- Всем вольные дарю, всем! - всхлипывая от неостывшего еще волнения, произнес он, махая левой рукой. Все актеры с радостными возгласами попадали кругом него на колени и принялись кланяться в ноги.
Только Леня, еще неуспокоившаяся от пережитых настроений, стояла поодаль, равнодушная ко всему творившемуся кругом.
- А тебе - тебе земной поклон!… - воскликнул Пентауров, спеша к ней, и в самом деле коснулся рукой пола и затем обнял ее. - Теперь, моя Эсмеральда, за мной иди! - и, взяв девушку за руку, он поспешил с нею в дом.
У себя в кабинете он остановился перед высокой конторкой и, вынув из кармана ключ с узорной бородкой, открыл конторку и достал из нее сложенную вчетверо какую-то синюю бумагу.
- Вот! - торжественно произнес он, протягивая бумагу Лене. - Прочитай!
Та развернула ее. Бумага оказалась "вольною", написанной по всем правилам на гербовой бумаге и засвидетельствованной.
- Довольна ты?
- Довольна. Спасибо вам… - с просиявшим лицом, горячо сказала Леня. И она хотела поцеловать руку Пентаурова, но тот не позволил.
- Нет, нет, нет! - воскликнул он, вырвав руку и отмахиваясь ею. - Ты артистка, ты великая артистка; у тебя руки будут целовать скоро!
Он взял документ, опять положил его на прежнее место, запер конторку и подал ключ Лене.
- Возьми! - сказал он при этом. - Храни его у себя и после двух спектаклей можешь прийти сюда и взять свою бумагу, когда захочешь. Но что ты будешь делать с ней? - как бы удивляясь, спросил он, мало погодя.
- Пока буду при Людмиле Марковне жить… - ответила Леня.
- Ну да, а потом?
- Не знаю еще…
- Иди на сцену! - почти тоном приказа сказал Пентауров. - На сцену, на сцену! Верь мне, - я ведь опытный человек, много повидал на своем веку, сам, наконец, большой художник, могу теперь в этом смело признаться и говорю тебе от души: иди на сцену! Там ждут тебя слава и почести!
Долго не спали в ту ночь в пентауровском доме двое людей: Леня, вкусившая отравы сцены, и сам хозяин, домечтавшийся до полного торжества над Гете и Шекспиром.
Ранним утром Людмила Марковна с Леней укатили в Баграмово: репетиции новой трагедии должны были начаться через три дня, и Людмила Марковна ни минуты не хотела проводить без надобности в рязанском доме.
Глава XIX
"Стрелы любви", или, как перекрестил их Возницын, "Поленья любви" вызвали в городе много разговоров; главным центром их служила, разумеется, Леня и ее исполнение роли Эсмеральды.
Особенно горячим ее сторонником оказался Светицкий. Всю ночь после спектакля ему грезились сны, в которых в разных образах - то грустная, то радостная - являлась ему Эсмеральда, и сердце его ныло от сладкой истомы.
Недавнее увлечение Соней стало казаться ему жалким и непонятным. Утром он так много говорил о Леонидовой, что Курденко, слушавший его с легкой улыбкой, наконец спросил:
- В Рыбное-то мы, кажется, больше не поедем?
Светицкий покраснел.
- Отчего же, съездим как-нибудь! - ответил он. - Скучно только там очень… Вообще Сонечка - не моя героиня… - не без некоторого усилия дополнил он.
- Ого?! - воскликнул Курденко. - Браво! Мы начинаем прозревать!
- Нет, в самом деле! - продолжал Светицкий. - Она очень милая и хорошенькая барышня, но нет в ней ничего возвышенного, глубокого…
- Как у Леонидовой?… - в тон ему вставил Возницын и расхохотался. - Эх вы, птенчик, и тут идеализировать уже начинаете?
- О, изменник! О, противный мужчинка! - произнес, качая головой, Радугин.
- Ничего я не идеализирую, а говорю только о том, что вижу. И совсем не изменяю никому!
- Нет, пентауровское полено его таки крепко зашибло! - заявил, поглядев на него, Костиц. - Ну-ка, выворачивай душу, млад-вьюнош!
- Сознаться, оно всегда лучше… - сказал Курденко.
- Не в чем мне сознаваться, убирайтесь вы!… - буркнул под общий смех Светицкий и поспешил улизнуть от развеселившихся товарищей.
В домике у Шилина с утра заседала целая компания: были здесь Зайцев, Агафон со Стратилатом, Белявка и Тихон.
Стратилат повествовал, как они с Агафоном бегом помчались вчера из театра, сшибли с ног впотьмах по дороге какого-то прохожего, затем Агафон перемахнул через забор, влез через окно в свою горенку и только что успел улечься в постель - раздался стук в наружную дверь.
Стряпка пошла отворять, и через минуту-другую в комнату Агафона с поднятой свечой в руке вступил полураздетый отец Михей и за ним матушка с остальными домочадцами.
- Да он здесь? - произнес отец Михей.
- Не он: это чучело на кровати положено! - взволнованно ответила Маремьяна Никитична, отстраняя мужа; она подошла к кровати и сдернула с лица спавшего одеяло.
