- Но это, должно быть, дорого, и как их содержать! - прервала его Неменская, в которой заговорила хозяйская предусмотрительность.
- Да нет, лебеди - как гуси, кормятся там, где плавают. Если позволите, - обратился Александр к Винцуне, - я буду счастлив услужить вам парой лебедей. Поеду за ними в Варшаву, там все можно достать.
- Как, вы нарочно поедете в Варшаву за лебедями? - смеясь, спросил Болеслав.
- Почему нет? Для того чтобы исполнить желание дамы, можно и на край света поехать!
- Хотел бы я быть разок дамой. Я велел бы вам привезти мне нильского крокодила.
- Будь вы одной известной мне дамой, я охотно съездил бы даже за крокодилом, - развязно ответил Александр, бросив взгляд на Винцуню.
Она в эту минуту смотрела на него и, видно, поняла намек, так как сразу потупилась.
Болеслав не видел взгляда, не расслышал намека, он тоже смотрел на Винцуню.
- Я бывал в Лазенках как раз в те часы, когда там прогуливался цвет варшавского общества, и видел там настоящих красавиц, но ни одной такой, каких можно встретить в наших местах. - И, выразительно посмотрев на Винцуню, Александр с поклоном добавил: - Нет равных литвинкам! Низко кланяюсь им! Недаром Мицкевич написал о Вилии и о наших женщинах:
Вилия - мать родников наших чистых,
Вид ее светел и дно золотисто,
Но у литвинки, склоненной над нею,
Сердце бездонней и очи синее.
Юный дипломат ловко рассчитал, что этой цитатой сгладит невыгодное впечатление, которое, как он опасался, произвел на Винцуню его неудачный отзыв о Карпинском и о четверговых обедах.
Если бы кто-нибудь из здешних обывателей вел местную хронику, ему, без сомнения, было бы известно, сколько раз Александр слышал эти стихи, положенные на музыку, в гостиной очаровательной пани Карлич; она часто пела этот романс, аккомпанируя себе на фортепьяно, а Александр, опершись на крышку инструмента, слушал ее пение и мечтательно повторял: "Как это верно!.." Однажды, говорят, когда пани Карлич кончила петь и встала, он спросил ее: "Скажите, пожалуйста, а кто это сочинил такую красивую песенку?" - "Мицкевич, - ответила со смехом прелестная вдовушка. - Какой же вы, оказывается, невежда! Можно ли не знать таких простых вещей", - и хлопнула его по руке веером. "Согласен быть невеждой, лишь бы это не лишало меня вашего расположения", - галантно ответил провинциальный лев.
Как бы то ни было, процитировав Мицкевича, юноша достиг своей цели. Винцуня не могла не оценить его литературной образованности.
- Вероятно, вы побывали и в картинной галерее? - спросил Болеслав после некоторого молчания.
- Был, был, как мог я не видеть такой прекрасной вещи? - ответил Александр. - Живопись, сударь, - это моя страсть.
- Тогда вы, должно быть, видели новую картину Суходольского? Она была выставлена в прошлом году и, говорят, очень хороша.
- А, картина Суходольского! Видел, видел, но не нашел в ней ничего особенного.
И снова он не знал, о чем говорит.
- Считается, что Суходольский отлично изображает лошадей. Верно ли это, как вы находите?
- О да, сударь, лошадей он изображает отлично, необыкновенные лошади! Ах, кстати, о лошадях, я был на представлении "Вечного жида", и, можете себе представить, там на сцену выводят живую лошадь!
- Лошадь на сцену! - воскликнула Неменская.
- Лошадь, - повторил Александр, - большую белую, а на ней въезжают Роза и Бланка, ну те, знаете, что в этой пьесе…
- Вот чему я искренне завидую, - заметил Болеслав. - Тому, что вы побывали в варшавском театре. Наверно, вы видели и известную драму З., которая с таким успехом шла прошлым летом?
- Да, видел, но что драма! Поверьте, нет зрелища приятнее, чем балет. Вот где есть на что посмотреть! Какие декорации - одни изображают горы, другие лес, на третьих дворец с садами и фонтанами, а среди всего этого порхают балерины, в воздушных разноцветных костюмах, сбегаются, разбегаются, кружатся в хороводе, ну прямо как бабочки на лугу, а потом одна из них выбегает вперед и танцует… Ах, ножкой она, кажется, не касается земли, театр так и дрожит от аплодисментов! Я полжизни готов просидеть в балете!
- А с другой половиною что бы вы сделали? - улыбнулся Болеслав, которого позабавил восторг, с каким юноша рассказывал о балете.
- Я провел бы ее в Неменке, - смело ответил Александр с низким поклоном в сторону дам.
Неменская и Болеслав рассмеялись, но Винцуня густо покраснела.
