Эти его учтивые выражения вроде "изволили" и "не пожелали" звучали явно издевательски. Я нахмурилась.
– И кто же из нас был неправ?
– Вы, мадам.
– Я?
– Да. Дайте мне пять лет сроку, и я докажу вам это.
– Пять лет! – повторила я насмешливо. – Но что же, собственно, вы собираетесь мне доказать за эти пять лет?
Нервничая, я даже не сразу заметила, что моя рука оказалась в его руке и он почти поднес ее к губам. Я поспешно высвободила свои пальцы прежде, чем он успел поцеловать их. Моя рука создана для принцев и герцогов, а буржуа целуют ее, только когда я это позволяю.
Усмехнувшись, он пристально посмотрел на меня, и взгляд этот был тяжелым.
– Моя дорогая, я докажу вам то, что в один прекрасный день для вас будет огромной радостью ехать в одной карете со мной. Более того, те цветы, которые я посылаю, вы уже не станете бросать в огонь, как это делали раньше. Эти будущие цветы ждет куда лучшая участь. Подходящее пари, не так ли?
Я молча слушала его, думая, уж не сошел ли он с ума. Подобные речи даже не могли меня оскорбить, они просто смехотворны, вот и все.
– Не становитесь смешным, сударь, – сказала я со всем презрением, на какое только была способна. – Да будет вам известно, что если бы у меня не осталось ничего, кроме имени и титула, то и тогда носиться с подобными прожектами было бы безумием. Впрочем, все это так глупо, что я даже не могу всерьез об этом говорить.
Мне казалось, я отменно сказала эту речь. Клавьер тихо рассмеялся.
– Вы великолепны, мадам. Какая чудесная версальская школа, какой образец аристократической спеси. Браво, девочка, ваш отец мог бы вами гордиться.
– Называйте девочками своих содержанок, – сказала я в бешенстве. – Благодарю за приятное путешествие, мы уже приехали!
Карета остановилась совсем недалеко от моего дома, рядом с Лувром. Отсюда до площади Карусель было рукой подать. Я принялась яростно дергать ручку дверцы и, распахнув ее, спрыгнула на землю, не дожидаясь, пока лакей выкатит подножку. Не прощаясь и не благодаря больше Клавьера, я, спотыкаясь, зашагала прочь от кареты.
– Мадам! – насмешливо окликнул он меня. Я шла по улице не оборачиваясь.
– Мадам, – смеясь, сказал Клавьер мне вслед, – завтра утром я пришлю вам вашу карету. Ту, которую у вас отобрали у заставы. Вы слышите?
Не в силах слышать его голос, я ускорила шаг. Всю дорогу я бежала так, словно за мной кто-то гнался, и уже через четверть часа была у своего отеля. Все еще задыхаясь от возмущения, я изо всех сил забарабанила в дверь кулаком. В доме раздались тяжелые, неспешные шаги – наверно, спускалась с верхнего этажа Маргарита. Едва дверь отворилась, я опрометью влетела в прихожую – влетела так, будто спасалась от преследования.
2
Пятого октября 1789 года я поднялась среди ночи, в три часа утра, чтобы успеть закончить свой туалет и как можно раньше приехать в Версаль. Впрочем, туалет у вдовы был несложный: черное платье, черная фетровая шляпа, обтянутая кружевным крепом, и даже туфли и те черные. Из драгоценностей я могла носить только золотую цепочку с крестиком.
– Ее величество еще не знает, что вы вернулись? – спросила Маргарита.
– Никто не знает. Надеюсь, она будет рада моему возвращению.
Пока я одевалась, Маргарита рассказывала мне домашние новости. Жорж, как и следовало ожидать, учится плохо и прогуливает занятия. А наша новая кухарка Мадлена, оказывается, строит ему глазки.
– Она соблазняет его, мадам, – сурово сообщила Маргарита. – Ему ведь уже пятнадцать, и он такой дурачок. И все-таки я вам скажу, что в благородных домах такого позволять не следует, – это неприлично.
– Откажи этой Мадлене от места, Маргарита.
– Вы позволяете?
– Конечно. Для тех, кому нравится устраивать здесь публичный дом, найдется место в Пале-Рояль.
Я не признавалась Маргарите, но меня все время занимала мысль о том, откуда Клавьер узнал, что я сделала с его цветами. Я никогда не распространялась об этом. Что касается Маргариты, то она вне подозрений. Стало быть, среди прислуги завелись шпионы? Или шпионки? Следовало избавиться от всех подозрительных людей в доме.
На ходу натягивая перчатки, я спустилась вниз. Во дворе меня ждала моя карета – та самая, которую забрали гвардейцы у Сент-Антуанской заставы.