- Ну он и есть… - сказал отец Михей. - Что тебе пригрезилось?
Матушка стояла, выпучив и без того огромные глаза свои.
Агафон сделал вид, якобы проснулся, протер глаза руками и сел.
- Что надо? - спросил он.
- Где ты был? - грозно спросила Маремьяна Никитична.
- Дома… - ответил Агафон и в ту же секунду получил оглушительную затрещину.
- И рожу дома накрасил?! - возгласила матушка, закатывая ему с другой руки такой же гостинец.
Тут только Агафон вспомнил, что он забыл разгримироваться.
Произошел "вопль и крик мног", по выражению Стратилата, кончившийся тем, что Агафон заявил, что он намерен совсем уйти в актеры, и затем немедленно должен был спасаться бегством в окно от ухватившей железную кочергу родительницы.
Слушатели, за исключением Зайцева и самого Агафона, хватались за бока и хохотали; особенно ржал и гоготал Тихон.
- Да ты что - видал разве? - спросил Шилин рассказчика.
- Я ж под окном сидел: любопытно ведь! - ответил тот. - Высунулась это она наружу, да и кричит ему вслед: "И Стратилатке твоему весь пучок выдерну - пусть только попадется на глаза!" А я встал да и говорю: "Извините, матушка, я и без вас уж обстригся!" - и он провел под общий смех ладонью по голове.
Тут только заметили все, что пучка, всегда красовавшегося у него на затылке и перевязанного белою тряпочкой, не было. Тихон даже завыл от удовольствия и шлепнул себя по ляжкам.
- Впрямь, стало быть, совсем порешил с духовным званием? - сказал Шилин.
- Совсем! - отозвался Стратилат. - Будет с меня, попел на все на двенадцать гласов, теперь на один свой петь буду!
- А ты, Агафон Михеич? - обратился хозяин к молча сидевшему бурсаку.
- И Агаша со мной! - ответил за него Стратилат. - Черт нас с ним веревочкой связал: вместе горе мыкать будем. Так, что ли, Агаша? - И он треснул по плечу товарища.
- Видно так… - отозвался тот.
- Без хлеба не будем сидеть! - продолжал Стратилат. - Эка меды какие, подумаешь, у попов разведены? Послаще их найдутся! Что тут: поп да дьячок и цена им пятачок!
- Дело, ребята, дело! - поддержал хозяин. - Нечего вам здесь киснуть, идите в Москву: толк из вас выйдет!
- Одобряешь?
- Очень одобряю. Поглядел я на вас вчера и прямо скажу - будет из вас прок!
- О?! - обрадовано воскликнул Стратилат и ткнул локтем в бок своего товарища. - Агаша, нос выше держи, слышишь?!
Тот улыбнулся, и что-то впрямь девичье мелькнуло в лице его.
- Сперва здесь поиграйте! - сказал Белявка. - Еще две трагедии за вами обещанных осталось!
- А жалованье барин нам положил? - поинтересовался Стратилат.
- Тебе приказал выдавать, а ему нет: он ведь так, из любопытства, играл! - Белявка кивнул на Агафона.
- Ну а мне сколько же?
- Десять карбованцев в месяц на ассигнации . Жить и кормиться с нами будешь: харч нам ладный идет!
- Добре! - весело воскликнул Стратилат. - Жить можно! Только, Григорий Харлампыч, теперь и Агаше надо деньгу сыпать: у него ведь ни клюквинки - как у Иона!
- Поговорю, поговорю… - важно ответил Белявка.
- Однако, что же это закусить нам ничего не дают? - обеспокоился хозяин. - Мавра? - позвал он, но из кухни ответа не было. Шилин высунул голову между цветами в окно и громко и очень похоже промяукал: - Мау- ра… маура?…
- Чего вам? - отозвался из сарайчика голос Мавры.
- Да ничего, а как кошки отвечают? - крикнул Шилин. - Отвечать должна: Наум… Наум… - Он таким томным голоском и так верно передразнил кошку, что все гости захохотали.
- О, чтоб вам… непутевые! - послышалось из сарая, и оттуда выглянуло смеющееся, румяное лицо Мавры.
- Водочки нам да селедочки и чего Бог послал тащи! - распорядился хозяин.
- Дило, дило! - оживленно поддержал Белявка.
Мавра принесла штоф синего стекла и всяких закусок, и компания принялась опустошать стол.
- Ну, а у тебя як дило с Настасьей? - спросил, прожевывая кусок колбасы, Белявка у Тихона.
Тот ухмыльнулся:
- Дело на мази; одно слово трежули!
- Жули-то жули, а целуйся с прынцессой своей поаккуратнее! - Белявка обратился ко всем собеседникам: - У нас рэпэтыция идэть, а они с ей у подъезди як из гарматы палять!
- Что поцеловать, что плюнуть для нас все единственно! - развязно, но несколько смущенно ответил Тихон.
- Я до философии не дохожу! - возразил Белявка. - Я насчет шкуры больше простираюсь. Услышит барин - такого гопака на твоем коке сыграет, шо уси под него станцуем!
- А что скажете, господа, о новой актерке? - спросил Шилин.
Белявка сморщил нос.