, - тут не деньги нужны, тут вот что нужно, - он стукнул себя по лбу, - а этого у меня в достатке.