- Оно, по сути дела, и не началось. - Карев вновь устремил взгляд вдаль. Теперь, казалось, он видел перед собой что-то холодное и неприятное, а не этот теплый, прекрасный летний луг. - Представьте себе такую просто фантастическую сцену. Сенатская площадь, - с одной ее стороны стоит Адмиралтейство, с другой - здание Сената, с южной стороны - храм Святого Исаакия, весь в строительных лесах, его к этому времени возвели лишь наполовину. С четвертой стороны - река Нева, покрытая толстым льдом, а там, на той стороне, - цепочка домов на фоне серого неба. Выдался холодный декабрьский день, который быстро перешел в вечер. В декабре в Петербурге дни очень короткие и мрачные. Три тысячи солдат выстроились спиной к Адмиралтейству, ожидая приказа. Они постукивали нога об ногу, посмеивались, вертели в руках свои ружья. Все они были возбуждены и, чувствуя опасность, испытывали некоторый страх. За ними стояла толпа людей, которая их подбадривала. С другой стороны площади выстроились верные трону войска, и сам император Николай сидел среди них на своем коне. В тот день он был коронован. Это был первый день его царствования, и вот оно начиналось с восстания.
- И что он сделал?
- Он не хотел стрелять по восставшим. Любой другой царь на его месте отдал бы приказ стрелять, и дело с концом. На его стороне было девять тысяч солдат, да еще артиллерия. Но он не хотел, чтобы первый день его царствования омрачился кровопролитием. Царь упрямо сидел на коне, приказывая им разойтись. Так и стояли две стороны одна против другой - весь день глядя друг на друга через площадь. Все это было похоже на сон, какой-то странный, заторможенный сон, когда ты чувствуешь надвигающуюся опасность, но у тебя нет сил, чтобы закричать и убежать прочь.
- Пытался ли он поговорить с восставшими?
- Да, конечно. Николай посылал своих подчиненных, чтобы их образумить. Первым к ним поехал генерал Милорадович, герой войны 1812 года. Все в войсках его любили, и он обладал репутацией безукоризненно честного и достойного человека. Милорадович обратился к восставшим, но те отказались его слушать. Когда он повернул лошадь обратно, они выстрелили ему в спину.
- Боже милостивый! - воскликнула Флер в отчаянии.
- Они стреляли в каждого посланного к ним царем офицера.
Одни были убиты, другим удалось бежать. Однако Николай оставался на том же месте, ожидая развязки. Но когда опускались густые сумерки и восставшие начали палить из ружей - нужно сказать, неприцельно, - император понял, что следует предпринять более решительные меры. В темноте всякое могло случиться. Тогда он приказал зарядить артиллерийские орудия картечью и открыть огонь. Тысячи людей погибли. Остальные бросились бежать, но их всю ночь преследовали высланные вдогонку войска. Потом во льду Невы были прорублены проруби, в которые бросили тела убитых. Все заговорщики были арестованы и заперты в казематах Петропавловской крепости до суда.
- Ну, а ваш брат…
- Да, Сашка был с ними. Папа будто впал в транс. Он все время бродил по дому, лицо у него было бледнее полотна, а глаза… Я до сих пор вижу перед собой его глаза! Он не мог в это поверить. Как это так, - его любимый сын! Такого в нашей семье еще не случалось. Отец вымолил у императора разрешение поговорить с сыном, чтобы узнать всю правду, но правда оказалась такой, что разбила его сердце. - Граф покачал головой, словно не веря собственным словам. Это были события далеких дней, но перед его мысленным взором картины прошлого оживали так отчетливо, будто это случилось только вчера.
- Видите ли, солдаты, простые солдаты, не хотели ни республики, ни конституционной монархии. Они не разбирались в таких вопросах и не доверяли мудреным словам. По их твердому убеждению, цари были хорошие и плохие. Хорошими они называли тех, которые платили им больше и назначили меньше плетей. Поэтому заговорщики сказали им, что Николай - самозванец, что настоящим царем должен стать его брат Константин и что цель их восстания - сместить с трона Николая и посадить на него Константина. Когда Константин станет царем, - объясняли они им, - солдатам будет увеличено жалованье и условия их жизни улучшены. Бунтовщики наобещали им много всего! Вот чего папа не мог простить им - того, что они лгали солдатам. Отец вернулся после разговора с Сашкой из крепости сильно постаревшим, а лицо его стало каким-то серым. Мать подбежала к нему, громко назвала его по имени, схватила за руки, но он даже не посмотрел на нее. Отец бросил на меня тяжелый взгляд - как я испугался! Потом произнес: "Он тоже лгал им. Он лгал солдатам. Он позволил им пойти на смерть ради лжи".
До них издалека донеслись крики Ричарда с Бруком. Флер видела две маленькие фигурки, они неистово размахивали руками. Но она не помахала им в ответ. Сейчас она вместе с Каревым была в другом месте, далеко от них.
