Леня поклонилась ему и хотела уйти, но Светицкий поспешил подать ей руку; девушка протянула свою, и он крепко пожал ее худенькие пальцы.
- Так, пожалуйста, не стесняйтесь, все, что могу!…
Леня приветливо улыбнулась ему и подошла к наблюдавшей за ними Пентауровой, а Светицкий, радостный и сияющий, чуть не вприпрыжку поспешил к выходу.
На следующее утро состоялся торжественный вынос тела: похороны должны были произойти в Баграмове, и гроб, провожаемый толпой народа, запрудившей весь двор, был установлен на черные дроги, и траурный поезд двинулся в путь.
Поезд был невелик - всего из десятка экипажей, в которых разместились желавшие проводить покойника до могилы, а главным образом повидать Баграмово и отведать поминального обеда.
Разумеется, в числе их была на правах старого друга дома Марья Михайловна с семьей, Арефий Петрович, Заводчиков и три сестры Зяблицыны. Никакие "духовные" события в городе, вроде свадеб, крестин и похорон, без их участия не обходились. Позади всех на вороной тройке поехал Светицкий.
Особенно сильное впечатление произвела смерть Пентаурова в доме отца Михея.
Ей там долго не хотели верить и поверили только, когда Липочка, накинув платок, сбегала со стряпкой в пентауровские палаты и убедилась собственными глазами, что Владимир Дмитриевич лежит на столе.
- А ты кляла его вечор на все корки? - промолвил отец Михей. - Нехорошо…
Маремьяна Никитична чувствовала себя несколько смущенной; было неприятно: точно и вправду слова ее накликали смерть Пентаурову.
- Я, что ж… я ничего худого не говорила и не говорю!… - басисто возразила она. - А что свинья был покойник - Господи, прости мое согрешение, - так это правда!
- Полно, полно! - воскликнул отец Михей. - Не подобает так!
Маремьяна Никитична вошла в азарт.
- А разве неправда? Кто у нас Агафона со Стратилаткой совратил, как не он? Он их в свой дурацкий театр сманил, вот его и покарал за это Господь!
- Не осуждай! - сказал отец Михей, прохаживаясь по горенке мимо Морковкина, который сидел, вытянув ноги, и глубокомысленно слушал беседу. - Кто знает пути Божьи?
- Не иначе, как за это! - стояла на своем Маремьяна Никитична. - Тебе бы все заступаться за всех: ты и их, пожалуй, скоро оправдывать начнешь? А Стратилатку давно вон надо было гнать: чума, а не человек!
- Верно-с… озорной человек, озорной! - поддержал Морковкин. - Хотел я тут на днях доносец даже написать на него, да только из приятельства к отцу Михею воздержался!
- На что доносец? - полюбопытствовала Маремьяна Никитична.
Отец Михей остановился и молча воззрился на гостя.
- А за чтение! Оборотите во внимание, отец Михей, на предбудущее время: как дойдет он в книге до места, кое сразу понять не может, он, чтобы не спотыкнуться, и дует на всю церкву на тот же глас "Воском закапано, воском закапано", да листы-то верть-верть, чтобы поскорее отвалять, значит! Подошел я поближе к клиросу, слышу, спрашивает его тихо Агафон ваш: "В кое время пойдешь?" Чтение тому прерывать нельзя, так он в кафизму и клеит: "Четверть десятого… Господи помилуй, Господи помилуй…" Простой народ, конечно, не понимает, так, думает, оно про четверть десятого и в книге написано, а ведь оно соблазн?
- Я что-то не слыхал… - проронил отец Михей.
- И услышишь иной раз, да сквозь уши проскочит, в толк не возьмешь; тут следить надо, а вам из алтаря где же? О!… - Морковкин поднял указательный палец. - Он штука тонкая! Это, я вам доложу, человек с обстоятельствами: глаз с него спускать нельзя!
- Слышишь, батенька, что умные люди говорят? - обратилась Маремьяна Никитична к отцу Михею. - Мотай на ус-то!
- А сынок где, дома? - вполголоса осведомился Морковкин.
Маремьяна Никитична мотнула головой, и сине-черные брови ее сдвинулись.
- И не ночевал. Сбежал ночью!
- Разговор, стало быть, с ним имели?
- Был. Сурьезно поговорила: кочергой!
- Дельно-с… Но только, оборотите во внимание: корень зла здесь не в Стратилатке, а в другом совсем!
Отец Михей опять остановился против Морковкина.
- В ком же? - спросила Маремьяна Никитична.
- В Шилине! Глубочайше убежден в сем!
- Да разве бывал у него Агафон? - удивилась она.
- Как же-с! Несколько раз видал, как он в сей вертеп философский входил, и дивился: для каких таких дел, думаю, посещает он его? А тут вон оно что объявилось!
- Не думаю я на Шилина! - с сомнением в голосе возразил отец Михей. - Смарагд Захарович человек умный и такого дела не присоветовал бы…
- Умный-с; согласен, что умный! - ответил Морковкин. - Но ум-то куда у него направлен, оборотите это во внимание? На той неделе встретились мы с ним у церкви - я от обедни шел. "Что, - говорит он мне с усмешечкой с эдакой, - все Господу Богу надоедаете, Зосима Петрович?" - "Не надоедаю, - ответил я, - а благодарить Создателя хожу!" - "Да ведь, - говорит, - Господь что мы грешные: дела больше любит, а не словесность эту! Ладаном-то уж его задымили достаточно!"