- Вы так хвалите балет, - заметил Топольский, - но я, хоть балета никогда не видел, думаю, что гораздо охотнее ходил бы на драматические представления или на хорошие комедии. Скажем, Фредро…
- А, комедии Фредро! Видел я и комедию, как раз давали "Евреев"…
- Мой дорогой, зачем же украшать Фредро жемчужинами из чужой короны, - шутливо возразил Болеслав, - "Евреев" написал Коженевский, и это одна из его лучших вещей.
- Верно! Я ошибся! Это была комедия Коженевского! - воскликнул Александр, хлопнув себя по лбу, а во взгляде, которым он смерил Болеслава, можно было прочитать неприятное удивление. - Скажите на милость, - спросил он иронически, - нет ли у вас случайно ковра-самолета, на котором человек в одно мгновение может перенестись в другую страну и тут же вернуться обратно, а заодно и шапки-невидимки, скрывающей его от людских глаз?
- Честное слово, нету, - со смехом отвечал Болеслав, - не то я охотно ссудил бы вас ими, чтобы вы могли днем бывать на балете в Варшаве, а вечером ужинать в Адамполе. Но почему вам пришло в голову видеть во мне волшебника?
- Потому что я не понимаю, как можно, ни разу не побывав в Варшаве, знать все, что там делается.
- Ах, так вы подозревали, что я сам втайне пользуюсь чудесным ковров и шапкой-невидимкой! - еще громче рассмеялся Болеслав. - Нет, дорогой, мой ковер - это газета, а шапка-невидимка - это моя спальня, где я, покончив с хозяйственными делами, уединяюсь и читаю по вечерам. Видите ли, - прибавил он более серьезным тоном, - с тех пор как изобретено книгопечатание и стала действовать почта, мы, деревенские жители, хоть и не путешествуем, тоже имеем возможность узнавать, что творится на белом свете, и получать от этого удовольствие да и какую-то умственную пищу.
Подали чай, и разговор принял другое направление. Воспользовавшись минутой, когда Неменская рассказывала Александру о своих отношениях с соседями, а тот, казалось, внимательно слушал ее, Болеслав подошел к Винцуне.
- Что с вами сегодня? - спросил он вполголоса. - Что-то вы бледны и невеселы.
Девушка подняла на него глаза, и впрямь невеселые, затуманенные.
- Нет, ничего, - прошептала она чуть слышно, а в глазах у нее было такое странное, неизъяснимое жалобное выражение, что Болеслав побледнел. С минуту он приглядывался к ней, и его взгляд был полон любви и почти отцовской заботы.
- Вы, надеюсь, сказали бы мне, если б вас что-то мучило, правда? - тихо проговорил он.
Винцуня потупилась и не отвечала, а Болеслав продолжал:
- Ты ведь знаешь, мое солнышко, что для меня все темнеет вокруг, когда ты перестаешь улыбаться. Не удивляйся же, что твоя грусть меня пугает и я расспрашиваю о причинах.
- Я не грущу, - ответила Винцуня, - вам это просто кажется! - и, сделав над собой усилие, громко рассмеялась, но в ее смехе прозвучала фальшивая нотка.
Александр слушал рассказы Неменской одним ухом, его внимание было поглощено тихой беседой между женихом и невестой; он искоса все поглядывал в их сторону, краснел, хмурил брови и, как только Неменская замолчала, тут же обратился к Винцуне:
- Я видел в соседней комнате фортепьяно, вы, наверно, играете? Могу ли я просить вас?..
- О, я играю так плохо, - смущенно отвечала Винцуня.
- Но я слышала от пани Сянковской, - вмешалась тетушка, - что вы, пан Александр, прекрасно поете. Окажите же любезность, доставьте нам это удовольствие.
- Честно говоря, сударыня, я сегодня не в голосе, - начал было отказываться Александр, - правда, я брал уроки пения в Варшаве, но боюсь, что сегодня у меня ничего не выйдет!
- В Варшаве! Тогда тем более…
- Право, не знаю… - все еще сопротивлялся Александр и смотрел на Винцуню.
- Спойте что-нибудь, - несмело проговорила девушка, не поднимая глаз.
- Воля женщины - закон! - Александр встал. - Се que femme veut, Dieu le veut, - прибавил он по-французски, старательно выговаривая слова.
Этой фразой он также был обязан знакомству с пани Карлич и не замедлил щегольнуть ею, не заботясь, знают ли здесь французский язык.
Все перешли в соседнюю комнату, ярко освещенную горевшей на столе лампой.
Александр сел за фортепьяно, откинул волосы и взял несколько аккордов, затем чистым и приятным, хотя совершенно не поставленным голосом спел популярный романс "Почему так бьется сердце?". Сначала он манерничал, пел "с надрывом", закатывал глаза к потолку, но потом остановил их на Винцуне, стоявшей неподалеку, и продолжал смотреть на нее, пока не допел последнюю строфу:
Ах, но чары девы милой
Всех сетей и уз сильней,
Оплела, приворожила
Взором голубых очей!
Эти слова он спел без гримас, горячо, сильно, с чувством, подкрепляя его выразительным взглядом, которого не сводил с Винцуни.