Конечно, сказала она, имеются в виду фонды библиотеки. Что же до них самих - они очень, очень бедны, как мистер Уитворт может заметить. Жалованье мистера Солвея - пятнадцать фунтов в год - недавно повысили до шестнадцати, но даже при этом он вынужден работать по вечерам, копируя документы для нотариуса, ежевечерне, кроме четвергов, когда проводит время с родителями. Разумеется, Ровелла сказала о том, что без щедрого дара викария, доход с которого их так поддерживает, они вообще бы не выжили. Каждую ночь, как она сказала, она вспоминает викария в своих молитвах. Она повторила - каждую ночь, и при этом отчего-то скосила глазки на свой длинный нос, а её нижняя губа чуть дрогнула, превращая это набожное заявление в нечто вполне мирское.
Дыхание Оззи участилось, и он быстро распрощался. Но прежде обещал, что попробует уговорить Морвенну прийти к чаю в следующий четверг, а если она не пожелает принять приглашение, он придет один. Он и явился один, и они снова повели осторожную беседу, пока Ровелла неожиданно не воскликнула, прервавшись на полуслове: "Ой, туфли натерли!", сбросила туфли и прижала ступни к полу. Как оказалось, она была без чулок, и ее ступни выгибались, как маленькие белые зверьки, желающие, чтобы их погладили. Оззи уставился на ее ноги, как глядит на любимое блюдо обжора, и тут же предложил, что заглянет на следующей неделе, но только вечером.
Вот так всё и началось. Ровелла не была ни милой девушкой вроде Морвенны, ни добропорядочной женщиной, исполняющей свое главное предназначение, как ее мать, она обладала отцовским интеллектом, но не его религиозными убеждениями, и глубоко в ней угнездился источник неправедной энергии, где пульсировала кровь ее деда, Трилони Трегелласа, который не мог удержаться от спекуляций и становился банкротом чаще кого бы то ни было. Дедушка Трегеллас ходил по канату финансовых рисков - похоже, именно риск его и привлекал. Внучка Ровелла, будучи женщиной, развила талант рисковать в других сферах.
А для викария церкви святой Маргариты это был еще больший риск. Но всё же он убедил себя, что это не так. Во-первых, это временно. Он надеялся скоро поместить жену в дом для умалишенных и рассчитывал найти подходящую "экономку", которая будет присматривать за детьми и не откажется присмотреть и за ним. А значит, необходимость в Ровелле отпадет.
Когда же выяснилось, что доктора не дадут скорого согласия на подобный шаг, он снова поразмыслил над своим положением и стал строить другие планы. Если он обречен жить с супругой, то она должна принять последствия. Что бы она ни выдумала в своем безумии, она по-прежнему обладает прекрасным телом, как и прежде, и рано или поздно отдаст это тело ему. Оззи начал подыскивать няньку для Джона Конана Осборна Уитворта. Если он не может нанять экономку, то наймет няньку.
Неважно, как она будет выглядеть, решил Оззи. Она должна быть сильной, полностью надежной и так дорожить своим местом, что не будет покидать ребенка ни днем, ни ночью. Когда он найдет такую женщину и поймет, что ей можно полностью довериться, он разоблачит блеф Морвенны. И мысль эта была приятна.
И значит, это все-таки временно, это возобновление старой связи, и даже менее опасно, чем отправляться в портовые хибары, где живут городские шлюхи. Нет ничего подозрительного в том, что священник навещает бывшую прихожанку, да к тому же свояченицу. Куда хуже, если его застукают выходящим из тех ужасных развалюх. А еще там есть риск подцепить заразу. И к тому же это было в сто раз волнительней. Уж такова Ровелла. Оззи постоянно хотелось ее придушить, но ни днем, ни ночью он не переставал о ней думать. А если она все-таки забеременеет, никто не объявит его отцом.
Разумеется, это обошлось дороже (главный изъян), хотя Ровелла постаралась не завышать требования. Артур Солвей был рад получить от викария церкви святой Маргариты дар на нужды библиотеки в размере двадцати фунтов "на книги". Он также заметил, что у Ровеллы появилось несколько новых пар обуви. И она сшила две новые ночные сорочки, не очень-то пристойные - из мягкой шерсти с тигровым узором и едва достигающие лодыжек. Артуру нравилась юная жена и в постели, и в обществе, но он не мог наслаждаться ею в полной мере как из-за ограниченности ума, так и физических сил. Но поскольку она куда лучше разбиралась в денежных делах, он был доволен, что, как оказалось, они могли позволить себе маленькие излишества.
Раз в неделю, по четвергам, мистер Уитворт навещал мистера Пирса - тот хотя и провозгласил себя умирающим, упрямо держался за жизнь и свои секреты. Морвенну удивило внимание мужа к старику, но Оззи объяснил, что мистер Пирс пусть и прикован к постели, но они играют в экарте, а иногда в пикет. На самом деле он посещал дом нотариуса прямо перед закатом, а выходил, когда становилось темно. Идти было всего три минуты, а в это время на улицах попадалось мало прохожих. Взгляд вверх и вниз холма, осторожный стук в дверь, и она тут же открывалась, а четыре тонких пальца стискивали ее, чтобы сильно не скрипела. Артур Солвей оставался у родителей до десяти, и Ровелла выпроваживала гостя не позже четверти десятого.