- А?! - с негодованием воскликнула Маремьяна Никитична.
- Да-с!… Плюнул я, конечно, и ушел! Вот теперь и рассудите, откуда зло идет?
Долго толковали на эту тему попадья и Морковкин, а отец Михей молча шагал из угла в угол, и сердце у него болело о блудном сыне.
Глава XXI
На другой день после похорон Пентаурова случилось новое происшествие: Бонапарте пытался зарезать Антуанетину и нанес ей две раны ножом в коридоре около уборных.
Одним из первых узнал об этом Зайцев, отправившийся в театр к Белявке за рукописью трагедии, которой так и не суждено было увидеть рампы.
На сцене толпились актеры, и Зайцев подумал, что Белявка решил продолжать репетиции до приезда нового хозяина, но, приглядевшись к сумеркам, царившим кругом, увидал, что среди сцены стоит в мундире с красным воротником настоящий квартальный и распекает за что-то вытянувшегося перед ним Вольтерова.
- Ты это в каких смыслах Вольтеров, а?! - кричал, наступая, квартальный.
- Не могу знать-с… - испуганно лепетал благородный отец.
- Распустились вы тут, размечтались, пьяницы! - продолжало начальство. - В часть тебя, подлеца, за такую фамилию заберу. Людей уж начали резать!
- Не я-с… барин так приказали зваться!…
- Барин… барин на том свете, а ты тут у меня ухо востро держи! - несколько утихомирясь, сказал квартальный. - Один Бонапарте, другой, черт его знает, - Вольтеров: острог в полном составе! - Он погрозил пальцем всем почтительно стоявшим поодаль актерам с Белявкою во главе. - Смотрите вы у меня, благородно чтобы все было! Ведите прохвоста! - добавил он и, повернувшись, пошел к выходу. За ним двое будочников под руки повели связанного Бонапарте; волосы его были всклокочены, мутные глаза блуждали.
Зайцева обдало крепким перегаром водки.
- Что у вас случилось? - спросил он, подойдя к Белявке.
- А шо хорошего может быть, колы баба впутается? - с сердцем ответил тот. - Подкараулил тут этот дурной Антуанетину, тай и пырнул ножиком.
- Убил?!
- Ни, поранил коло уха, да в плечо.
- Где ж она?
- В дом перенесли… Отдышится, ничего!
- Вот какая история… А я думал у вас репетиция идет?
Белявка хмыкнул носом.
- Не дай Бог таких рэпэтыций! И шо теперь нам, трагикам, делать, колы комики баб начали ризать? - добавил он, разводя руками. - Одно, на куски нам их рвать остается!
- А я ведь к вам за рукописью своей зашел! - сказал Зайцев. - Теперь уж, конечно, не пойдет моя пьеса?
Белявка махнул рукой:
- Где идти? Еще самих-то нас будут ли держать - нэ знаю…
- А не слышно разве, каков он насчет театра? Любит или нет?
- Этого не слыхал! - Белявка взял под руку Зайцева и тихо произнес, нагнувшись к его уху: - Дворня дюже не хвалить его: сквалдыга, говорят, жмот, одно слово - поганый. Одначе, пройдемте ко мне, там и побалакаем… - И, держа под локоть Зайцева, он повел его в свою горенку.
Прошло несколько дней, и Светицкий, мысли которого неотступно витали вокруг Лени, решил во что бы то ни стало повидать ее.
Выполнить это можно было только в Баграмове, между тем ехать прямо к Пентауровой было неудобно - его могли не принять, и Светицкий надумал забраться под видом охотника в баграмовский лес, а оттуда в сад и подкараулить появление Лени.
В тот же день, как ему пришла в голову эта мысль, Светицкий послал своего вестового - разбитного малого Илью - повызнать у пентауровской дворни, нет ли где в баграмовском лесу близ сада сторожки. А на другое утро уже скакал с Ильей по дороге в Баграмово; за плечами у Ильи болтался английский штуцер, добытый Светицким у одного из товарищей по полку.
Не доезжая с версту до имения, оба всадника свернули влево, углубились в березовый лес и там, очутившись в тени и прохладе, придержали вспотевших коней и поехали по тропе шагом; трава по сторонам ее достигала до груди коням, и они жадно рвали и ели ее на ходу; кругом сотнями голосов заливались птицы.
Скоро показалась и почернелая и покосившаяся избенка-сторожка, служившая в давние года сборным местом для барской псовой охоты, переведенной потом по приказу Владимира Дмитриевича.
Дверь в избушку была приотворена, и оттуда с громким лаем навстречу приезжим выкатился кудлатый щенок; вслед за ним показался высокий и прямой, как юноша, старик с седою бородой, спадавшей почти до пояса.
Приезжие соскочили с коней, и Светицкий обратился к молча и низко поклонившемуся ему старику:
- Здравствуй, дедушка! На тетеревов поохотиться хочу - можно у вас?