- Мать попросила отца обратиться к императору с просьбой о помиловании Сашки. Она обезумела от горя, ей было все равно, виновен он или нет, она хотела одного - чтобы ему сохранили жизнь. Но отец отказался. Нет, он не станет просить за сына, предавшего императора и солдат, которыми командовал. Он наглухо закрыл свое сердце для сына и не обращал внимания на горькие слезы матери. Но я его понимал. Я очень жалел Сашку, но я понимал отца.
- И что с ним произошло?
- Его не казнили. Император был не столько разгневан тем, что случилось, сколько потрясен. Он, судя по всему, никак не мог поверить, что эти молодые люди, его осыпанные золотом фавориты, которые всем были обязаны трону, могли предать его. В конце-концов только пятеро руководителей восстания были повешены, а остальных - около двухсот человек, или чуть больше, - отправили в ссылку. Сашка был среди них. Он уезжал с первой партией арестантов. Мы с мамой видели из окна своего дома, как они шли по Невскому проспекту, начиная свой долгий путь в Сибирь. Когда Сашка проходил мимо дома, он поднял голову, но скорее всего нас не заметил. Я тогда видел брата в последний раз - он весь съежился в своей серой шинели и шапке. Когда колонна каторжников прошла мимо, он еще долго оглядывался на дом.
- Вы получали от него какие-нибудь весточки?
- Переписка, конечно, была запрещена. Через год мы узнали, что он умер. И это все. Нам так и не сообщили, как это случилось, но мне кажется, что брат просто зачах. Он всегда был похож на золотое солнце в центре своего мироздания. Он не мог жить в опале, не мог жить без любви. На следующий день после получения этого известия, с папой случился удар. - Мускулы у него на лице задрожали и он закусил губы. - Но отец не сразу умер. Он прожил еще два года, но второй удар оказался роковым. Ах, как жестоко! Как жестоко!
- Мне очень жаль, - произнесла Флер, понимая, что не в силах помочь ему. Ей хотелось утешить графа, но что она могла ему сказать, что сделать перед наплывом таких воспоминаний? Он посмотрел на нее, и в его посеревших глазах промелькнуло что-то вроде слабой улыбки. Невольно она коснулась рукой его руки, и он взял ее, словно принимая от нее дар. Пальцы их переплелись.
- Эй, Флер! Послушайте, сэр! Неужели вы не слышали наших криков? Мы нашли шляпку. Скачите сюда поскорее!
Звонкий голос Ричарда словно прорвал тонкую, окутавшую их паутину. Оберон, которого так грубо разбудили, кинулся в сторону. Флер смущенно убрала руку, а Карев, пытаясь успокоить засуетившуюся лошадь, вновь принял прежний, знакомый для окружающих вид. Он поехал вперед, громко спросив у молодых людей:
- Вы уверены, что это ее шляпка?
- О чем вы говорите, сэр, неужели вы считаете, что в этих местах валяется куча женских головных уборов? - ответил Ричард с уморительной серьезностью.
- Он же подтрунивает на тобой, Дик, - крикнула Флер, переводя Оберона на рысь. Лошади подталкивали друг друга. Карев, встретив ее взгляд с улыбкой заговорщика, засмеялся. Она тоже. Пришпорив лошадей, они легким галопом поскакали навстречу гусарам.
Прелюдия Баха подошла к концу, и в гостиной воцарилась тишина. В дальнем углу, в желтоватом, отбрасываемом газовой рожком круге за разделявшей комнату надвое аркой сидели игроки в вист. Они тихонько разговаривали, записывали мелком свои подсчеты, ожидая, когда будет перетасована колода и снова розданы карты.
В центре комнаты перед камином стоял шахматный столик, так как по ночам в доме было холодно, даже в мае. Отец с ее дядей, оба высокие, сухопарые, склонились над доской, будто два нахохлившихся аиста, - зеркальное отражение один другого. Каждый, уперев локоть в колено, поддерживал голову, другая рука покоилась на краю доски. От них какое-то время не доносилось ни звука. Они словно замерли. Флер понятия не имела, чей сейчас был ход. Быть может, и они этого не знали.
Огонь весело потрескивал в камине, маленькие язычки пламени пробегали по горке угля и пропадали.
Вероятно, никем не замеченный слуга вошел и поворошил кочергой уголь. На каминной доске тикали французские часы. Они издавали легкие, быстрые, какие-то женские звуки, а напольные часы в углу добавляли к ним тяжелые, размеренные, ленивые удары в густой тени, словно бросая камешки в глубокий и задумчивый пруд времени.
За окном шум вечернего уличного движения приглушался тяжелыми бархатными портьерами, и на это мерное журчание никто в гостиной не обращал внимания. Флер вдруг представила, что от нее во все стороны разбежались освещенные газовыми фонарями улицы, прерываемые темными кругами садов, в которых ночь превращала зеленые деревья в черные, а они продолжали жить своей таинственной, неведомой жизнью, нашептывая только ветру о том, что они увидели и узнали за день. Над газовыми фонарями возвышались крыши домов, голубоватого цвета в лунном сиянии, они как игральные карты расползались по всему Лондону - улица за улицей.