***
На Уил-Грейс приспособились к изменившимся условиям: на каждом аукционе по распределению мест вольные рудокопы бросали менее богатые участки в южной жиле и яростно торговались за участки в северной. Сдельщики вроде Сэма Карна и Питера Хоскина, целый год проработавшие на установке крепи, снова начали пробивать тоннели к старым выработкам Уил-Мейден. Никого не уволили, дело нашлось для каждого, но Росс был рад, что не стал расширяться в порыве энтузиазма, тем более что цены на олово не поднялись так сильно, как все ожидали в военное время.
Он провел лето с Демельзой и детьми, и иногда звучал старый товарищеский смех. Были и сложности - спокойствие вдруг начинало трещать по швам, и это показывало, что опасность по-прежнему дремлет, но всё же никаких серьезных вспышек раздражения. Иногда Росс задумывался, существует ли пара, более действующая друг другу на нервы. В их отношениях не бывало мелких стычек - только полноценная война.
В сентябре он начал без радости подумывать о возвращении в Лондон. Конечно, он не давал обязательств посещать все заседания Палаты общин. Большая часть членов парламента, не считая назначенных правительством, приезжали в Лондон когда заблагорассудится и заходили в Палату, как в клуб, обсуждали с друзьями действия правительства и время от времени голосовали по законам, их лично касающимся. Но для большинства из них это было проще, чем для Росса.
Три четверти парламентариев от Корнуолла жили не в графстве, а неподалеку от Лондона. Двое даже хвастались, что никогда не были в Корнуолле. Если живешь в Туикенеме, Гилфорде или Танбридж-Уэллсе, гораздо проще приехать в Вестминстер на денек, а на следующий отправиться домой. Поездка Росса была дорогой и утомительной и занимала пять тяжких дней в один конец. Лорды Фалмут и Данстанвилль, и прочие такого же калибра имели в Лондоне дома и жили там вместе с семьями часть года. Росс не мог привезти Демельзу и детей в меблированные комнаты, да и не хотел. Он не стал и просить Демельзу поехать с ним, оставив детей дома.
В августе в Нампаре сварили две бочки крепкого пива, и Джереми, как обычно, склонный к озорству и всегда готовый порадовать друзей - новых Прилива и Отлива, угостил их остатками из обеих бочек. Когда Демельза ушла, свиньи впали в пьяное оцепенение, а Джереми расплакался, думая, что прикончил их. Животные проспали весь остаток дня - две бледные, волосатые храпящие туши, которые никто не смог разбудить. На следующее утро - по счастливому совпадению, подумал Росс - к ним в гости заглянул сэр Хью Бодруган в надежде полюбоваться своими беркширскими свиньями, и, если повезёт, пару раз приобнять Демельзу, пока Росс на шахте.
Из этого ничего не вышло. Демельза оказалась дома, и по-видимому, одна, но держала его на расстоянии вытянутой руки, пожалуй, даже более ловко, чем обычно. Она провела сэра Хью через дом, в кухню, где он никогда раньше не был, и где на него испуганно воззрилась пара юных служанок и одна пожилая, далее они прошли через кладовую и оказались на заднем дворе. Там сидел на бочонке Росс, покатываясь со смеха, и глядел, как Гимлетт пытается вывести свиней из ступора.
Сначала он поставил Прилива на передние ноги и попытался приподнять задние. Тем временем передние скрестились, как у уличного денди, и вся могучая тушка медленно опустилась вниз пятачком на солому и камни. Отлив находился в лучшей форме и смог устоять на ногах, но шатался из стороны в сторону, словно в лодке на волнах. Время от времени он врезался в стену и падал. Его рыло дергалось, и пасть время от времени открывалась в зевке.
- Надо полагать, - заявил сэр Хью, - они заболели трясучкой. Такое частенько случается с лошадьми, но у свиней я не видел ничего подобного! Госпожа Демельза, вы излечили мою лошадь своими заклинаниями. Сделайте же что-нибудь, а не то они околеют еще до заката!
- Не чуете запах? - спросил Росс.
- Разумеется, чую, сэр! Если бы удалось отыскать ферму, лишенную вони, я бы попросил найти мне новый нос. Всё это - неизменная часть жизни животных, хотя от зверинца Конни, смею вас уверить, несет как из ночного горшка поутру!
- А запах пива узнаете?
Сэр Хью уставился на Росса из-под кустистых бровей.
- Что ж, теперь, когда вы упомянули... Вот проклятье, они что, напились эля?
- Мой сын пытался уморить их щедростью.
- Черт побери, где мне можно присесть?