– Вот как? – произнесла я. – Кто же ее пригнал сюда?
– Это еще вчера утром, мадам, – отозвалась Маргарита. – Я не знаю, кто это сделал, но этот поступок очень даже милый. Кстати, там на подушках был маленький букетик фиалок.
Я залилась краской. Дарить фиалки мне, как простой гризетке. Нет, этого Клавьера никак не поймешь. Стоит ли писать ему письмо с изъявлениями благодарности? Мне не хотелось этого делать. Но потом я подумала, что принцессу де ла Тремуйль можно упрекнуть в чем угодно, только не в неблагодарности. Я вернулась, присела к секретеру и поспешно набросала Клавьеру несколько строк.
У Маргариты был ревматизм, и поэтому мы ехали медленно. В Версаль карета прибыла в семь часов утра, когда в дворцовой часовне Сен-Луи началась месса. Отослав Маргариту узнавать новости, я отправилась в церковь.
Громкие звуки католических гимнов таяли под церковными сводами. Бесшумно, стараясь никого не потревожить, я прошла вперед, туда, где находилась королева. Против обыкновения, она не сидела, а преклонила колени, ее чистый склоненный профиль был хорошо виден в полумраке. Мария Антуанетта присутствовала на мессе, но мысли ее были далеко. Она даже не молилась, а просто смотрела неподвижным взглядом перед собой. Лицо ее было бледно – то ли от слез, то ли от бессонницы, но выглядела она куда уверенней, чем в июле, когда только что потеряла сына.
Принцесса де Ламбаль, увидев меня, была явно удивлена. Потом, словно желая сделать мне приятное, поднялась и села на скамью. Я стала на колени рядом с королевой – там, где секунду назад была принцесса.
Королева заметила меня. Я не знала, как она отреагирует, я даже чувствовала себя немного виноватой за тот отъезд. Но Мария Антуанетта не дала мне долго терзаться сомнениями. Она быстро протянула мне руку, и я поцеловала ее.
Утренняя месса закончилась в девять часов. Едва мы вышли из церкви Сен-Луи, как королева ласково обняла меня и поцеловала.
– Сюзанна, я очень рада, что вы вернулись. Как мило с вашей стороны сделать мне такой сюрприз. Нынче поводов для радости стало мало. Только теперь я научилась ценить друзей.
– Я не смею верить, мадам, что вы простили меня. Ведь и я, и Полиньяки покинули вас одними из первых.
– Вы одна имели на это право, ваш муж был убит. И все-таки, что заставило вас вернуться?
– Я подумала: королева была так добра ко мне, когда имела власть и когда быть облеченным ее милостью считалось счастьем, как я могу покинуть ее теперь, когда ее дружба вменяется в преступление?
Королева посмотрела на меня и серьезно ответила:
– Будьте уверены, принцесса, моя дружба к вам выдержит все испытания. Если только вы сами от нее не откажетесь.
Она отослала свою камер-юнгферу и камеристок. Принцесса де Ламбаль была больна и после мессы отправилась отдыхать. День был хмурый, небо затянулось свинцовыми тучами.
– Вот-вот сорвется дождь, – сказала королева, – а король все равно отправился в Медонский лес на охоту.
– А вы, государыня, куда идете вы?
– В Малый Трианон. Хочу срезать несколько поздних астр… Вы составите мне компанию, правда?
Осенний золотой парк был тих и уютен. Чтобы развлечь королеву, я рассказывала ей о Турине и туринском дворе. Как я заметила, Мария Антуанетта выглядела уставшей. Да и кому было бы легко жить среди постоянной ненависти, бесчисленных заговоров и оскорблений, доносящихся даже сюда, за золоченую ограду Версаля? Я поняла, что ей хочется отдохнуть, поговорить о чем-то легком, фривольном, забыть о политике и министрах. Мы присели на скамью в гроте Любви, королева с улыбкой слушала меня и бросала крошки птицам; было видно, что это для нее отдых.
– Бедное дитя мое, – сказала наконец она, – вы очень дороги мне, но я не хочу от вас скрывать, что вы приехали в самое пекло.
– Версаль – это рай, ваше величество, сюда не заглядывает революция.
– Если бы это было так, дорогая!
Она ласково пожала мне руку. Королева была в простом утреннем платье, волосы ее были лишь гладко причесаны и совсем не завиты и не напудрены. Она была еще красива, но не той яркой победительной красотой, как год или даже полгода назад. И вычурные сложные туалеты тоже ушли в прошлое.
Как бы мы ни старались, разговор все равно коснулся революции. Мария Антуанетта заговорила первая: